Одал

Марфуша, она же Марфа Игнатьевна, как за блинами выведал Иван, в местной школе по три дня уроки вела, а в остальное время трактир держала. Денег с постояльцев она не брала — никаких денег в Одале и не водилась, — но брала съестное и всякого рода помощь по хозяйству принимала, чего, собственно, и от него ожидала. Выведал у нее он и про чародеев, и про получаров, а сам поведал, что случайно забрел в Одал, встретил дядьку Мишку, да и решил остаться, покамест у него отпуск и дома его не ждут. Марфа Игнатьевна, услыхав, что Иван племянник Михаила Егоровича, сразу к нему подобрела и потеплела, и пришедшим на завтрак получарам представляла и нахваливала его так, будто ей самой он был племянник, а то и вовсе сын родной. Обычно беззастенчивый, сконфузился Иван и, наспех запихав последний блин в рот, сбежал на второй этаж в отведенную ему каморку и рухнул на узкую деревянную койку. Два месяца до зимы было у него, чтобы убедить Василия уйти из Одала. Два месяца — срок немалый, да только он знать не знал и ведать не ведал, как ему к Василию подступиться, как договориться, ведь велено ему об уговоре с колдуном молчать. Хотел было Иван доспать часок-другой после плотного второго завтрака, да заслышал вдруг стук в узкое оконце и поднял голову с подушки: по ту сторону мутного стекла сидел важно нахохлившийся ворон и сверкал серыми очами. Колдун, — догадался Иван и нехотя отворил створку. Ворон ступил на подоконник, соскочил на пол и преобразился. — Освоился? — спросил Павел, подвинув ближе к Ивановой койке табурет и сев на него. — Освоишься тут, — буркнул Иван и снова уронил голову на подушку. Павел молча смотрел на него и словно чего-то ждал. — Что? — не утерпел Иван, повертаясь лицом к нему. — Ты что-то сказать мне хочешь, — заметил Павел. — Что я хочу сказать? — вдруг обозлился Иван. — Что ты пристал ко мне? Неужто не можешь сам наколдовать, чтоб Васька ушел? А я тогда как наколдую? Я колдовать вообще не умею! — Карты сказали, что ты мне поможешь, — хмуро отозвался Павел. — Врут твои карты! — сердито гаркнул Иван. — Мои карты не врут, — Павел помрачнел, аки туча. — И что твои карты сказали? — Иван приподнялся на локте и подпер щеку ладонью. — Что я выведу его из Одала? — Да, — кивнул Павел. — А как это сделать, они не сказали? — продолжал ерепениться Иван. Павел горько усмехнулся и покачал головой. — Так спроси у них, раз они все знают! А мне откуда знать? — Послушай, Иванушка, — заговорил Павел тихо да вкрадчиво, — Василий заколдован Митрофаном, но он этого не знает. Не знает, что Митрофан его обманывает, что это он толкнул его в петлю. Я хочу, чтобы он это узнал, но не с моей подачи и не колдовством. Мне он не поверит, зато тебе поверит. Коль ты откроешь ему очи, он обидится на Митрофана и не захочет оставаться с ним. Но как это сделать — твоя забота, не моя. — А-а-а, — протянул Иван, — понимаю, понимаю… И что вы оба в этом Митьке нашли?.. Ладно… но… в общем… что я еще хотел сказать: не зови меня Иванушкой, морозит от такого после… после… после того, как узнал, кто ты, — он поежился. — Могу звать Ваняткой, — Павел осклабился. — Не зови меня ласково, я же слышу, что с издевкой! — Иван передернул плечами. — И, наверное, всегда было с издевкой… а я тебя самым нормальным среди всех деревенских считал… а ты… а ты... колдун! — Ты расстроен? — Павел жалостливо изогнул брови. — Нет… да, да… на самом деле я очень расстроен! — с жаром признался Иван. — Тем, что я колдун? — Тем, что ты обманывал меня, — с досадой произнес Иван. — Надобно было сразу сказать, кто я таков? — Павел с притворным изумлением вскинул брови. — Нет, но… но… мог бы сказать, когда я дарил тебе гримуар. Я думал, ты смеешься, что он ненастоящий. Откуда же мне было знать, что тебе реально нужен настоящий? — Ты достал бы настоящий? — не поверил Павел. — Может, и достал бы, — убежденно подхватил Иван, — но сидя здесь точно ничего не достану. — Не лукавь, меня не проведешь, — Павел поднялся. — Показать тебе, где живут Митрофан да Василий? — Сам найду, — обиженно хмыкнул Иван. — Тогда не залеживайся, — понапутствовал Павел, обратился черным вороном да и выпорхнул в открытое оконце. Зря упрямился, — подумал Иван, затворив за ним окно и представив свои собственные поиски. Внезапно больно грустно и горько сделалось ему: почувствовал он себя преданным да обманутым, будто нож ему вонзили в спину, а то и в самое сердце. Не заметил он, как доверился Петровичу, но не мог не заметить, как теперь потерял к нему доверие. И еще грустней и горше делалось ему от мысли, что не было и в помине никакого Петровича, был только Павел, колдун, который потешался над ним все это время, заманивая в свои сети обманчивой добротой да притворными улыбками. Однако недолго кручинился Иван, быстро Марфа Игнатьевна его припахала: то печь почистить, то сор из избы выместь, то воды в колодце набрать и в избу натаскать, то дров нарубать, то курей покормить, то к лекарше за снадобьем сбегать… Так и пробегал он до обеду, подумывая себе делать ноги, покуда вновь его не припахали. За обедом ненароком узнал он от Марфы Игнатьевны про Василия: оказалось, тот в школу местную ходит. Узнал, где школа, когда уроки и решил завтра туда же идти да встречи с ним искать. Пока не успела Марфа Игнатьевна снова Ивана к делам припахать, выскочил он из избы и побрел наобум по извилистым тропкам меж избенок, авось, куда-нибудь да выйдет. И вышел он к мельнице. Обошел ее, оглядел, да и пошел себе дальше. И вышел на площадь, к базару, да только там уж все сворачивались и глядели на него как-то странно, небось, думали, чего забыл он тут в такой поздний час? Впрочем, он не знал, который час (наручных часов при нем не было). А небо уж красилось в румяный цвет. Дальше вышел он к кузне, да только и там все пусто было: печи не горели, меха не пыхтели, народу, то бишь получаров, не виднелось. Побрел он дальше и вышел в лес. И покуда бродил там, думал, может, лучше ему жить в своей палатке, а не у Марфуши, чтоб не быть на побегушках? Ночи все еще теплые, лес полнится ягодами да дичью, как-нибудь прокормится. Тут увидал Иван массивный старый дуб, и отчего-то мелькнула у него мысль, авось сможет он выйти из Одала, как давеча дядька Мишка ему показывал. Постучал он по старому дубу, да ничего не случилось. Приложился к нему ухом и услыхал странный звук, точно стонет кто иль плачет. Отшатнулся Иван от дуба, постучал по раскидистой высокой сосне и приложился к ней ухом: тут же гром ударил ему в ухо так резко да громко, что отпрянул он в сторону и уши руками закрыл. Странные, странные дела. И хотя странны были дела, ни на миг не сомневался Иван, что не спит и не чудится ему все творящееся. Бог любит Троицу. А любит ли Бог Ивана иль не нужны ему такие заблудшие души?.. Прошел Иван дальше, постучал пальцем по тонкой осине и приложился к ней ухом. Тиха была осина. Не понравилось это ему, хотя сам он не знал, отчего. В лесу меж тем темнело, а Иван далеко забрел уж вглубь, так что самое время ему было возвращаться. Побрел он обратной дорогой и вышел к реке. И встревожился: дорогу он помнил и той самой дорогой шел и те самые деревья видел, а река темная, широкая, с туманной дымкой над водою. Уж никак не мог он во время своей прогулки мимо нее пройти. Стоял Иван у темной реки и глядел задумчиво в непроницаемую воду. Как ему быть? Колдуна кликнуть? Как? Каркнуть?.. А туман над водой сгущался, и бесплотные бледные руки тянулись к ногам Ивана, окутывали его, да только не замечал он ничего и все смотрел на воду. И слушал. Вода запела. Да как запела! Никогда в жизни не слыхал он такого дивного голоса, не чувствовал такого восторга и ликования, словно в самую душу ему лилось чудесное песнопение. И хотя слов он не понимал, чувствовал всем нутром, до мурашек, до дрожи в теле, до… Ноги онемели, колени подкосились, и рухнул Иван в воду. Да как только нырнул, сменилось пение на истошный вой, вцепились в его ноги чужие крепкие руки и стали тащить ко дну. Барахтался он, барахтался, пытался отбиться и хоть сколь-нибудь чего разглядеть, да темно было в воде, хоть глаз выколи. А воздух меж тем в легких кончался. Изловчился наконец Иван, пнул незримое нечто со всей силы куда ни попадя, и отпустили его чужие руки. Вынырнул он из воды, ухватился за корягу, подтянулся, выскочил на берег и побежал прочь от реки, не разбирая дороги, покамест не оказался у мельницы, а там и до трактира Марфы Игнатьевны было недалеко. — Иванушка, где тебя носило?! — ахнула та от его вида. Иван и поведал ей, как заблудился и едва не утонул. — Наверно, Гостомысл, водяной. Давеча кто-то кусок реки у него взял без спросу, вот он и злится теперь. Тебя не видал он, на тебя и подумал, местные-то порядки знают и чужого не берут. Но он бы не утопил тебя, только спросил! Ага, только спросил, — кисло подумал себе Иван и с досады заскрипел песком на зубах, от которого не успел отплеваться по дороге. Но спорить не стал. Мало ли какие здесь порядки: вдруг водяной Марфуше родня? Скажешь о нем дурно, сама в колодце утопит или еще чего похуже. — Иди-ка ты в баньку, покамест она не остыла, а я тебе сухую одежку подыщу, — и Марфа Игнатьевна за руку довела его до дверцы бани, располагавшейся прямо в избе. Намылся Иван, облачился в чистую да сухую одежду, наелся досыта и подумал себе, что не так уж плохо жить у Марфуши и быть у ней на побегушках в обмен на ее заботу. Кто еще о нем позаботится в этом месте? После баньки Марфа Игнатьевна напоила Ивана горячей крепкой медовухой, так что ему вдруг взгрустнулось и разреветься захотелось. Не было за столом других получаров, все уж разбежались да спать положились, одна Марфа Игнатьевна около него хлопотала и причитала: — Кто смел так Гостомысла обидеть? Ведь это все равно, что в чужой дом войти и комнату в нем занять без спросу хозяина! Совсем расчувствовавшийся от выпивки Иван даже согласился с ней, что это очень-очень нехорошо и что сам он на месте Гостомысла разозлился и поступил бы также. Довела Марфа Игнатьевна его до самой койки и спать уложила. Только и успел он сказать, чтоб она разбудила его в школу и тут же заснул крепким сном. А на утро после плотного завтрака вместе с ней на пути в школу подумывал себе, как с Василием будет разговаривать, пока она причитала, что надобно ему книги было взять в библиотеке, да как-то вчера она об этом не подумала. Впрочем, первый день и без книг можно, вдруг ему школа не понравится. Отсидел Иван исправно все четыре урока, да только Василий в школе не объявился. На обратном пути выведал он у Марфы Игнатьевны, где живет Василий — здесь все знали, где кто живет, — да и пошел по указанной тропке к указанной избушке. Поднялся на крыльцо, занес кулак над дверью, вдохнул поглубже да и постучал погромче, чтоб уж точно его услыхали, если был кто дома. И быстро ему отворили. Стоял на пороге Митрофан и глядел на него так, словно глазам своим не верил. А глаза его колдовские много чего повидали, покамест жил он в Одале. — Привет, — Иван широко улыбнулся, обнажая крупные зубы. — Я в гости к вам. Можно? — Что ты здесь делаешь? — нахмурил Митрофан белесые брови и все не шел с порога, точно не хотел пускать Ивана внутрь. — Как что? Напугали вы меня тогда на охоте, а мужики решили, что я все выдумал и отвернулись от меня, — стал рассказывать Иван. — У меня со вчерашнего дня отпуск как раз начался, и я решил отправиться в лес. Думал, вдруг найду чего-нибудь и докажу им, что не врал и они ошибаются. А тут, оказывается, целый Одал, и мой дядька Мишка получар. Сам я еще не разобрался, кто такой, но вы ж поможете освоиться и разобраться, а? Я тут у Марфуши в трактире живу… ты прости меня, что я в школе тебя обзывал, обижаешься, наверно?.. За спиной Митрофана уж маячил Василий и смотрел на Ивана с искренним удивлением. — Я на тебя не в обиде, — деревянно произнес Митрофан и отошел в сторону от двери. — Проходи. — Здравствуй, Ва-ась-силий Львович, — Иван с жаром пожал его руку и пристально оглядел его. — Вот уж никогда бы не подумал, что ты живой! Я же на похоронах твоих был, тебя мертвого в лоб целовал… и вот жму тебе живому руку! Он все еще жал его руку, словно сам не верил ни в увиденное, ни в сказанное. Жал и жадно глядел на конопатое лицо Василия, на его исполосованную шрамом шею. — Я уже два раза как умер, — нервно усмехнулся Василий и высвободил свою руку. — Два раза? — удивился Иван. — Вчера с пригорка скатился и шею себе свернул. Вот только с рассветом очнулся, — о том, что его толкнул Миколка, он никому не сказывал. — Так вот почему тебя в школе не было! — догадался Иван. — А ты и в школе уже был? — Я уже много где был, даже утонуть немного успел! А ты, получается, живой мертвец, упырь или как? — с интересом спросил Иван. — Просто живой, — сконфуженно пробормотал Василий и поглядел на Митрофана, словно поддержки его искал в этом вопросе. Митрофан меж тем стоял, сложив руки на груди, и недовольным взглядом буравил Ивана. — Пойдем, — повел Василий Ивана в столовую. — Наколдуешь нам еды? — обратился Иван к Митрофану. — Я слышал, ты ученик колдуна, многому научился? — Тебе-то какое дело? — враждебно хмыкнул Митрофан. — Может, и меня чему-то научишь? — улыбнулся Иван. — Я с тобой возиться не собираюсь, — холодно бросил Митрофан и вышел в другую комнату. — Чего это он куксится? — Иван сел за стол напротив Василия. Василий улыбнулся и пожал плечами, а потом спросил тихо: — Как там мои родители? — Да ничего, пока живы, здоровы, грустят только, что ты… — Иван неловко замялся, — ну… повесился… Митрофан меж тем в маленькой кухоньке доставал с полок соленья да веренья и пыжился происходящему, точно чуял неладное. Не нравился ему визит Ивана, его дружелюбие и как вмиг он перетянул на себя все внимание Василия. До самого вечера просидели они за столом. Иван болтал без умолку: пересказывал все деревенские новости за последний год, а потом расспрашивал о здешнем, выведал у Василия и про смерть, и про жизнь и много чего еще для себя полезного да интересного от него узнал. А Митрофан сидел подле них за столом молча и дулся, точно дите, у которого леденец отобрали иль еще чем обидели. И дольше бы просидел Иван, словно не видал, как Митрофан ему не рад, да только надобно было ему к Марфе Игнатьевне возвращаться, чтоб по хозяйству помочь, иначе ведь он с ней не расплатится. — Может, я к вам перееду? — вдруг сообразил он, выходя из избушки в густые сумерки. — Нет, — зло буркнул Митрофан и сердито сверкнул на него очами. — Нет, так нет, — Иван мирно улыбнулся и развел руками. — Придешь завтра в школу? — обратился он к Василию. — Я больше туда не хожу, — Василий улыбнулся виновато. Совестно ему было немного за Митрофана, что тот так неприветлив с Иваном. — Что так? — спросил Иван. — У Мити учусь. — А-а-а, понимаю, понимаю… целая колдовская династия… ладно, до завтра тогда! — Иван крепко пожал Василию руку, а после и вовсе заключил в объятия и долго, долго не отпускал. Бесконечно долго, как показалось Митрофану. — Пока! — Иван и его хотел обнять, да тот не дался. — Зачем ты с ним так? — с грустью спросил Василий, когда Ивана уж не было видать меж темных избушек. — А зачем иначе? — раздраженно фыркнул Митрофан. — Я любезничать с ним не буду, — и с этими словами вернулся в избушку. Василий еще с пару минут стоял на крыльце и глядел на темные тропки да зажигающиеся оконца в избенках. Тоска вдруг одолела его: напомнил ему Иван о той жизни, которой ему больше никогда не жить. Не явиться к тем, кто ему люб да кому люб он сам. Не ждут его. Не обрадуются ему. Похоронен он, точно заживо. — Васюта, — ласково позвал Митрофан, выглянув на порог, — идем ужинать.