Recursion

Одиннадцатое марта, 2015 Резиденция Колфилдов Сиэтл, Вашингтон — С Днём Рождения тебя, с Днём Рождения тебя, — мягко напеваю я, голос ломается, когда я провожу кончиками пальцев по фотографии в рамке. — с-с Днём Рождения, моя Хлоя. С Днё… С днём… — всхлипывая, я жмурю глаза и прижимаю рамку к груди. Я задала свой вопрос, я получила ответ, а от этого стало только хуже. Он предупредил тебя, тупица, ругаю я сама себя в сотый раз. Тебе стоило послушать. Я едва покидала свою комнату всю неделю, не говоря уже о доме. Путь обратно домой из госпиталя был мимолётным. Как и то, что я сказала своим родителям, когда вернулась домой, но что бы я ни сказала тогда, это удерживало их от того, чтобы докапываться до меня. В первый день мой телефон очень много звонил — видимо, мои друзья пытались связаться со мной по просьбам родителей. Я даже не утруждалась отвечать. Они, вероятно, всё ещё пытаются, насколько я знаю, но мой телефон в другой части комнаты, и честно говоря, я не помню, когда последний раз его заряжала. Открываю глаза, чтобы вновь взглянуть на фотографию. Это оригинальная версия той, что поставили на гроб Хлои на похоронах, и, пока я её не забрала, она висела в гостиной над камином. Моя мама сделала её Рождественским утром 2013 года, лишь несколько месяцев спустя после шторма. Мы двое спустились вниз и нашли дюжины запакованных коробок вокруг ёлки. Мои родители приложили немало усилий, купив Хлое так много всего, что они могли себе позволить, чтобы заменить всё то, что она потеряла. Я помню это утро так, будто оно было вчера, также как я помню ту сияющую улыбку, с которой она ходила до конца дня. Это такой прекрасный снимок, полный тепла и счастья, и — при ужасном повороте судьбы — был сделан тогда, когда меня в комнате не было. Насколько сильно они бы ни хотели запечатлеть этот момент, они не хотели расстраивать меня на Рождество. И на деле я была весьма благодарна им за то, что они были так внимательны. Даже несмотря на то, что в этой временной линии я никогда через это не проходила, воспоминания о Марке Джефферсоне и его проявочной преследовали меня даже после Аркадии Бэй. С тех пор я едва могу смотреть на камеры, от одной мысли о том, что камера направлена на меня, по коже бегут мурашки. Это был шрам, который Джефферсон на мне оставил; отвращение от мысли о том, чтобы сфотографироваться, было настолько велико, что я отказалась подниматься на сцену на своём же вручении аттестатов за старшую школу. Это не то, что приведёт меня к карьере фотографа. Мне удавалось обойти это дважды. Первый раз был, когда я делала фотографию для водительских прав, а вторая — то, что продолжает притягивать мой взгляд обратно к шкафу через всю комнату. Это коробка, спрятанная в самую его глубину, с осторожностью прикрытая от посторонних глаз. Я так отчаянно хочу заглянуть в неё, но я не уверена, что смогу устоять от искушения, которое она с собой несёт. Когда в новом году мы начали двигаться дальше после событий в Аркадии Бэй, канувших в лету, я пыталась оправиться от страха камер. Терапевт, к которому меня отправили родители, немного помог, но она не знала всей истории, и сложно помочь кому-то оправиться от того, чего технически не случалось. У меня были свои успехи, немного тут, немного там. Со временем меня перестало бросать в холодный пот, когда я видела, как кто-то держит камеру, или дёргаться на звук затвора. Я даже смогла пройти через туристические части города и не чувствовать себя так, будто тысяча глаз смотрит на меня. Но ради Хлои, на наш первый День Святого Валентина в качестве пары, я наконец нашла в себе силы стоять перед линзой. Она настояла, что собралась вытащить меня на шикарное свидание, и когда мы спустились вниз, готовые к вечеру, мама начала распинаться о том, как красиво мы обе выглядели. Конечно же я начала эту фишку со «смущённой дочерью-подростком», но я не могла отрицать, что Хлоя выглядела сногсшибательно. Я бы подразнила её насчёт того, что одеться красиво значит откопать единственную пару не порванных джинсов, но тесное платье тёмно-синего цвета, что она надела, было великолепно. Мы даже не покинули дом, а моё воображение уже ушло далеко за пределы ужина. И каким-то образом, то ли это просьбы мамы, то ли любящая улыбка Хлои, или и то, и другое, но я согласилась спозировать для одного фото. Медленно выбравшись из кровати, я почти дохожу до шкафа, когда едва избегаю того, чтобы наступить на свой пропавший телефон, полуспрятанный под грязной футболкой. Когда я подбираю его, я с удивлением обнаруживаю, что он не только полностью заряжен, а ещё и то, что всё это время он был подключен к зарядке. К слову, никаких сообщений. Думаю, люди решили больше не доставать меня. Пару месяцев назад, думаю, это расстроило бы меня куда больше. Дверь шкафа открывается со знакомым скрипом. Усевшись на пол, я тянусь и достаю из-под потрёпанного пледа коробку, затем открываю её крышку. Первое, что я вижу — упаковку, завёрнутую в яркую бумагу, которая могла бы быть подарком к двадцать первому Дню Рождения Хлои. Несмотря на совет о том, чтобы не полагаться на свои ожидания, я была практически полностью уверена, что Хлоя бы смогла победить рак. Я была настолько уверена, что я купила ей этот подарок практически за шесть месяцев до. Когда я наткнулась на чёрную толстовку, подписанную «Cancer Is My Bitch» на лицевой стороне до нелепого яркими розовыми буквами, я знала, что ей она бы точно понравилась. Мягко откладываю её в сторону, стараясь не думать о том, насколько она теперь бесполезна, и под ней я нахожу то, что искала, и что теперь смотрит на меня в ответ. У нас была только одна копия этой фотографии, и мне никогда не хватало смелости поместить её в рамку, но я не могу представить себе, что избавлюсь от неё. Вместо этого я спрятала её как редчайшее сокровище, потому что несмотря на то, как сильно мы с Хлоей любили друг друга, это единственное фотографическое доказательство, что мы были парой. Смотря на фотографию и проводя пальцами по её глянцевой поверхности, я начинаю слышать тихие звуки по ту сторону и заставляю себя отвести взгляд. Мне нужно остановиться. Я пообещала. Я дала Хлое слово, что не сделаю этого. Но какой вред будет, если я просто взгляну одним глазком? Вернусь и вдохну этот момент? Вновь увижу её улыбку? Просто потому что я навещу её, не значит, что мне нужно что-либо менять, верно? Ничего не изменится, если я буду осторожно подбирать слова. Я сделаю это супер быстро и не буду взаимодействовать с чем-нибудь или кем-нибудь. — Просто на секундочку, — бормочу я пустой комнате. Сделав глубокий вдох, я опускаю взгляд на фото и практически сразу же мир вокруг начинает смазываться. По мере того, как картинка начинает становиться более чёткой, Хлоя, я и наше окружение становится более глубоким, будто я смотрю 3D фильм. В следующий момент возникает чувство, которое я помню: чувство легкого наклона вперёд, звуки в голове звучат как эхо. Затем ослепляющая вспышка — и я слышу мамин смех. — Эту оставим! Я моргаю, пытаясь убрать пятна из глаз, в то время как она опускает камеру, всё ещё слушая моё недовольство, когда я слышу знакомый «I Fought The Law» рингтон Хлои рядом с собой. — О, погоди. Мне нужно ответить на этот звонок, — прежде чем я успеваю повернуться и посмотреть на неё, Хлоя вытаскивает телефон из кармана. Полсекунды спустя она выходит за светящийся барьер памяти и оказывается вне зоны досягаемости, и у меня уходит секунда на то, чтобы понять, что только что произошло. Это был день, когда босс Хлои предложил ей полную ставку помощника в гараже. После окончания звонка она вернулась настолько радостной, что прыгала на мысочках. Память — забавная штука. Оглядываясь назад, я всегда думала об этом дне, как о поворотном дне в моём разбирательстве со страхом камер. Но, судя по всему, у меня всё ещё всё было плохо, раз я забыла, что телефон Хлои зазвонил, как только эта фотография была сделана. В очередной раз я подумала, что я была сильнее, чем есть на самом деле. — Ты в порядке, милая? — я оборачиваюсь и вижу, как мама смотрит на меня слегка обеспокоенно, но решаю не отвечать. Осторожно пройдя до места, где я стояла, я вскидываю руку, сосредотачиваюсь и позволяю себе вернуться во времени в момент, когда была сделана эта фотография. Моё прибытие назад во времени на удивление резко. По ощущениям кажется, будто я врезалась в мягкую стену и потеряла свою хватку на перемотке, когда столкнулась. Полагаю, неудивительно, что я не могу отмотать время за момент до того, как фотография была сделана, и у меня было бы куда больше интереса к тому, почему так, не будь я уже именно в том моменте, в котором хотела. — Эту оставим! — смеётся мама, и несмотря на то, что вспышка камеры вновь меня почти ослепила, я немедленно поворачиваюсь к Хлое. Она издаёт этот милый маленький звук удивления, но когда моё зрение приходит в норму — всё, о чём я могу думать — это то, что она здесь. Она прямо здесь, прямо передо мной, и такая, такая красивая. — Ну привет, милашка. Рада меня видеть? — спрашивает она, одаривая меня своей чудесной улыбкой, от которой дыхание спирает. Это не слова, которые лишили меня дара речи. Хлоя всегда… была… всегда была так ласкова по отношению ко мне. Но я не слышала её голоса больше месяца, и даже если прошло так, так много времени с того момента, когда он звучал так ярко, так прекрасно и чётко, моё обещание себе летит прямо в тартарары. — Так рада. Я так сильно тебя люб… — её рингтон обрывает меня до того, как я успеваю нарушить своё обещание. Она смеётся. — Придержишь эту мысль, крошка? Я отойду на секунду. Я чувствую себя идиоткой, наблюдая за тем, как она исчезает за краем фотографии. Чем я думала? Я была помешанной, если решила, что и правда могу вернуться и просто посмотреть. Могла ли бы я просто стоять тут, смотреть ей в глаза и не делать ничего для того, чтобы спасти ей жизнь? — Конечно нет, — шепчу я себе. — Что ты сказа… Я даже не позволяю маме закончить, после чего перематываю в начало. — Эту оставим! — смеётся она. Снова. Я тупо моргаю, пытаясь оправиться от этой нелепо яркой вспышки. Опять. Картинка перед глазами восстанавливается, и я вижу Хлою, дарящую мне улыбку, от которой сердце начинает болеть. Снова. — Хлоя, мне нужно сказать те… — меня прерывает рингтон. Снова. — О, погоди. Мне нужно ответить. — Это не так важно! — я пытаюсь выхватить телефон из её руки. — Ты удивишься, красотка, — выпаливает в ответ Хлоя, подмигивая и уходя из зоны досягаемости. — надеюсь, звонят насчёт хороших новостей. Хлоя растворяется за стеной света, и я перематываю. Снова. Я вновь бьюсь о тот же мягкий барьер, но в этот раз я этого ожидаю. Отпустив перемотку, я прикрываю глаза, чтобы избежать оглушения вспышкой. — Эту оставим! Я продолжаю думать о том, что сказать, когда слышу её рингтон и со злости размахиваюсь, как только устройство вытягивается из кармана Хлои. Моя рука соприкасается с девайсом и выбивает его из её ладони, с грохотом отправляя его на пол и за пределы барьера. — Какого хера, Макс?! — Погоди, Хлоя! Мне нужно с тобой поговорить! — Тогда так и скажи в следующий раз! — кричит она за плечо, уходя. — молись, что ты не сломала мой телефон. И затем, в очередной раз, она растворяется из виду. Я реагирую на это перемоткой, более агрессивной, чем нужно, настолько, что даже мягкий барьер воспоминания делает больно, когда я ударяюсь об него. — Эту остав…! Я даже не позволяю маме закончить, после чего хватаю Хлою за руку и кричу: — Рак! Хлоя весело смотрит на меня, затем смеётся и вытаскивает руку из моей хватки. — Вообще-то я вроде как Рыбы. Серьёзно? Вот как её сознание интерпретирует это? Невероятно. — Чего?! Нет, я имею в виду, у… — Попридержи коней, милашка, — прерывает Хлоя, тыкая кончиком пальца мне в нос и смеясь, когда я начинаю бессвязно бормотать. — сейчас вернусь. И она уходит. Опять. — Сукина дочь! — кричу я, топая ногой по полу достаточно сильно для того, чтобы напугать своих родителей. — Максин! Следи за языком! Мама смотрит на меня хмуро, как только не впечатлённые поведением своих детей матери могут смотреть. Это бы сработало, будь мне дело до того, что она думала. Сейчас я так раздражена, что на долю секунды я честно подумываю о том, чтобы сбить это выражение с её лица. Но желание растворяется также быстро, как появляется. Мама не сделала ничего, чтобы это заслужить. — Прости, мам, — я умудряюсь звучать так искренне сокрушённо, пытаясь выдать что-то более-менее правдоподобное. — я… эм… прикусила язык. Подумав об этом, я не знаю, почему вообще утруждаюсь отмазываться. Не то чтобы это имело смысл. Я просто перемотаю и попробую снова. Я должна. Я не могу сдаться сейчас, не тогда, когда она прямо здесь. Я отматываю время, и в этот раз я готова. — Эту оставим! Не важно, что картинка перед глазами всё ещё слегка яркая из-за вспышки; я уже знаю, где именно стоит Хлоя, и я не секунды не колеблюсь. Я обвиваю её руками, прежде чем она успевает понять, что происходит, прислоняюсь своей щекой к её и шепчу: — Перемотка через фотографию. Я не могу увидеть выражение её лица, но я точно слышу её испуганный вздох напротив своего уха. Всё её тело напрягается в моих руках, и она издаёт радостный смешок. Я настолько удивлена, что позволяю её слегка отстраниться, достаточно для того, чтобы увидеть её лицо. Мама с папой стоят позади неё; они не видят сурового взгляда в её глазах, а звучит она так, будто улыбается, когда говорит: — Ты тоже, милашка. Когда её телефон звонит, она молча заглушает его, не разрывая зрительного контакта. Я не уверена, какой реакции от неё ожидать, но знаю, что это не та. Она держит свой взор на мне ещё секунду, затем с ухмылкой, выглядящей искренне, смотрит через плечо и подмигивает моим родителям. — Просто предупрежу, что мы сейчас устроим тут тошнотворную милоту и романтику. — Ладно, намёк понят. Мы дадим вам минутку, — смеётся мама, беря папу за руку и выводя его из комнаты. Проходит меньше секунды с момента их выхода, после чего Хлоя шипит, слишком тихо, чтобы они могли услышать: — Какая дата? — Хлоя, я… — Из какой даты ты пришла, Макс? — в её голосе звучит суровость, последний раз которую я слышала только после того, как мы нашли тело Рэйчел, и даже несмотря на то, что я знаю, что Хлоя никогда не причинит мне вреда, по спине всё равно пробегает холодок страха. — Твой День Рождения. — Следующий месяц? — Н-нет, — я резко качаю головой. — следующий год. — Во сколько? — Я… я не… — я не могу понять, почему это так важно, но её взгляд даёт понять, что ей это важно. Пораскинув мозгами, я умудряюсь припомнить, сколько времени было на моих прикроватных часах, прежде чем я вернулась сюда. — Слегка за полдень, вроде? Хлоя, мне нужно… — Стой, — она хватает меня за руку. — ни слова больше, Макс. Не смей, блять, сказать ещё хоть слово. — Но я… Хватка Хлои на моей руке усиливается. Она недостаточно сильна для того, чтобы сделать больно, но всё равно с моих губ срывается поражённый писк. Тяжёлое выражение её лица испаряется, и она отскакивает, будто обожглась. Она выглядит поражённой и отстранённой и слегка напуганной, её взгляд мечется между мной и своей рукой. — О боже, я… я не хотела сжимать так сильно! Когда я открываю рот, чтобы сказать ей, что всё нормально, она кладёт ладонь поверх моих губ. Её прикосновение лёгкое как перо, но его достаточно, чтобы заткнуть меня. — Мне так жаль, Макс, но я говорила серьёзно. Пожалуйста, ничего не говори, — в её голосе просвечивается тремор, а взгляд полон разочарования. — ты дала мне слово, что ты никогда, никогда этого снова не сделаешь. Ты помнишь, верно? Я снова медленно киваю. — Верно. И я знаю, что ты, должно быть, думаешь, что у тебя хорошая причина, но что бы там ни было, этого недостаточно для того, чтобы оно того стоило. Это просто слишком опасно. Часть меня хочет проигнорировать её и всё равно начать говорить. Другая часть меня радуется ощущению подушечек её пальцев, прижатых к моим губам. — Так что вот, что сейчас произойдёт. Ты вернёшься обратно в своё время, а я притворюсь, что этого никогда не происходило. Я никогда не расскажу об этом прошлой версии тебя. Если она спросит про это потерянное время, я сошлюсь на камеру, и она мне поверит. Меня убьёт, что мне придётся солгать ей, но так надо. Поняла? И вот тогда я осознаю, что не важно, что я скажу или сделаю, это никогда не сработает. Она не позволит. Она сделает что угодно, чтобы уберечь меня от меня самой, даже если это значит пожертвовать своей жизнью в процессе. И она сделает это без малейшего колебания, прямо как тогда у маяка. Потому что она героиня. Героиня, которой мне никогда не стать. — Так, тебе нужно идти, чтобы я могла перезвонить своему боссу. Надеюсь, меня не уволили или ещё что, потому что это испортит нам свидание. — Тебя не уволят. Я не могу не успокоить её, и, думаю, она это знает, потому что в её взоре нет раздражения. Она даже выглядит самую малость облегчённой. — Ладно. Это единственное, что я позволю тебе сказать. Я киваю. Затем, на уголках моих губ расцветает улыбка, и я решаю слегка подтолкнуть свою удачу. — Я люблю тебя. В этот раз нет никакого тяжёлого взгляда. Лишь эта чудесная, прекрасная, единственная в своём роде кривая улыбка, которая присуща ей и только ей одной. — Я тоже люблю тебя, всезнайка. Теперь беги отсюда, пока мне не пришлось объяснять своей Макс, почему я закрыла ей рот, — она почти на грани, когда замолкает, оборачиваясь. — о, и сделай мне одолжение? Проверь свою электронную почту, когда вернёшься. Я не выношу наблюдать за тем, как она проходит сквозь барьер, и когда она уходит, я уже знаю, что никакая перемотка не изменит того, во что это вылилось. Позволив горелому оранжевому свету сомкнуться, я стараюсь не заплакать, когда моя неопрятная спальня фокусируется вокруг меня. На кровати всё такой же бардак, и полусъеденный завтрак всё ещё стоит на столе, давно остывший. Хуже всего — это простое чёрное платье, которое я надевала на похороны Хлои, до сих пор лежащее скомканным в углу, куда я бросила его тремя неделями ранее. Ничего лучше не стало. Вообще ничего. Конечно ничего не поменялось. Потому что она знала. Хлоя всегда знала. Я не могла ничего изменить, потому что я бы всегда возвращалась обратно в тот день. Я шла в ногу со временем с прошлым, о котором даже не знала. Вот почему я помнила то, как Хлоя получила предложение о работе, но каким-то образом забыла, что ей звонили. Если задуматься, то Хлоя на самом деле рассказала мне, что во время съёмки меня слегка ослепило. Она была права и в том, что я ей поверю. Я никогда не задавалась вопросом об этом. Я позволяю фотографии выпасть из моей руки и вздыхаю, и когда она падает обратно в коробку с разными памятными штуками, мой телефон мягко чирикает. Я опускаю взгляд и обнаруживаю единственное уведомление на экране блокировки. Мне на электронную почту пришло письмо… и оно от Хлои. Нет. Она не сделала этого. Она бы не сделала этого. Ой, да кого я нахер обманываю? Конечно она бы это сделала.

***

Привет, Милашка, Ты знала, что можно настроить письмо так, чтобы оно пришло в определённую дату? Типа, месяцы спустя после того, как ты нажала кнопку «отправить»? Так что даже если я и пишу это второго февраля, ты получишь это письмо не раньше моего Дня Рождения. (Кстати, надеюсь, ты осознаёшь, насколько до возмутительного упёртой ты можешь быть. Клянусь, у меня почти час ушёл на то, чтобы убедить тебя пойти домой и поспать, просто чтобы у меня было время всё это написать.) Во-первых, позволь мне сказать, что, думаю, я проделала хорошую работу, храня это в секрете до прошлого года. Ты никогда ничего не подозревала, не так ли? Это было нелегко, но я профессионал в хранении больших секретов от людей, которым эти секреты могут повредить. Знаю, нехорошо звучит, но давным-давно я поняла, что иногда, чтобы защитить любимых нами людей, нужно врать. Первые пару месяцев были, наверное, самыми сложными. Я бесконечно сомневалась в себе. Я не могла не думать о том, какую ужасную вещь ты пришла предотвратить. Было ли это что-то личное, вроде смерти одного из твоих родителей? Было ли это что-то огромное, вроде следующего 11 сентября или что-то такое? Сделала ли я вообще правильный выбор, не позволив тебе сказать мне? Но когда док Моррис сказал слово «рак», моей первой мыслью было «да, конечно, это он». Ну, на самом деле моей первой мыслью было «ох, блять», но ты понимаешь, о чём я. Даже тогда, часть меня надеялась, что я была неправа. Я надеялась, что оправлюсь, и что ты пришла, чтобы предотвратить совершенно другую ужасную вещь. Я так сильно хотела, чтобы это было правдой, но я так никогда и не смогла убедить себя в этом. Глубоко внутри, я всегда знала, что только одна вещь может заставить тебя сделать что-то так до глупого рискованное. Ладно, просто предупрежу: дальше всё будет слегка сопливо, поэтому не стану судить тебя, если ты захочешь поплакать. Если тебе нужно — сходи возьми салфеток, сейчас самое время. Я тебя предупредила. Я была серьёзна, когда сказала, что не боюсь умереть, но я боюсь быть без тебя. Я не знаю, существует ли Рай (или Ад, к слову, надеюсь, я не сделала ничего настолько плохого, чтобы попасть туда), но ты бы поверила, что если они существуют, что я не хочу уходить, если это значит, что я покину тебя? Ты — моё всё, и самыми тёмными днями моей жизни были те, где тебя не было со мной. Я не могу поверить, как нам повезло, что у нас появился второй шанс. Я хочу, чтобы ты знала, что сейчас я понимаю, и что я не хочу винить тебя за то, что ты хотела изменить прошлое. И раз уж я всё ещё здесь, я лишь могу предположить, что снова ты больше никогда не пыталась. Я так горжусь тобой за это. Ты даже не представляешь. Я горжусь, потому что будь я на твоём месте, я знаю, что не послушалась бы. Мне не хватило бы сил отпустить тебя. Я бы горы и Рай свернула ради того, чтобы заполучить тебя обратно, даже если бы мне пришлось сломать и то, и другое, чтобы сделать это. Я не говорю, что это хорошо, потому что это определённо нехорошо. Это было бы глупо, эгоистично и слегка саморазрушимо. Но тогда, будь у меня автобиография, из этого вышел бы неплохой заголовок. Думаю, я пытаюсь сказать, что мне сносит крышу с того, насколько сильно мы влюблены, а любовь иногда может заставлять людей делать довольно безумные вещи. Теперь, пока ты себе там чего-нибудь не придумала, мне нужно, чтобы ты знала, что я говорила об этом с доком. Он предельно точно дал знать, что если бы мы узнали о моём раке на День Святого Валентина, шансов было бы пятьдесят на пятьдесят. Я бы начала лечение за месяцы раньше, чтобы и правда поменять шансы, и я более чем уверена, что единственные фотографии, оставшиеся с нами до четырнадцатого февраля — это когда нам было по тринадцать лет. ТАК ЧТО ПРОСТО ЧТОБЫ БЫЛО ЯСНО, НЕ СМЕЙ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ХОТЬ КАКУЮ-ТО ИЗ НИХ, ИЛИ КЛЯНУСЬ, Я ПОШЛЮ ОЧЕНЬ ГАДКИХ ПРИЗРАКОВ ЧТОБЫ ОНИ ДОСАЖДАЛИ ТВОЕЙ ТОЩЕЙ ХИПСТЕРСКОЙ ЗАДНИЦЕ! НЕ ИСПЫТЫВАЙ МЕНЯ, ЖЕНЩИНА! (Я бы пригрозила тем, что спущусь и сама буду тебе досаждать, но да ладно. Давай смотреть правде в глаза. Я, наверное, всё равно попытаюсь разобраться в том, как это сделать. Так что, если ты будешь в душе и бутылка шампуня вдруг упадёт — не пугайся. Это просто я, подглядываю за тобой с могилы) Я хочу, чтобы ты знала, что я ценю всё то время, что мы провели вместе, и что я не променяла бы ни секунду на что-либо ещё. Но если ты это читаешь, это значит, что наше время подошло к концу. И раз уж я не настолько глупа для того, чтобы просить тебя просто отпустить меня, у меня есть последнее желание. Я хочу, чтобы ты шикарно провела свою жизнь. Я хочу, чтобы ты путешествовала в новые места, и собирала открытки, и пробовала странную еду, и нашла себе другую музыку, и буквально просто вышла на улицу и овладела всем миром. (И может подумай о том, чтобы заняться гончарным делом, чтобы я могла быть секси-призраком как Патрик Суэйзи. Просто предлагаю.) И я не хочу, чтобы ты делала что-либо из этого для меня, Макс. Я хочу, чтобы ты делала это для СЕБЯ. Я уже подустала, поэтому закончу это тем, что, как ты, наверное, думала, ты никогда бы не увидела. Помнишь, как ты однажды сказала, что я однажды сорвусь и начну использовать эмоджи как нормальный человек? И затем я сказала тебе, что сделаю это только через мой труп? Что ж… (˘ ³˘)~♥ Я люблю тебя, Макс Колфилд, всем огнём своего сердца, и я так рада, что смогла забрать тебя себе, пока никто не видел. Прощай, Хлоя Элизабет «Опасность» Прайс