Эрос

— Кхм-кхм, встретились как-то лохматый и пустынный вьючные яки у Караван-рибата.       Погода у лесов Гандхарвы радовала уже который день. Удушливый летний жар чуть отступил, дал вздохнуть полной грудью стражам леса и многочисленной живности, обитающей во влажных лесах Сумеру. Из воды стали чаще показываться спинокроки, а в тенях деревьев мелькать изящные фигуры тигров. Бодрее стали и птицы, их песни сливались в общий оркестр леса. — Пустынный як стал рассказывать вьючному о своей молодой жене, о маленьких детишках, упомянул жаркое солнце пустыни и в конце концов выразил радость от того, что встретил своего старого друга, собственно вьючного яка, ведь они очень давно не виделись.       Тигнари наслаждался лучами солнца, что ещё ласково гладило его по волосам, не обжигая, пением птиц в отдалении, даже тем, как забавно поглядывали на них сидящие на дереве Сумеречные птицы. Кажется, они тоже не особо понимали суть речей странно одетого сумерца. — Вьючный як повернулся к пустынному, дожевал свои свежие фрукты и сказал: «это кто говорит?»       Птицы недоумённо защёлкали клювами, Тигнари наконец отвлёкся на собеседника, его взгляд не выражал ничего, кроме скептицизма. — Совсем никак? — Совсем.       Прибывший на краткосрочный отдых бывший Генерал озадаченно поджал тонкие губы, пребывая в размышлениях. Они уже успели дойти до его временного пристанища — небольшого, но очень уютного домика в гуще деревьев, что так по-обидному далеко оказался от жилища Тигнари. Дошли они, правда, всё равно как-то слишком быстро, а потому ни разу не смущённый Сайно предложил провести своего спутника домой. Вы спросите, а в чём смысл всего этого действа? Ведь по итогу Тигнари просто так смотался туда и обратно до дома. Он тоже задаётся этим вопросом, но, по совету уже своего провожающего воспринимает это как «прогулку». Мы опустим момент, что изначально намёк шёл на свидание. — Тогда купил как-то Глава даршана шляпу. Тигнари переводит на него взгляд, приподнимает тонкие брови, видя, как в красных глазах плещется что-то вроде предвкушения перед развязкой очередной шутки. Как будто бы он сам жаждет скорее узнать, что же стало с той самой шляпой и Мудрецом. — А она ему как раз.       Сумеречные птицы слетели с дерева, похоже, оказались просто в восторге от таланта комедианта этого юноши. — Тоже нет? — Нет.       Страж мотнул головой, дополнительно подтверждая свои слова. Совсем не смешно.       Более забавным зрелищем было наблюдать за тем, как на смуглом лице отражается настолько бурная мыслительная деятельность, что кажется ещё чуть-чуть и прибежит член академии и кинется предлагать столь умудрённому жизнью человеку некую должность, включающую в себя преумное сидение за столом, обязательно с крайне важным видом, и наведение тем самым шороху на окружающих. Такой серьёзный, по-своему суровый залом бровей ни разу не указывает на то, что сейчас в глубинах его черепа пролистывается столь огромная картотека анекдотов сомнительного качества. Настолько большая, что способна посоревноваться в размерах с библиотекой Академии.       Сумеречные птицы приземлились на дерево, что было чуть впереди них, их красочные крылья едва хлопали, а длинные клювы тянулись вперёд. Они явно ждут продолжения больше, чем он. — Ну тогда…       Слышится хлопок, словно бы на землю упал мешок с приправами, потом шелест одежды и листвы, тихо ворчание и хлёсткий взмах вверх стеблей кустарника фрукта харра. Птицы активно защёлкали клювами, Сайно завозился на земле, явно смущённый своим неожиданным падением, тем, как не заметил и варварски придавил несчастный куст, извазюкавшись в ещё зелёных и неспелых плодах. Он садится на сырую из-за недавнего дождя землю, неловко приподнимает переживший столь грубое обращение стебель и оглядывается, услышав тихий, похожий на нежный шелест листвы смех.       Тигнари рот рукой прикрывает, силиться сначала отвернуться, чтобы не видеть измазанного в фруктах и с приклеенной кое-где листвой генерала и перестать хохотать с него, но тут же отказывается от этой затеи. Юноша перед ним смотрит так искренне, открыто влюблённо на его улыбку, которой пытался добиться весь путь, что сердце пропускает пару тройку ударов. Его самого в жар бросает. Он чувствует, как светлые щёки наливаются краской, начиная походить на ягоды валяшки, а красные глаза всё смотрят безотрывно. Так нежно по его лицу скользят, словно прикосновение его рук бережных, тёплых. Это всё так привычно-непривычно, так чувственно даже спустя годы, что напоминает о той ночи, которая была много лет назад. Ночь та была наполнена мальчишеской неловкостью, дрожащим шёпотом, что так непривычно было слышать от преисполненного уверенности и твёрдости Сайно, а также нежностью; словами, что застыли между ними.

«Я так люблю твой голос, смех, люблю как ты, сидя за конспектами, хмуришься, люблю как дёргаешь кончиками ушей на мои шутки, как ворчишь, как глаза закатываешь, люблю твою улыбку, люблю твою тягу к знаниям, твою простоту, люблю за преданность, за силу, за бережное отношение к каждой жизни, люблю тебя за всё… Я люблю»

      Наклоняется к нему, помогает встать и тянется ближе, касается тонкими пальцами смуглых щёк и целует бережно, мягко, касаясь его губ своими коротко, но чувственно. Ощущает, как горячие руки касаются его ладоней и гладят ненавязчиво костяшки. — Приходи сегодня ко мне. — К тебе.? — Вечером. — …Вечером? — На ужин. — На ужин.? — Я серьёзно. — Я… понял.       Разрывают контакт, оглядываются неловко, чтобы убедиться, что никто кроме всё тех же птиц их не видел, переглядываются в этот раз молча. Они так скучали. — Значит сегодня у тебя в шесть? — В семь. — В семь. Мне что-то принести? — Принеси себя. — Принесу.       Кивает будто неуверенно, смотрит ещё немного, ощущает начинающее вскипать в груди нетерпение, вздыхает и отводит взгляд. — До вечера. — До встречи.       Они расходятся на середине пути, силясь не влипнуть друг в друга уже сейчас окончательно и бесповоротно. Да, провести короткий отдых вместе было бы отличным, отпуск Сайно давали не так часто, как хотелось бы, но дела не ждут Тигнари, а генералу было необходимо отдохнуть с долгой дороги. Ему не хотелось думать о том, как именно он умудрился добраться за столь короткий срок до деревни? Он совсем не спал? А нормально ли ел? Хотя можно ли считать нормальной пищей те пайки, что в ходу у жителей пустыни? Вопросы то риторические, он и так знал на них ответ, но предпочитал не акцентировать.       Скоро взбирается по веревочным лестницам вверх до своего жилища, в процессе скоро решая, что будет готовить на ужин, к стыду своему чуть было не проворонив то, как с ним поздоровались жители. Слишком задумался. Спасибо что хоть мимо не прошел.       И снова всё та же картина, что повторяется из раза в раз с его приездом. Тигнари перестаёт понимать, как он до этого так быстро со всем справлялся. Нельзя сказать, что всё валится из рук и что все мысли заняты предстоящей встречей, но всё шло с таким трудом, словно бы ему пришлось тащить повозку, у которой одно колесо косит и не даёт ехать по дороге прямо. Так небольшое количество дел растягивалось на неприлично долгое время. А ведь ничего сложного или нового, всё также разобрать отчёты о наличии зон увядания, ответить на пару писем Академии, помочь новичкам в обучении, обойти деревню, приготовить снадобий для жителей, но так медленно идёт…       В какой-то момент, какой именно едва ли скажет, он подзавис на отчётах, да так сильно, что возникло ощущение словно бы он всего раз моргнул, а за окном уже не полдень, а закат. В конечном итоге пришлось торопиться, на удивление в стрессовой ситуации горящих сроков всё пошло в разы быстрее, хотя в конечном итоге всё равно он был вынужден просить Коллеи помочь с ужином, чтобы успеть до прихода Сайно.       В две пары рук они достаточно быстро управились с нарезкой и разделкой овощей и мяса, без учёта того, что часть, конечно же, совершенно незаметно пропала во рту девчушки. Так мило было наблюдать за тем, как она быстро тащит мелкие кусочки в рот, пока он якобы ничего не видит. И правда, иногда не видит, но всегда слышит. — Оставайся с нами на ужин. Он даже не успел толком подумать до того, как высказать своё предложение, настолько естественным оно было. Он всё ещё помнил её худую и слабую, совсем оголодавшую, чтобы сейчас отказывать ей в еде. — Нет! — она невольно сглатывает кусочек гриба не прожевав, из-за чего тихонько кашляет, пытаясь проглотить, — То есть, ну… Вы давно не виделись, я не хочу нарушать знаешь… Атмосферу.       Тигнари оборачивается, смотрит на неё чуть удивлённо, подмечая, как её щёки неожиданно покрывает лёгкий румянец. — Но Сайно был бы рад тебя видеть, — говорит очевидные вещи, силится сказать ещё что-то, но замолкает, ему вдруг и самому становится как-то неловко, — Возьми с собой хотя бы порцию.       Благо, на это отказа не последовало, теперь он хотя бы может быть спокоен за то, что она хорошо поест.       Когда время приготовления подходит к концу, страж скоро снимает блюдо с огня. Всё-таки для вкуса катастрофично было передержать его на огне. Он накладывает порцию для девушки, та с улыбкой и явным нетерпением во взгляде сразу же хватается за горячую тарелку, ойкает, берёт аккуратнее и совсем скоро сбегает: — Хорошего вечера!       Улыбка лезет на его губы. В том, что его вечер будет хорошим он едва ли мог сомневаться. На столе остывал свежий Тахчин, стояла грибная нарезка и тропический салат, манила собой купленная им к приезду генерала пахлава. В помещении пахнет едой и уютом.

«Тобой»

      Он дёргает ушами, словно наяву всплывает воспоминание о их прошлой встрече, когда Сайно занесло сюда всего на день по долгу службы. Они сидели на горе в отдалении от деревни, смотрели на полную луну, жевали подсохшие угольные лепёшки, что в спешке с дома захватил Тигнари, и пили сок из персиков из одной бутылки.

«Что мной?»

«Пахнет тобой»

      Хмыкает, тогда он не сразу понял к чему клонит вдруг настроившийся на романтический лад Сайно. Они оба были такими уставшими, что хотелось упасть на кровать и заснуть не менее чем до обеда, а потому в голову не шло ничего путного, только мысли о чужом тепле рядом.

«Пахнет лотосами, влагой леса, домашним очагом… Уютом»

      Фантомный шёпот у самых ушей и тёплое дыхание в волосах — незатейливая ласка, но столь приятная, что становится неловко. Уставшие, сытые пищей и голодные друг по другу они ещё долго сидели под луной в обнимку, чтобы этого уюта хватило до следующей встречи, чтобы хватило тепла и нежности, чтобы тянуло друг к другу всё также сильно.       Если Тигнари пах уютом, то Сайно пах песком, сухим жаром, жжёной древесиной костра у привала после долгого пути. Он пах как пустыня. — Тук-тук, — в довершении стучит по деревянной основе домика, заходит внутрь и, как и Коллеи прежде, кидает пару нетерпеливых взглядов на столик с едой. Быть может генерал и был серьёзным на вид и внушал по долгу службы порой самый настоящий ужас, но в душе оставался проказливым ребёнком. — Это кто говорит? — припоминает недавнюю шутку, быть может и не смешную, но всё же запомнившуюся.       Сайно посмеивается, мягко отодвигает небольшой стул и садится напротив него за стол. — Пустынный як. — От чего ты не в пустыне, раз пустынный. — Да вот, вытащил меня с моих песков один вьючный як.       Шутливо куксится, качает головой, в процессе этого накладывая ему и себе Тахчин: — Я не похож на вьючного яка.       Сайно состраивает недоумённое выражение, неожиданно наклоняется к нему чуть ближе, пока он пытается переложить в его тарелку порцию еды, а после возвращается в прежнее положение — облокачивается на стул и руки на груди складывает. — И правда совсем не похож, — заключает с серьёзным выражением, — Но тогда почему я так хочу на тебе пока… — Сайно, ешь тахчин.       Шутку Сайно проглатывает вместе с кусочками свежего риса и мяса. Стоит ли говорить, что стряпню Тигнари он обожал не меньше, чем отличные шутки? Тут и так всё ясно как дважды два и «ядовитые грибы есть нельзя». Такое искренне довольное и счастливое выражение на его лице, которое доводилось видеть не так уж и часто, говорило громче и яснее слов, а говорил тот много. От похвалы блюд переходил к восхищению деревенькой стражей, выделенным для него домиком, немного пожаловался на непривычную влажность, но после перешёл к тому, что им вместе просто жизненно необходимо искупаться в ближайшей речке, ведь «сто лет не плавал».       Страж поддерживал разговор минимально, ему уж очень хотелось выслушать всё то, что скопилось в чужих мыслях, а выпустить их на письме у него как следует не вышло. Было приятным видеть расцветающую на его лице улыбку, просить его не торопиться, подавать ему воды, когда тот не послушал и всё-таки подавился, смотреть, как всё та же нежность расцветает в чужих глазах. Похоже он и сам не заметил, как начал улыбаться?

«Ну ты представляешь»

      Тигнари замер, с ложкой в руках. В помещение воцарилась тишина. Мягкая и благодатная. Тарелки их опустели, нить разговора, кажется, затерялась, что совсем не было бедой, ведь их связь только крепчала.

«Пишу тебе это сейчас, потому что не дождусь до моего приезда. Был я недавно в районе дюны пиршеств, а там оазис есть, красивый — жуть. Не уступает в живописности оазису Собека. Так я перегрелся похоже, потому что наклонился к воде сделать пару глотков, голову потом поднимаю, перед глазами скала и вижу на ней ты, так натурально выглядело. Кричу, зову тебя, пугаю всю живность в округе, а ты не отзываешься. Ну я не растерялся, иду туда значит поближе и совсем скоро понимаю, что мне показалось — там ничего не было. Я так расстроился, что мне потом Сетос прямо сказал, чтобы я как-то помягче был с подчинёнными, хехе…»

      Вспомнилось вдруг… Ответ на это письмо он отправил и тот уже должен был прийти, но Сайно не застал его, так как был в дороге сюда. Говорить или не говорить, насколько до неловкого часто сам Тигнари «узнавал» его силуэт в глубинах леса или прохожих? Не говорить. Он оставит это на потом, чтобы когда генерал вернется домой, хотел поскорее увидеться с ним вновь.       Убираются вместе, пока один собирает тарелки, второй вытирает стол и вот, пока Тигнари укладывает столовые приборы стопкой, чтобы помыть всё это уже завтра, за окном раздаётся знакомый каждому жителю Гандхарвы шелест — начался дождь. Краем глаза заглядывает под края массивных листьев в проходе и видит, как капли разбиваются о древесину. В промежутке между мыслью «сейчас станет прохладней» и «надеюсь все жители успели дойти до дома» чувствует, как к волосам сзади прижимаются носом, ерошат пряди и щекотно выдыхают в затылок.       Не просто картина — шедевр. Генерал Махаматра молча просит остаться на ночь.       Тигнари улыбается, чувствует, как теперь уже о его шею трутся щекой, а руки берут в кольцо, бежать из которого совсем не хочется: — Ты взял карты? — Конечно я взял карты. — А лучше бы взял меня.       Воцарившаяся тишина разрывается шумом усиливающегося дождя и звуком чужого дыхания. Сайно ослабляет объятия, шокированными, даже немного обиженными глазами смотрит на своего возлюбленного: — Что? — Я хотел это сказать…       Страж закатывает глаза и не удерживает смеха. Его плечи подрагивают, а из-за попыток остановить хохот он переходит на тихое фырчание. Украсть у Сайно возможность пошутить для того, чтобы лицезреть потом такую картину оказалось неплохим решением, так действительно получилось смешно: — Прекрати смеяться…       Бормочет, вызывая тем самым ещё большую волну хохота с его стороны. Он явно распалял его специально, Тигнари кожей чувствует его улыбку у своей шеи, ну а совсем скоро видит её перед своим лицом: Сайно мягко разворачивает его к себе, разглядывает, а после мягко губами целует в уголок закрытых глаз, где от смеха появилась влага, зарозовевшие щёки и растянутые в лёгкой улыбке губы. — Я передумал, смейся ещё. — Да я уже устал. — Уже устал?       Тигнари наконец открывает глаза, ему удалось отдышаться и прекратить смеяться. Такой счастливый. Ладонями бережно по груди скользит до шеи, ласково пальцами по жаркой коже, волосы на загривке ерошит и хочет его ближе, чтобы согрел в эту дождливую ночь. — Иди ко мне.       Сплетаются тесно, руками, губами. Медленно, тягуче, ощущая едва уловимую сладость поделённого на двоих десерта, ощущая единство, связь такой силы, что уже не знаешь где точно заканчиваешься ты и начинается он, потому что удовольствие одно на двоих, дыхание смешивается в одно общее в поцелуе и прикосновения одни вторят другим.       Ладони скользят по бёдрам, не задевают чужой хвост и жмут к себе настолько тесно, что можно ощущать, как движется грудь при дыхании, понять, что они поймали общий, чарующий ритм. Поделили на двоих пластику. Движутся слитно, в едином темпе подстраиваясь друг под друга. Толкаются бёдрами в бёдра, едва скользят по вороху одежды, что ограничивает их, изгибаются, становясь друг для друга идеально подходящими детальками пазла. Раз, два, три. Срывается стон. Чей именно? Это совсем не важно. Так тесно, так хорошо. Дыхание учащается, сбивается, продолжать целовать нежные губы становится невозможным и приходится взять дистанцию. Их не пугают километры, разделяющие их так часто, а потому сейчас они готовы подождать ещё немного, для того чтобы снова быть рядом, кожей к коже.       Раздевают друг друга осторожно, не торопясь. Страсть между ними была насыщенной, пряной, с годами они научились наслаждаться друг другом без спешки, позволяя себе распробовать каждую ноту. Потому не было дикого темпа, не было тумана в голове и разбросанной по хижине одежды — им это было не нужно, всё чего они хотели, это доставить друг другу удовольствие, без спешки, но страстно, нежно, но откровенно сексуально, осознанно, но любя до беспамятства.       Тигнари ведёт его к постели, идёт спиной, манит за собой трепетными поцелуями и такими необходимыми для Сайно прикосновениями к шее. Ведёт и не боится упасть, ведь у края кровати его останавливают сильные руки, придерживают бережно, чтобы не упал. — Хочешь…?       Шепчет в его губы, успевая достать из кармана широких штанов до того, как они окажутся снятыми, маленький флакон с маслом. Смотрит в кажущиеся ещё более алыми глаза, видит, как он губы поджимает и сглатывает, скоро беря флакон в свои руки. Вопрос был риторический.       От последних оставшихся на нём шаровар его освобождают аккуратно, нежно руками проскальзывая по светлым бёдрам, даря незатейливую ласку: — Ложись, я… сейчас.       Садится на кровать, ноги за собой подтягивает и чуть приглаживает выбившиеся из основной волны волоски хвоста, смотрит на плавные движения перед собой, едва заметно вздрагивающие руки, пытающиеся снять с тела остатки одежды. И этот человек действительно хотел играть с ним пол ночи в священный призыв семерых? Улыбается своим мыслям, скользит взглядом по замершей перед ним оголённой фигуре, не стыдясь, по чужому возбуждению, а после и лицу. Тянет к нему руки, привлекает к своим объятиям и наконец оказывается окутан этим сухим жаром, запахом горячего песка, его тела.       Он был ужасно горячим и это даже не шутка, ни один из излюбленных Сайно каламбуров, ведь это было буквально так. Его кожа была жаркой, приятно обжигающей и сейчас, ощущая это телом, он невольно таял, был словно податливым куском глины в его руках и позволял лепить из себя всё, что он только пожелает. Так его мягко тянут вперёд, ласково оглаживают спину, точёную талию, мнут бёдра, наконец усаживая его сверху. Сайно садится, целует доверчиво подставленное горло и наслаждается тем, как тонкие пальцы сжимаются на его плечах, как вздымается чужая грудь. Упирается ладонью позади себя, свободной рукой тянет ещё ближе, чтобы ни миллиметра не осталось между ними, сцеловывает с губ блаженные вздохи, чувствует, как трутся зажатые между их животами эрекции.              Бутылочка с маслом открывается с тихим хлопком, что скоро провоцирует Тигнари поднять хвост. Разогретые капли падают под основанием, скользят вниз скоро, ведь Сайно вылил слишком много: — Ещё немножко…       Гладит его по бедру, видит, как его послушали и осели ниже, прогибаясь, выставляя ягодицы. Это настолько… Откровенный вид. Светлая, чистая кожа, крепкие бёдра, притягательно округлые ягодицы и легко раскачивающийся кончик хвоста. Жаркое дыхание ему на ухо и ладони, что настойчиво оглаживают ареолы его сосков.        Ему бы пора подобрать слюни с пола и начать что-то делать.              Пальцы ведут по масляному следу, размазывают его дорожки у чувствительного входа, скользят ниже, оглаживают мошонку, собирая оставшиеся капли. Дыхание учащается у обоих, как и замирают они совместно при первом проникновении пальцев. — Больно? — Нет.       Выдыхает прерывисто, скользит глубже и ещё бережнее, лишь бы не доставить дискомфорт. Гладит изнутри податливые мышцы, наслаждается чужой расслабленностью, мягкостью, чужим удовольствием. Помогает ему получить как можно больше, массирует чувствительную точку внутри и дрожит невольно, услышав стон. Поджатые уши, мельтешащий хвост и плавные покачивание бёдер — приходится вновь сглатывать, отвлекаться от столь очаровательного вида на шею, плечи и грудь. А то, как он стонет в его губы? Ох… Это было непередаваемым блаженством: пробовать на вкус его желание, страсть. Ещё слаще падисарового пудинга.       У него невольно дрожат пальцы, когда приходит осознание того, что они готовы. Это каждый раз было будто неожиданно: в моменте он понимал, насколько расслаблен его любовник, как любое его движение встречалось ответным, а зелень глаз встречала его томностью и безусловным доверием. Это каждый раз обезоруживало, раскаляло его чувства до предела. Ведь то, что он мало выражает эмоций вовне - не значит, что он ничего не чувствует. Ещё как чувствует — горит изнутри так, словно остался тем мальчишкой, что с жаром и дико трясущимися пальцами, в которых держал бережно своё сокровище, шептал слова любви. А как долго он пытался продумать, что сказать, а потом, когда стоял прямо перед ним забыл всё? Об этом лучше не знать…       Да, где-то внутри он всё ещё был тем пареньком.       Тигнари привстает, держится за его плечи и помогает найти нужное положение, смотрит зелёными глазами так пристально и ласково одновременно, улыбается ему слегка и гладит по белым волосам, чувствует этот внутренний пожар. Сайно снова смотрит на него «так»?

«— Прекрати пялиться

— Что? Аль-Хайтам отвлекается от книги, смотрит на него скептически, кивает в сторону разговаривающих в отдалении от них Тигнари и Кавеха.

— Прекрати смотреть на Тигнари так, как будто вы счастливы в браке пятьдесят лет, ты смущаешь Кавеха»

      Сайно краснеет неожиданно для самого себя, сцеловывает с его рук запах трав, свежей еды и лотоса Нилотпала. Не хочет, чтобы этот момент заканчивался. — Иди ко мне.       Первый толчок жаркий и тесный. Их голоса сливаются в один в задушенном стоне, а в мыслях кружит один и тот же мотив, желание сблизиться как можно сильнее. Движения плавные, Сайно помогает ему двигаться и при этом не терять тесного контакта кожи к коже, еле как заставляет себя дышать и не распадаться на части от вида, от запаха, от его жара.       Хочется касаться, везде, где дотянуться руки. По светлой коже, изящным, точёным изгибам тела, крепким бёдрам, наконец губами по шее, ладонью уверенно по пояснице. Аккуратно, но крепко по основанию хвоста, давит на кожу, чтобы опустился ниже, а после пальцами по волоскам мягким, ухоженным, чтобы добиться дрожи. — Не кусай.       Сайно останавливается на очередном толчке, удерживает на месте уже начавшего подниматься стража, стонет тихо, невольно сминает в руках притирающиеся теснее бёдра, вдыхает шумно вместе с кислородом запах их разгорячённых тел, чужие прерывистые вздохи. — Ты хочешь, чтобы меня вся деревня услышала?       Тигнари шепчет сбито. У него пальцы на ногах подгибаются и бёдра дрожат, силясь раскрыться шире, мысли заполняет ощущение давления внутри, восхитительно правильного. Он раскачивается на месте плавно, откидываясь назад, перенося часть веса на упирающиеся в кровать руки, удерживает себя от очередного стона лишь потому, что вновь закусывает губу. — Не хочу. — Тогда двигайся не так приятно. — Так… Точно не пойдёт. — Ну и всё тогда…       Они посмеиваются в унисон, дают время остыть разгорячённым разумам, чтобы совсем скоро продолжить. Сайно наклоняется вперёд, накрывает собой и находит его губы. Поцелуй неторопливый, ласковый, скоро переходит в нечто куда более томное. Тигнари обхватывает его бёдра своими, чувствует ответную дрожь, мягкое прикосновение к коже и взгляд, что вновь смотрит на него «так».       В его объятиях чувствуешь себя не менее, чем всеми богатствами Царя Дешрета, чем несметными сокровищами его гробниц. Бриллиантом в руках похитителей сокровищ, древним фолиантом у учёного. И… он смущался. Наслаждался лаской, стонал тихо, шептал просьбы, позволяющие ему ощущать себя более комфортно и млел от того, как он выполнял каждую.       Абсолютно каждую.       Становится невероятно душно. Охвативший его жар быстро наполнял тело усталой негой и насыщенным удовольствием, которым хотелось делиться, и он делился. Генерал, его Сайно, чудесно хмурил брови, восхитительно стонал сквозь сжатые зубы и удивительно бережно сжимал в ладонях его бёдра. Он был прекрасен от начала и до конца и прямо сейчас, когда их взгляды встречаются между собой и они осознают мысли друг друга — Сайно смущается.       Тигнари находит его губы своими, цепляется руками крепче за чужие плечи, гладит спину, по созвездию родинок, ласково лопатки, шею, ерошит белоснежные волосы и ловит кожей его дрожь, чуткими ушами стон и вторит сам. Его кроет ещё больше от близости, от того как сам бережно целует его щёку, чувственный уголок губ, хнычет от того, как трутся их тела друг о друга, а внутри разгорается пожар; шепчет в полубреду от того, как чувствует сейчас, как хочет его всего без остатка:

«Я так люблю твой голос, тихий и спокойный, люблю твою уверенность и стойкость… Но также сильно я люблю твоё смущение, люблю как едва заметный румянец проступает у тебя у кончиков ушей, а ты незаметно пытаешься перевести всё в шутку, я даже люблю когда ты шутишь, пытаешься меня рассмешить, люблю как смотришь на меня, когда я якобы не вижу, я люблю»

      Тело переполняет нега, вязкие капли падают на живот и он, словно оглушённый, слышит чужой стон, чувствует, как Сайно, нежный даже сейчас, доходит до пика, прижимается к его плечу и дышит хрипло, пытается успокоить чувства и дыхание, пустившееся в галоп сердце. Жмётся всё также близко, всё также голодно. Они не хотят выпускать друг друга.       Бережно руками по шее, беззащитно открытой, лицу, мягким щекам. Ласкают скулы, а губы нежно касаются лба, кончика носа, легко и мягко губ, вновь делят одно дыхание на двоих. За вздохом вздох. Смотрят глаза в глаза и понимают без слов. Ищут аккуратно на лицах друг друга признаки усталости, боли, дискомфорта. Не находят. Неторопливо движутся в дуэте. Ложатся вместе, на одну подушку и под один плед. Сплетаясь в одно целое, неделимое даже если физически разделяют километры. Делят взгляд, прерывистый вздох. Делят даже мысль, делят слово. — Люблю — Люблю