(Не)идеальное

Щурясь, Дазай сквозь ресницы смотрит на небо. Оно пронзительно голубое и покрыто пышными белоснежными облаками, гонимыми ветром так быстро, что их движение отчётливо заметно. Тем не менее, они нисколько не скрывают яркое пылающее летнее солнце, пригревающее так сильно, что Дазай чувствует сырость пота у корней волос, несмотря на то, что лежит на капоте машины без всякого движения, похожий на выбравшегося на плоский камень морского тюленя - очень ленивого и очень сонного. - Хорошо, - едва слышно бормочет лежащий рядом с ним Чуя и чуть сдвигает руку. Их мизинцы цепляются друг за друга, образуя крошечный замок, и Дазай улыбается. У них с Чуей на этих пальцах широкие ободки колец из чернёного серебра. Ничего дорогого и вычурного, просто своеобразная метка на пальцах, где, как верит Ацуши, за концы привязана красная нить, что соединила его вместе с Чуей, помогла найти его тогда, почти год назад. Это тоже было лето: жаркое, душное, совершенно ужасающее. Дазай умирал после экзаменационной поры, не зная, чем себя занять, и тогда на горизонте нарисовался Ацуши. Не сказать, что они были лучшими друзьями, но друзьями всё же были и часто проводили время вместе. Дазай не позволял Ацуши забросить учёбу. Ацуши не позволял ему покрыться книжной пылью в университетской библиотеке с допотопными компьютерами. И именно он пригласил Дазая посетить гонки на загородной трассе. - Будет весело, - обещал Ацуши, и его глаза сверкали таким энтузиазмом, что Дазай не смог отказать. Он соврёт, если скажет, что не ожидал чего-то супер-крутого, киношного; что не ждал огромной толпы, жёсткого тотализатора, и что кто-нибудь обязательно нашепчет ему на ухо о крутых королях гонок, которым лучше не вставать красным светофором поперёк дороги. На деле всё оказалось совсем не так. - Мы просто маленький кружок по интересам, - однажды сказал ему Чуя. - Просто нелегальный. Маленьким этот кружок точно нельзя было назвать. Дазай помнит не выглядящие безопасными высокие самодельные трибуны, море из людской толпы, смех и крики, споры и разговоры, и пьяные счастливые улыбки. Гоночных машин тоже было немало. Или не совсем гоночных - не то чтобы Дазай что-то в этом понимал. Он поехал с Ацуши от скуки и уж точно не ожидал того, что ему так понравится весь этот шабаш, в котором между людьми едва не искрило от нетерпения, азарта и адреналина. Не ожидал Дазай и того, что Ацуши познакомит его со своим парнем, Акутагавой Рюноске - мрачным типом в чёрном, на тёмно-бордовом капоте машины которого был рисунок оскалившейся морды какой-то потусторонней твари (Ацуши эту машину едва не облизывал). Но чего Дазай не ожидал больше всего, так это повстречать на этом съезде любовь всей своей жизни. Звучит громко и помпезно, даже смешно, но Дазай просто знает это, с того самого момента, когда во время гонки кто-то подцепил на хвост копов, и в поднявшемся вокруг хаосе выскочивший из толпы Ацуши с воплями - больше азартными, чем паническими - запихнул его в первую попавшуюся машину. Ну, так тогда показалось. На деле же это была машина Чуи, лучшего друга Акутагавы, и именно он спас их задницы, когда со скоростью света увёз прочь из самого центра заварушки, успев по пути скинуть пару патрульных машин с хвоста. И казалось бы, мимолётная встреча, простое стечение обстоятельств, но вот прошёл год, а Дазай лежит рядом с Чуей на капоте его машины, на их пальцах купленные для них Чуей кольца, и Дазай... Дазай всё ещё так сильно влюблён в этого человека. - О чём думаешь? - с ленцой спрашивает Чуя и чуть сдвигается, вжимаясь виском в его плечо. О чём думает Дазай? Наверное, ни о чём. Перед его глазами просто плавают картины разделённых на двоих с Чуей воспоминаний. Как Дазай встретился с ним вновь на другом гоночном съезде, и Чуя беззлобно дразнил его, наигранно удивляясь, как это Дазай после такого стресса в первую сходку решился прийти ещё раз. Как Чуя предложил прокатить с ветерком, и Ацуши почти силком запихнул Дазая в его машину. Как они притормозили в этой самой пустоши возле запасной дороги для маршрута в Канагаву и проговорили обо всём и ни о чём часы, после вместе встретив рассвет. Серьёзно, Дазай и не заметил, как пролетело время. Как Чуя первым предложил обменяться номерами, и как Дазай согласился. Как Чуя постоянно писал ему, по делу и без, скидывая забавные посты или фотографии из автомастерской своего друга, в которой работал, и как Дазай смеялся и писал всякие глупости в ответ, пока Ацуши пялился в экран его телефона, пристроив подбородок поверх его плеча, и лукаво сверкал глазами, воркуя о том, какой он прекрасный купидон. А потом, когда они с Чуей узнали друг друга, когда сблизились, всё стало ещё лучше. Чуя начал заезжать за ним в университет и иногда похищать, чтобы увезти за город. И казалось бы, каждый раз одно и то же, но Дазаю нравилось тогда и нравится до сих пор. Нравится любоваться Чуей за рулём и нравится дышать воздухом салона, в котором переплелись запахи сигаретного дыма, ароматизатора и одеколона Чуи. Нравится слышать рёв мотора и шуршание шин по гладкому асфальту. Нравится приоткрывать окно и ловить встречный ветер. В пустоши в конце весны и всё лето напролёт всегда пахнет горячим асфальтом, пылью, сухой травой и вереском, горькой дикой полынью. Когда они с Чуей вот так лежат на капоте его машины, к этому запаху примешивается запах прогретого солнцем железа. И всё это Дазаю тоже нравится. Именно здесь, в пустоши, Чуя впервые поцеловал его. Они говорили о чём-то. Дазай не помнит, о чём именно. В памяти отпечатался только собственный смех, и как Чуя чуть не скатился с капота от громкого хриплого хохота. Его глаза сверкали синими драгоценными камнями в обрамлении золотисто-рыжих ресниц, и в какой-то момент он посмотрел на Дазая так... Так, будто увидел что-то невероятно прекрасное, нечто, захватывающее дух. И тогда не привыкший к таким взглядам Дазай притих, замолчал смущённо. И тогда Чуя подался вперёд, обхватил его лицо ладонями и втянул в медленный, почти ленивый поцелуй. Его губы были сухими, обветренными, шершавыми. Дазай углубил поцелуй первым. Кажется, его сердце тогда билось где-то в горле и в желудке одновременно. - Эй, Чуя, - зовёт Дазай, поворачивая голову; морщится из-за лезущей в глаза вьющейся чёлки. - Как думаешь, через год... Мы всё ещё будем вместе? Снова приедем сюда? - Я хочу в это верить, - помедлив, отвечает Чуя и тоже поворачивает к нему лицо, а после и вовсе переворачивается, укладываясь на бок. - Я бы хотел. И через год. И через два года. И через три. А что? Почему ты об этом спросил? Неопределённо пожав плечами, Дазай тоже переворачивается на бок и цепляется ногами за ноги Чуи, чтобы не соскользнуть. Он и сам не знает, почему. Может, просто до сих пор не может поверить собственному счастью. Когда-то у него не было ничего особенного в жизни: ни близких друзей, ни постоянных интересов, ни любимого человека. А теперь он бывает дома всего по паре часов в день, чем очень волнует Одасаку - лучшего друга, почти старшего брата и человека, с которым снимает на двоих квартиру, сбежав от чрезмерной опеки отчима - постоянно проводит ночи, участвуя в качестве зрителя в нелегальных загородных гонках, и бессовестно прогуливает занятия, чтобы побыть наедине со своим парнем. Помимо всего прочего, пусть они с Чуей и ровесники, Чуя по многим причинам ощущается старше, и Дазая это... Возможно, немного волнует. Ему ещё учиться два года, а после что-то делать со своей жизнью, как-то определяться в выборах, тогда как Чуя уже давно со всем этим разобрался. Он не стал поступать в высшее учебное, закончив какие-то технические курсы, и работает в своё удовольствие в мастерской друга, натаскивает новичков, возится с гоночными машинами приятелей, которые всегда обслуживаются только у Тачихары - того самого друга - и в целом не просто живёт, а наслаждается каждым днём своей жизни. Самая большая проблема Чуи - это то, что Тачихара живёт любовью к аэрографии и постоянно пытается сотворить нечто «непотребное», как с кривым лицом выражается Чуя, с его машиной. «Кстати об этом», - проносится в голове, и Дазай соскальзывает с капота, вставая на ноги. На мгновение приходится замереть и медленно выдохнуть - похоже, его разморило куда сильнее, чем Дазай думал. Воздух вокруг кажется плавающим маревом. Перед глазами на мгновение всплывают чёрные круги, но, слегка встряхнув головой, Дазай быстро приходит в себя и медленно обходит машину по кругу, вспомнив о том, что заметил, когда выбегал из подъезда своего дома, и что сознание зафиксировало в папку «посмотреть и обдумать потом». Замеченным оказывается аэрографический рисунок, и это... Точно не то, чего Дазай ожидал от Чуи. Он не разбирается в технических характеристиках машин и не особенно понимает в крутом «уличном» стиле оформления гоночных машин, но из всех увиденных машин на гоночном съезде ему всегда больше всего нравилась машина Чуи: полностью чёрная, матовая, и только диски горят красной подсветкой в темноте, и такого же цвета надпись витиеватыми буквами, нанесённая люминесцентной краской на дверцу со стороны водителя - «Арахабаки». - Чуя? - зовёт Дазай и продолжает, услышав ленивое вопросительное мычание. - Это... Бараньи рога? - Не напоминай, - стонет Чуя. Явно нехотя приподнявшись на локте, он смотрит на посмеивающегося Дазая, переводит взгляд на капот машины и ласково поглаживает металл. - Не переживай, крошка. Однажды мы собьём идиота Тачихару за всё, что он делал с тобой, и соврём, что он сам выскочил под колёса, а мы просто не успели затормозить. - Как драматично, - фыркает Дазай и вновь отходит в бок, чтобы осмотреть закрученный в неполный круг вокруг переднего колеса бараний рог. - Не могу сказать, что этот рисунок совсем не в тему. Ты же упёртый, как баран, и вечно прёшь напролом, порой абсолютно забывая о собственной безопасности. Ацуши однажды упомянул, что тебя даже звали как-то так в прошлом... Предводитель овец? Пастырь овец? А, точно! - щелчок пальцами. - Король овец! Дазай уже хочет пошутить на эту тему, как поднимает взгляд на Чую, и все невысказанные слова встают комом в его горле. Чуя не выглядит как-то иначе. Он всё так же полулежит на капоте и рассеянно поглаживает его пальцами. В его плечах нет напряжения, и кривая улыбка всё ещё присутствует на его губах, но взгляд Чуи, его лицо... На него будто упала тень, заслонив от яркого солнечного света. Такое пустое выражение, едва ли прикрытое верхним слоем будто поставленных на паузу эмоций. «Дерьмо», - проносится в голове Дазая, после чего он быстро подходит ближе и берёт Чую за руку, переплетая их пальцы. - Прости. Что бы ни было задето, я не хотел, - искренне говорит он. Переведя на него взгляд, Чуя какое-то время молчит, а после неловко пожимает плечами и затягивает его обратно на капот, сжимая пальцы крепче в ответ, вжимаясь лбом в его плечо, будто в желании спрятать лицо. - Всё в порядке, - отвечает почти безразлично; и продолжает с явно ядовитым весельем. - Рано или поздно ты бы всё равно узнал эту историю с учётом того, что у Тачихары не язык, а помело. - Если ты не хочешь говорить об этом... - Почему же? Это очень поучительная история, Дазай. История о том, что нужно быть внимательнее в выборе друзей, никогда не садиться в чужие гоночные машины и не вестись на слезливые истории о бандитах, вымогательстве и вынужденном участии в тотализаторе. - Ацуши говорил, у вас здесь нет ничего криминального... - Ацуши сказал правду. Но до того как я... Познакомился с Акутагавой... И пришёл в эту компанию, я гонял с другим съездом, на трассах по ту сторону Йокогамы. С теми ребятами мы были знакомы со школы. Разумеется, мы были сопляками и поначалу только смотрели, но потом, когда мне исполнилось восемнадцать, я впервые сел за руль - один добродушный парень разрешил посмотреть его машину изнутри. Тогда-то всё и началось. Свою первую машину я выиграл. Сам не знаю, как. На адреналине ни черта не запомнил, из-за руля вывалился как под градусом: всё плывёт, кружится и вертится, звуки оглушают, сердце в глотке колотится. Это было потрясающе. Настолько, что я втянулся за считанные недели. А потом Ширасэ, мой друг, который и открыл мне мир ночных загородных гонок, предложил срубить денег на тотализаторе. - И ты согласился? - Шутишь? С такими ставками отказался бы только идиот. К тому же, не то чтобы мы были богачами. Это была хорошая возможность заработать. Разумеется, всё прошло хорошо, и я пересёк финиш первым. Думал, ещё пару раз и всё, но Ширасэ вошёл в раж и меня накручивал: машина неплохая, чутьё у меня отменное, дороги уже хорошо выучил и всё такое. Но когда ставки за победу поднялись, это перестало быть игрой, забавой и лёгкими деньгами. Там тоже не было гоночных королей, но зато были те, кто стоял за тотализатором, что неудивительно с учётом того, сколько там вращалось бумажных нулей. В итоге Ширасэ влез в какое-то дерьмо, и эти люди поставили условие - мне нужно было слить гонку. Я... Вспылил тогда. Разорался и заявил Ширасэ, что он идиот, что я не могу проиграть гонку, потому что... - Не раз и не два выигрывал, это будет нелепо, и все сразу всё поймут? - Нет. Потому что... Потому что я... - О... Глядя в бегающие глаза Чуи, Дазай сразу понимает, в чём было дело. - Дай угадаю, - негромко говорит он. - Ты заявил, что тебе гордость не позволит или что-то такое, да? Сказал, что плевать хотел на каких-то там ублюдков из тотализаторной системы и их закулисные игры? Что выиграешь любой ценой? В его голове сами собой всплывают замечания самых разных людей о том, что Чуя стал более «тихим и мирным» на дорогах по сравнению с собой из прошлого. Дазай никогда не задумывался об этом всерьёз - мало ли, что может стать причиной изменений в человеке, особенно когда дело касается игр наперегонки со Смертью - но в настоящем шестерёнки в его голове приходят в движение, и все эти замечания вкупе с раскрываемой Чуей мутной историей из его прошлого очень быстро складываются в голове Дазая во вполне чёткую и очень нехорошую картину, которая не оставляет особого выбора в не менее нехороших выводах. - Ты так хорошо знаешь меня, Дазай, - невесело улыбается Чуя и пододвигается совсем вплотную, всё-таки утыкаясь лицом в его шею. - Верно. И тогда они раздолбали мою машину. Это было так очевидно, самое настоящее явное предупреждение, но я решил переть напролом, как чёртов баран, коим и был... Грёбаный Король овец - самый быстрый и ловкий из всех, самый упёртый, всегда идущий к своей цели и достигающий её. Один из моих фанатов предложил свою тачку, и я согласился, запрыгнув в неё без раздумий. - Фанат оказался не фанатом, да? - И тормоза оказались повреждены. Не знаю, как смог уцелеть - машина перевернулась трижды, скатываясь с дороги в кювет. Голову встряхнуло неслабо - сотрясение второй степени, как потом сказали в больнице. Меня подобрал Акутагава. Он в тот день поставил новые ускорители и хотел проверить их на заброшенной трассе с восточного выезда. Наша гоночная трасса была совсем рядом, и он увидел, как моя машина решила поиграть в юлу. Он же познакомил меня потом с Тачихарой, и так я оказался в этом съезде. - А что с твоим другом? Ширасэ? - Он пришёл ко мне через неделю после того, как меня выпустили из больницы. Сказал, что ему очень жаль. И что до такого бы не дошло, если бы я не упёрся, как баран. Я разбил ему лицо и спустил с лестницы. Больше он не появлялся. - Если Тачихара знает об этой истории, зачем сделал этот рисунок? Разве не очевидно, что это плохое воспоминание, и ты не хотел бы видеть напоминания о нём? - Ты хоть раз слышал шутки Тачихары? - Так это были шутки? Дазай широко распахивает глаза и прижимает тыльную сторону ладони к губам. Взглянув на него, Чуя криво улыбается, а после негромко смеётся и легко целует его в подбородок, будто в знак благодарности за то, что попытался отвлечь. - Да, Дазай, это были шутки. И с таким чувством юмора, как у него, твой вопрос не имеет смысла. Фыркнув, Дазай улыбается и зарывается пальцами в магнитящиеся из-за покрытия машины рыжие волосы, накручивая вьющиеся пряди кольцами на пальцы. Приобняв его за талию, Чуя закрывает глаза и расслабляется в его объятиях. Уткнувшись носом в его макушку, Дазай в который раз поражается метаморфозам, которым не раз и не два становился свидетелем. Сонный и ленивый Чуя такой тихий и спокойный, мягкий и податливый. Его можно тискать как любимую подушку или огромную мягкую игрушку и... Ладно, не такую уж и огромную. Маленькую мягкую игрушку. Да, так будет точнее. В то же время за рулём Чуя... Властный? Дазай не знает, как описать это ощущение. То, как Чуя уверенно держит пальцы на руле, как ленивым движением кисти сдвигает рычаг переключения скоростей, как расслабленно растекается по спинке сиденья, выдыхая сигаретный дым в приоткрытое окно... В такие моменты он кажется единым целым с машиной, будто «Арахабаки» - это он, и он - это «Арахабаки», а Дазай просто оказался по случайному - счастливому - стечению обстоятельств вместе с ним в этой капсуле. В то же время Чуя на гоночной трассе - это совсем другое. В их первую встречу Дазай здорово паниковал из-за копов на хвосте, поэтому даже не смотрел на Чую, лишь цепляясь за ремень безопасности и жмуря от ужаса глаза; с содроганием представляя, что будет, если они попадут в аварию и окажутся в больнице, и примчится взволнованный Одасаку или - что ещё хуже, откровенный кошмар - его гиперзаботливый отчим в лице Мори. Дазай тогда малодушно подумал, что лучше умереть свободным, чем оказаться запертым в своей бывшей комнате в квартире Мори на тридцать втором этаже, как принцесса в башне. После всего этого кошмара, окончившегося тем, что Чуя выбросил их с Ацуши возле метро и умчался, Дазай больше никогда не находился внутри салона, когда Чуя гонял с кем-то наперегонки, но именно он - тот, кто всегда встречает Чую за финишной чертой, и неважно, приходит тот первым или нет. И когда Чуя вываливается из салона: растрёпанный, раскрасневшийся, взбудораженный, со сверкающими дикими глазами и шальной улыбкой... Что ж, возможно, Дазай пару раз запрыгивал на него от избытка чувств, и они жарко целовались прямо перед всей толпой съезда под громкое улюлюканье. Пышущий жаром и азартом, будто пропахший жгучим адреналином, пусть это и невозможно, Чуя казался и до сих пор кажется Дазаю ярким пылающим огнём, завораживающим и безумно притягательным солнцем. - Чуя? - едва слышно зовёт Дазай. - Мм? - так же тихо отзывается тот и прижимается губами к его ключице. - Что? - Я люблю тебя... Как и всегда, как каждый чёртов раз, Чуя сначала замирает, подбирается всем телом, будто эти слова неожиданны для него, будто он не может поверить, что кто-то говорит ему их, что кто-то и в самом деле остался рядом с ним, несмотря на его вспыльчивость и порывистость, неумение контролировать свою громкость и идти на компромиссы; а потом он расслабляется, растекается всем собой в его собственнической - уж себе-то Дазай может признаться в своей маленькой жадности - хватке, и Дазай чувствует отпечаток его улыбки на своём горле. - Я тоже люблю тебя, Дазай, - отвечает Чуя и вновь целует его в ключицу. - И через год, и через два, и через три... Я уверен, даже через десять лет мы всё ещё будем вместе. У Дазая от этих слов перехватывает дыхание, и новое солнце рождается в груди - ещё больше, ещё ярче, ещё горячее. Соскользнув чуть ниже по капоту, он обхватывает лицо Чуи ладонями и вживается в его губы своими. Сначала просто так, поверхностно, лишь ради простого контакта, от которого мурашки разбегаются по коже, а после Чуя улыбается в его губы и втягивает в настоящий поцелуй, постепенно надавливая, заставляя перевернуться на спину и нависая сверху. В груди сладко тянет. Чуя закрывает собой небо; закрывает собой солнце. Он прячет Дазая в своей тени, и Дазай ответно улыбается в поцелуй, крепко обнимая его за шею. Теряя связь с реальностью, сосредотачивая внимание только на губах Чуи и его дразняще скользящем по изнанке щёк языке, на его запахе и приятной тяжести его тела, он прикрывает глаза и позволяет себе во всём этом раствориться.

---

Говорят, счастье пахнет чем-то сладким, даже приторным. Говорят, счастье - это как конфеты и розы, и дорогое пузырящееся шампанское. Говорят, счастье имеет розовый или алый цвет. Когда солнце заходит за горизонт, и на тёмном полотне неба вспыхивают первые звёзды, Дазай сжимает крепче замок из переплетённых с уснувшим Чуей пальцев и думает о том, что его счастье пахнет горячим асфальтом и пылью, прогретым солнцем металлом, сухой травой и вереском. Что его счастье - это бесконечная лента дороги, машина Чуи и они вместе, сидящие рядом с переплетёнными поверх рычага переключения скоростей пальцами. Что его счастье - это кольца на их мизинцах, и сонный Чуя в его руках, и взгляд Чуи, что в первую очередь всегда ищет его и только его, когда «Арахабаки» с эффектным разворотом тормозит за финишной чертой. И цвет у счастья Дазая не розовый и не алый. Цвет у счастья Дазая пыльно-серый и чёрный, и прозрачно-голубой, и синий, и золотисто-рыжий. - Такое неидеальное по всем канонам счастье, нэ, Чуя? - шёпотом спрашивает Дазай у тишины пустыря и поглаживает большим пальцем чужое запястье. Неидеальное, да. Зато настоящее, реальное. Самое нужное и важное. Бесценное. По губам Дазая блуждает лёгкая улыбка. Звёзд на небе становится всё больше. Дазаю кажется, они улыбаются в ответ.

|End|