Recursion

Я ожидала боли. Я всегда знала, что она могла быть мучительной. Я ожидала бушующего, хаотичного шторма из света и тьмы вокруг себя. Я понимала, что мне приходилось иметь дело с распирающим извилистым течением, которое как можно сильнее старается выбросить меня в забвение. Я ожидала и недоумения. Даже в те дни, когда я думала о перемотке как о чём-то «простом». Я никогда особо не забывала о том факте, что я вообще не знаю, как я это делаю. Может, у меня небольшая паранойя, но всегда создаётся ощущение, что перемотка пришла с размытым ощущением осуждения. (— Я позволяю тебе это сделать, — сказала Вселенная. — но это не значит, что мне это нравится.) Я ожидала всего этого и больше, потому что для меня это имело смысл. Казалось логичным, что возвращение назад в такую даль будет в тысячу раз хуже, чем всё, что я когда-либо испытывала, и на этот счёт я не соврала. Но во всех своих подготовках я всегда считала, что тяжелейшей частью будет продолжать двигаться вперёд. Я думала, что буду бороться за хватку на всём пути, но теперь, когда я здесь, я не уверена, смогла ли бы я отпустить, если бы захотела. Смирная точка, за которую я держусь, ощущается так, будто приклеилась к моей руке. Болит чертовски сильно, но странно, что это успокаивает. Я так привыкла к абсурдно противоречивым ощущениям, которые приходят с путешествиями во времени, что старая добрая боль — это практически положительное изменение. Кстати говоря, я всё равно была бы не против, если бы мой мозг не чувствовался так, будто становится слишком большим для моей черепной коробки. (Если моя голова взорвётся, пока я перематываю, кусочки разбросает по разным временным отрезкам? Для друга спрашиваю.) Я однажды прочитала, что если взять оголённый провод, то от удара током твою руку сожмёт, и ты не сможешь отпустить провод. Ты просто продолжаешь держаться за него, пока он тебя не убьёт. От этой мысли хочется вернуться назад и найти каждую версию себя из прошлого, которая когда-либо подумала, что путешествие во времени — это легко, чтобы я могла надрать им задницы, одной за другой. Затем, когда они попадут в будущее, они вернутся назад и сами надерут задницы наивным Макс. Это единственное приемлемое наказание: бесконечный цикл квантового задопинательства. (Мне правда нужно прекратить вставлять слово «квантового» перед всем подряд. Оно наверняка не означает того, что я думаю, оно означает.) Я иногда в самом деле ненавижу то, как моё тело пытается физически понять путешествия во времени. В нём нет совершенно никакой последовательности. Иногда они ощущаются холодными, иногда горячими. Иногда как будто ты погружаешься в глубины тёмного океана, а иногда как будто оказывается в пустом вакууме космоса. А потом Хлоя убедила меня попробовать выписанную ей травку, после чего перемотать пять минут, и по ощущениям казалось, будто я часами и часами бегала в колесе для хомячков. Серьёзно, та штука была мощной. (Ещё немного. Тяни конверт. Будь мячом. Оставь всё это на поле. Мне не стоило в прошлом месяце пересматривать «Огни Ночной Пятницы» с Викторией.) По ощущениям мышцы как будто одновременно мёрзнут и горят, будто меня бросило посреди арктического океана и вынудило плыть к берегу. Единственная альтернатива — это утонуть, и эта мысль пробуждает запрограммированные инстинкты выживания глубоко в мозгу. Точнее тот, который заставляет вздохнуть, не важно, как сильно ты пытаешься задержать дыхание. Тот же инстинкт, который заставляет животное глодать свою собственную конечность, чтобы сбежать из ловушки. Абсолютно против своей воли, я начинаю пытаться вырваться на свободу. Моя рука отказывается содействовать, упрямо сохраняя хватку, будто она больше мне не принадлежит. Я тяну сильнее, пытаясь высвободиться, представляя, что чувствую линию суставов, из которых рука грозится выскочить. Я уже готова начать отгрызать себе руку, когда ладонь, внезапно, расслабляется, и я выпадаю. (Может, мне стоило получше продумать это. Или… знаете… продумать всё.) Я готовлюсь к жёсткому входу, надеясь, что отмотала как минимум пару месяцев… но обычный поток времени себя не восстанавливает. Мир вокруг меня не возвращается в фокус. Вместо этого, он погружается во тьму, и я мягко приземляюсь на невидимую поверхность. Хаос пропал, и зудящая боль от адреналина рассеивается, когда по моим ногам начинает ползти тёплое ощущение. Чувство туманной удовлетворённости омывает меня, отчего я задумываюсь о том, почему я изначально так волновалась. Опасливо расслабляясь, я решаю, что по ощущениям я как будто по щиколотку стою в тёплом течении. Разве что теперь оно спокойное, медленным потоком протекающее мимо моих ног. Как расслабляющая ванна, где вода правильной температуры, чтобы создать чувство, будто её здесь даже нет. (Разве что она не мокрая. Это странно.) Я вижу линию пульсирующей энергии перед собой: яркую нить, протягивающуюся от моего будущего в моё прошлое. Я тянусь, позволяя руке приблизиться, но не трогать её. Она, кажется, гудит, прогоняя прошлое на скорости, которую трудно представить, и пока оно проносится, у меня такое ощущение, будто я могу видеть, как оно протекает. Вода-которая-не-вода мягко омывает мои колени, пока я смотрю, как Хлоя проходит через курс химиотерапии, но в обратном порядке кажется, будто она становится здоровее и здоровее с течением времени. Её кожа возвращает свою яркость, её синие волосы восстанавливаются. (Всё чинится само по себе. Мне не нужно было ничего делать. Это было так просто.) Пока успокаивающий поток добирается до талии, я наблюдаю за двадцатым днём рождения Хлои, проходящим мимо. Я вижу, как мы двое поддерживаем друг друга, наблюдая за делом Джефферсона, наш первый День Святого Валентина, и Хлою, восторженно открывающую свои подарки под Рождественской ёлкой спустя два месяца после бури. Каждый блеск сопровождается всплеском счастливых воспоминаний, и я позволяю рукам опуститься, пока потоком текущее тепло обхватывает меня по грудь. Я вижу нашу первую ночь в Сиэтле, и наблюдаю за собой, неуверенно крадущейся в гостевую комнату, где лежит неспящая Хлоя. Не-совсем-водное чувство окутывает плечи, и, на секунду, я не уверена, забираюсь ли я в кровать к ней, или просто наблюдаю за тем, как это делает младшая я. (Может быть и то, и другое, не так ли?) По ощущениям вода достигает моего подбородка, и впервые я задумываюсь — смутно — может ли быть такое, что здесь что-то не так. Я хочу держать голову над поверхностью, но, когда дёргаю ногами, понимаю, что я больше не стою на дне. Я пытаюсь вновь, но я не могу чувствовать своих ног. Я знаю, что они на месте, и я могу чувствовать на них вес. Они просто… онемели. (Это плохо? Думаю, это может быть плохо) Тёплое, тусклое чувство пробуждается и в моих руках, ползя по ним вверх до тех пор, пока я не могу едва пошевелиться. Я не уверена, дышала ли я последние несколько минут, но просто чтобы обезопасить себя, я делаю глубокий вдох прямо перед тем, как моё лицо погружается под поверхность. Я мгновенно теряю всё из виду и не слышу ничего, погружаясь в тёплый жидкий кокон. Что-то похожее на сон начинает дёргать моё сознание, и мне становится интересно, так ли ощущается пребывание в утробе. (Воу, это вообще-то довольно отврати…) (Проснись, Макс!) Погодите, что? (Не теряйся! Сфокусируйся!) Это мой голос? Я не думаю, что это мой голос. (Держись!) А? (ДЕРЖИСЬ, БЛЯТЬ!) Держаться. Ладно. Это я могу. Собравшись с силами, я заставляю правую руку подчиниться. Она поднимается медленно, будто я шевелю ей в полузастывшем цементе. Вытянув её, я широко раздвигаю пальцы, ища неподвижную точку, за которую держалась. Далеко она быть не может, но всё, что я могу видеть — это тьма, и чем дольше я ищу, тем слабее становится моя рука. Мне становится страшно, что я потеряла её навсегда, когда я, вдруг, касаюсь чего-то, и трескучий разряд энергии проносится по моей руке. Ударная волна пульсирует по руке, несётся по всем направлениям, и мгновенно возвращает чувства моему телу — включая жгучую боль от адреналина. Ощущение тёплой, потоковой воды испаряется, заменяясь жёстким, ледяным течением. Я чувствую себя так, будто меня тянет во все направления, и я усиливаю хватку, держась за недвижимую точку, будто это мой спасательный круг. (Вот так! Ты сможешь!) Оно брыкается в моей руке, пытаясь сбросить меня, пока утягивает в темноту. Знакомая боль, которая приходит со слишком долгой хваткой, начинает возвращаться. По ощущениям как будто стальные тиски обернулись вокруг моего черепа, выдавливая каждую целостную мысль из моего сознания, и заменяя каждую из них на боль. Вскоре давление начинает спиралью тянуться и вокруг моей груди. Оно выбивает воздух из моих лёгких, и я уверена, что не будь я окружена непроглядной тьмой, я бы наблюдала за тем, как моё зрение постепенно затемняется. Я заставляю себя держаться, пока течение жестоко проносится, болтая меня как куклу. Я говорю себе, что плевать на это, если каждая мышца моего тела сдастся, пока я могу удерживать хватку. (Я верю в тебя! Ты смо…) Прямо тогда, когда, как я думаю, я больше не могу держаться, давление пропадает, и я в очередной раз чувствую твёрдую землю под ногами. Я тяжело дышу, смакуя каждый вдох, и неуверенно приоткрываю один глаз, видя… научный класс Академии Блэквелл? — Какого хрена…? — открыв другой глаз, я медленно оборачиваюсь. Это определённо научный класс Блэквелла. Всё выглядит также, как я помню. Ряд столов, запертые шкафчики, и лёгкий, но никогда не пропадающий запах химикатов. Даже то, как солнечный свет струится через окна, кажется знакомым. Единственное, что здесь отсутствует — студенты. Весь класс лишён жизни, разве что кроме одного человека. — Мисс Грант? Мой старый научный учитель, которая, как я точно знаю, погибла в торнадо, стоит передо мной в классе, который два года назад разнесло в камушки. — Вы опоздали, мисс Колфилд. Белая доска позади неё полностью исписана нечитаемыми математическими записями. Если какие-то из них должны иметь для меня хоть какой-то смысл, то эта задача провалена с треском. — К-как вы… что вы здесь делаете? Скрестив руки на груди, она строго смотрит на меня. — Я пытаюсь вести урок. И чем скорее вы присядете, тем скорее мы сможем начать. — Но… — Сядьте, мисс Колфилд. Ввиду отсутствия другого выбора, я медленно иду к ближайшей парте. Как только я присаживаюсь, я ощущаю абсурдный тычок беспокойства за то, что у меня нет с собой учебника. — Ладно, ребята. Успокаиваемся, — говорит мисс Грант, обращаясь к пустому кабинету. — сегодня мы будем проходить тонкости темпоральной механики, с небольшим сосредоточением на том, насколько Максин Анжела Колфилд непросительно безответственная ошибка. — Что?! Это не…! — начинаю я, но она заглушает меня суровым взглядом. — Если вам есть, что добавить, мисс Колфилд, вы можете поднять руку, как и все остальные. — Но я… — Да, Макс. Прекрати перебивать. Испугавшись неожиданного голоса, моя голова резко поворачивается на сидение рядом со мной. Девушка, сидящая тут, появилась из ниоткуда и без звука. Её ноги лежат на столе, её стул отклонён назад, пока она играет в телефон, и она точная копия меня со времён моего обучения в Блэквелле. — Приветики, Макс. Давно не виделись. — Ох, да вы, блять, издеваетесь, — ворчу я. — Тоже скучала по тебе, — насмешливо отвечает она, не поднимая взгляда. Выдуманный или нет, кошмар, через который я прошла, пока Хлоя практически несла меня до маяка, был одним из самых худших пережитков за всю мою жизнь. А если посмотреть на мою жизнь, то это о чём-то говорит. — Что это за хрень? — Это я, наблюдаю за тем, как ты снова проёбываешься, — она пожимает плечами. — прямо, как я знаю, я бы однажды сделала. — Иди нахуй. — Ух, кто-то разозлился. Нет, я этого делать не буду. Это не версия меня из параллельной временной линии, или «Макс, которую я оставила позади» или ещё какая похожая херня. Это просто плод моего невропатического воображения, пытающийся меня напугать, а у меня есть дела поважнее, чем обтекать от оскорблений старого кошмара. — У меня нет на это времени. — У тебя нет времени? Ты серьёзно? — она усмехается. — пиздец, это такая тупая фраза. Видимо поэтому она тебе и нравится. — Неважно, — закатив глаза, я начинаю подниматься со стула, когда она тянется и хватает меня за рукав. — Вообще-то тебе стоит повнимательнее послушать эту часть лекции, — она указывает на перед класса. — это довольно важно. Может, это тебя чему-то научит. — Спасибо, Максин, — говорит мисс Грант, улыбаясь ей. — как я хотела сказать, принципы путешествий во времени удивительно запутанны. Более запутанные, чем человеческое сознание может осознать. На самом деле, если бы человек попытался использовать путешествия во времени, то она (Прим. переводчика: это не ошибка, в оригинале было «она») скорее создаст проблемы, чем решит их. Повернувшись к доске, она указывает на путаницу из вычислений. — Как вы можете видеть здесь, одним из худших возможных злоупотреблений путешествием во времени было бы намеренное препятствование, противодействие или, в противном случае, обход прекращения существования разумного существа. — Это значит спасение кого-то от смерти, — шёпотом говорит мой старый кошмар. — Гипотетический пример этого, — продолжает мисс Грант (наверное?). — это спасение от смерти от пули молодой девушки в туалете старшей школы, тем самым создав новую временную линию. В этой временной линии, ни крайне проблемный студент, ни глубоко озабоченный учитель не будут арестованы, невинная жертва травли дойдёт до суицида, брак будет разорён, и, наконец, целый городок на северо-западе Орегона сотрёт с лица Земли, — она поворачивается и смотрит мне в глаза. — и всё потому что она глупая девушка не могла позволить мертвецу оставаться мёртвым. — Это не… я никогда не просила об этих силах! — я не знаю, зачем я защищаюсь перед людьми, которых не существует. Это кошмар, прямо как раньше: мои собственные тревожности бастуют против меня. В любую минуту я буду бежать через тёмный лабиринт, или опоздаю на экзамен, или окажусь нагой на глазах у всех. Может и всё вместе. — Всегда находишь отговорки. В этом никогда нет твоей вины, не так ли? — фыркает другая я. — ты, может, о них и не просила, но ты определённо любишь их использовать. — О боже, ты когда-нибудь заткнёшься? — Я заткнусь, когда до тебя, блять, наконец допрёт, — говорит она. Несмотря на её враждебные слова, её голос спокойный и равномерный. — я говорила тебе ранее, что, если мир будет продолжать меняться, мертвецу нужно оставаться мёртвым, а тебе нужно оставить её в прошлом. Слова тяжело ложатся на слух, оттягивая меня обратно в день, когда я говорила со своим отражением в зеркале, не выспавшаяся, практически потерявшая рассудок и ненавидящая своё отражение за каждое мягкое слово, которое оно сказало мне в ответ. Это, может, был мой самый яркий опыт, даже если я не могу до конца его вспомнить. — О, ты это помнишь, не так ли? — Я… неа. Это была просто конченная галлюцинация, как и ты. — Ауч, — насмешливо дуется она. — похоже, вот, что я получаю за свою милость. Я не знаю, что приводит меня в ярость больше: то, как она со мной сейчас разговаривает, или то, что она и правда была на удивление добра… разве что это было не по-настоящему. Ни тогда, ни сейчас. Это всё у меня в голове. — Я даже пыталась пойти по пассивному пути, заблокировав момент времени, чтобы ты с ним не ебалась. Не то, чтобы это остановило тебя от того, чтобы пытаться снова и снова… — Так это была т… — я отказываюсь заканчивать этот вопрос. Не похоже, что это открытие века. Она знает всё, что знаю я. Сделав вдох, я возвращаю себе решительность. — нет, я тебя игнорирую. — Конечно игнорируешь, — смеётся она. — знаешь, что безумно? Этот твой план. Я имею в виду, ты провела месяцы, собирая его в единый план со своей бригадой весёлых идиотов, думая, что ты прикрыла все тылы. И всё это ты делала, упуская огромный предупреждающий знак прямо перед лицом. Самую очевидную вещь в мире, и ты счастливо игнорировала её, чтобы ты могла попытаться спасти свою дорогую Хлою. Я отказываюсь её воспринимать, но моё внимание она привлекла. Неуверенности вроде таких. Они червями прогрызают себе путь через твою защиту и налипают туда, где больно. Я не могу отгородиться от неё, и она знает об этом. — Ты знаешь, что случается, когда ты перемоткой возвращаешь кого-либо к жизни, Макс? У тебя хоть малейшее грёбаное понятие есть? — я даже не собираюсь отвечать. Она всё равно, наверное, горит желанием поделиться с какой-нибудь ерундой, которую создало моё сознание. — конечно не знаешь. Если бы знала, тебя бы здесь не было, — она замолкает. — нет, вообще-то, ты довольно тупа, так что, наверное, была бы. Я пытаюсь открыть дверь класса, но она не поддаётся. Ручка даже не поворачивается. — Ты когда-нибудь видела внутренности часов? Они такие опрятные. Все эти пружинки и шестерёнки работают единым механизмом. Все так идеально подходят друг другу, — она счастливо хмыкает. — вселенная похожа на них. Всё работает в гармонии. Все части идеально совместимы. По крайней мере, пока одна тупица не приходит и не начинает вставлять детали туда, где их быть не должно. Чем сложнее механизм, тем больше урона эта неверная деталь может принести. А угадай, что? Вселенная довольно, блять, сложная. Красноречивые речи о часах? Она что, злодейка из Бондианы? Тройка с минусом за старания. — Когда ты спасаешь жизнь, каждая вещь, которую с того момента делает этот человек, оказывает эффект на других людей, — продолжает она, потому что она тварь. Фиктивная тварь. — и тогда эти люди оказывают эффект на других людей, а они на ещё большее количество людей. Ты позволяешь пройти достаточному количеству времени, и ты можешь видеть, как целые нации восстают и свергаются просто потому что один, блять, человек не умер, когда должен был. Эти слова также известны как сюжет к кто знает какому количеству фильмов про путешествия во времени. Эта тройка с минусом только что превратилась в двойку, Лже-Макс. Останешься после уроков. — Я знаю, что ты слушаешь, Макс, — нараспев, насмешливо говорит она. — Хлоя была зажёванной шестерёнкой в механизме вселенной, и всё начало идти не так в ту же секунду, когда она начала существовать там, где не должна была. Я имею в виду, ты думала, что все эти птицы сами по себе забывали, как летать? Или что те кучи китов внезапно решили выползти позагорать? Я мимолётно задумываюсь о том, чтобы попытаться открыть одно из окон, но снаружи ничего нет. Просто белое ничто, потому что, видимо, моё сознание смогло придумать солнечный свет, но не потрудилось добавить пару деревьев. Тем временем, Нереальная Я просто продолжает болтать. — Но эй, вселенная может быть гибкой. Я имею в виду, если ей это очень нужно. Она бы, возможно, адаптировалась, если бы ты спасла Хлою лишь один раз. Но нет, ты просто продолжала это делать. Ты понятие имеешь, сколько раз за ту неделю ты оставляла её в живых? Четыре, думаю. Может пять. Это слегка запутано. — Ставлю на то, что ты считаешь только большие спасения. Уборная. Рикошет. Поезд. Джефферсон, отправивший пулю ей в голову. Одни из худших моментов моей жизни, а она цитирует их, будто мне их нужно напоминать. Я начинаю искать что-нибудь тяжёлое, говоря себе, что хочу использовать это в качестве тарана для стекла в двери, а не чтобы пробить череп своему двойнику. — Были и другие, кстати. Те, которых ты не видела, и даже никогда не узнала, что предотвратила. Авария, в которую она не попала, потому что ехала медленнее, чтобы говорить с тобой. Драка с Фрэнком Бауэрсом, которую она никогда не начинала, потому что ты была рядом, чтобы наставить на него пистолет. Ты удержала её от того, чтобы получить ножом в живот, — она невесело смеётся. — девять раз в общей сложности. И каждый раз вселенной приходилось изгибаться, чтобы адаптироваться, и напряжение нарастало. Я вижу, как она пялится на меня краем глаза. Я продолжаю говорить себе, что она нереальна. Это просто моё сознание, играющее со мной. Пытающееся разозлить меня и завести в бесполезный спор. Дать мне повод не фокусироваться на куда более пугающем задании. Я правда хотела бы, чтобы это так не работало. — А когда всё, наконец, лопнуло? Бум! — она хлопает руками, и я чуть не подпрыгиваю с испугу. — полторы тысячи человек, мёртвые как ёбаные камни. — Тысяча четыреста семьдесят три, — автоматически поправляю я на автомате, мысленно проклиная себя за то, что вообще ответила. — Ой, пощади меня. Ты, может, и знаешь точное число, но скольких из них ты можешь назвать? Скольких из них ты забыла? — это вообще-то больно. — я спрошу кое-что. Каково знать, что ты убила целый город, просто чтобы твоя синеволосая милашка могла страдать в тысячи раз сильнее, чем она могла бы? Я поворачиваюсь к ней лицом. — Что? — Да ладно, Макс, — насмехается она. — ты никогда не слышала о последствиях? — Ваши действия всегда имеют последствия, мисс Колфилд, — добавляет Мисс Грант, чем пугает меня. Она вела себя так тихо, что я почти забыла, что она была здесь. — Видишь? — другая я указывает на женщину. — по крайней мере выстрел был бы быстрее. Её тело потряс бы болевой шок, и за минуты она бы истекла кровью, никогда не узнав о раке. Но её так и не застрелили, не так ли? Ей нужно было продолжать жить, страдать каждый день, пока её болезнь заживо пожирала её, и всё это было твоей виной. Это обвинение трётся о что-то свежее внутри меня, и все мысли о побеге улетучиваются. Рванувшись вперёд, я хватаю её за воротник толстовки и рывком поднимаю её вверх. — Заткнись! — У-ух! — она смеётся, выглядя ни разу не обеспокоенной хваткой, в которой я её держу. — думаю, я задела за живое. — Я не убивала её! — Что ж, ты также, блять, её и не спасла. — Я сказала заткнись! — выпаливаю я, встряхивая её. Я чувствую, как по щекам катятся слёзы, и злюсь на себя за то, что позволила ей довести меня до слёз. — почему ты это со мной делаешь?! Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?! — Потому что ты опять это делаешь, самовлюблённая ты сучка! — кричит она, выбираясь из моей хватки и отпихивая меня на несколько шагов назад, чем удивляет меня. — ты думаешь, что ты героиня, пытающаяся спасти всех, но ты просто сделаешь ещё хуже! Ты думаешь, в прошлый раз было плохо? Ты понятия не имеешь, что такое плохо. Ты не просто провалилась в обучении на собственных ошибках: ты возвращаешься, чтобы наделать куда, куда более худших ошибок. То, как она говорит, медленно и снисходительно — от этого я чувствую себя маленьким тупым ребёнком… Но я отказываюсь отдавать ей эту победу. Я напоминаю себе, что она плод моего воображения, она не знает ничего из того, чего не знаю я, и я не собираюсь терпеть травлю от самой себя. — Это всё херня! — со злости, я бросаюсь вперёд и пихаю её в ответ. Она даже не пытается увернуться, и я не уверена, кто из нас больше удивлён, когда я откидываю её на пол. Она остолбенело смотрит на меня. — сначала я проебалась, потому что все умерли, а теперь я проёбываюсь, потому что пытаюсь их спасти? Определись уже, чтоб тебя! Я ожидаю, что она прыгнет на ноги и будет драться в ответ. Я ожидаю, что она вытащит нож, или вновь уличит меня в тупости и самовлюблённости. Я хочу, чтобы она крикнула мне что-то жестокое, чтобы я могла крикнуть что-то жестокое в ответ. Я хочу, чтобы мы спорили, пока наши голоса не сядут, и мы не устанем от переглядок. Я горю желанием показать этой злобной мелкой сучке, как сильно я её ненавижу, поэтому я слегка не готова, когда она просто вздыхает и устало трёт глаза. — Ладно, Макс. Я тебе объясню. Если это поможет, — медленно поднявшись на ноги, она поднимает руку и щёлкает пальцами, мисс Грант (или что бы там за хрень ни была) растворяется в воздухе. — жители Аркадии Бэй никогда не должны были умирать. Но они умерли, в торнадо, которое ты создала тем, что отказалась позволять Хлое умереть. В том же торнадо, которое всегда будет появляться, если Хлоя Прайс будет жить, и которое всегда будет разрушать город. — Вот почему я хочу вывести всех из города. Чтобы никто не умер. — Да чёрт возьми, — бормочет она. — ты меня вообще слушала? Ты не слушала, когда я говорила, как много урона может принести человек, просто находясь там, где он не должен быть? — Я поняла, ладно! — я не собиралась начинать кричать, но от этого мне немного легче. — Хлоя живёт, торнадо появляется, город равняется с землёй. Вот почему я хочу всех вывести! — Оставшись с людьми из города, которые должны были умереть. — Я… оу. — Да. Оу, — она указывает на белую школьную доску в отдалении. Уравнения начинают меняться и перестраиваться, хотя большего смысла, чем раньше, они не приобретают. — если Хлоя умирает, люди Аркадии Бэй просто продолжат жить, как и раньше, живя своими бесполезными жизнями в дерьмовом городке Орегона, и едва делая свою рябь в истории. Она жестикулирует вновь, и математика становится слегка беспорядочной. — Если Хлоя живёт и все остальные умирают, тогда рябь в истории появляется. Значительная, к слову. Большинству мира было плевать на Аркадию Бэй, когда она существовала, так почему им не нужно плевать на неё, когда её нет? Это трагедия на пару месяцев, и статистика на веки вечные. Но если все выживут… Очередной жест — и все вычисления на доске становятся беспорядочным бредом и набором каляк. — Теперь понимаешь? Понимаешь, что ты получишь, если попытаешься сесть на два стула сразу? — она смотрит на доску. — ебучий хаос! Все истории переписаны. Империи восстают из ниоткуда. Другие никогда и не существовали вовсе. Временные линии будут раздроблены! Кто, блять, вообще знает, что из всего этого выйдет? У вас когда-нибудь был один из тех дерьмовых репетиторов, которые знают материал супер-хорошо, но хреново его объясняют? И затем они злятся, когда ты не понимаешь того, что очевидно для них? — Это нелепо! Никто из них вообще не должен умирать! Почему их выживание равноценно такой катастрофе? — Потому что их разбросает нахуй! Полторы тысячи человек со всего мира, живут жизнями, которые никогда не должны были существовать вообще! Это не рябь, Макс. Это ебучее цунами! Погодите-ка… что-то здесь не так. (Я имею в виду, помимо всей штуки с «я буквально спорю сама с собой».) Она так сильно пытается выиграть этот спор, но она правда думает, что когда-нибудь сможет убедить меня не спасать Хлою? Что она… оу… оу. — Ты пытаешься отговорить меня сделать это. — Ты, блять, издеваешься? Конечно пытаюсь, бестолковая ты с… — Нет, я имею в виду, что ты пытаешься отговорить меня от этого. Но с чего бы вдруг тебя это волновало? С чего вдруг тебе было бы нужно это делать, только если это твой единственный вариант? — я улыбаюсь, пока все кусочки паззла сходятся воедино. — потому что тебе нужно, чтобы я отступила, не так ли? — Я… — впервые, думаю, она потеряла дар речи. О мой Бог… я и правда настолько неврастеничка? Я серьёзно так сильно накрутила себя, что изобрела другую версию себя, просто чтобы попытаться себя с ума свести? Невероятно. Ещё одна причина, по которой после того, как это всё закончится, я пойду к психотерапевту. Отвернувшись от неё, я медленно обхожу класс, проводя рукой по каждой поверхности, мимо которой я иду. Текстуры кажутся настоящими: деликатная жёсткость обоев, гладкие края деревянных шкафчиков, даже слегка потрёпанные ламинированные поверхности парт. Даже в воздухе витает лёгкий намёк на химикаты, который я помню. Надо отдать должное своему воображению: оно превзошло само себя в этот раз. Прижав руку к стене, я закрываю глаза и ищу тот поток энергии. Я знаю, что он там, за краями этой мракобесной комнаты. И чем больше я фокусируюсь на пункте своего назначения, позволяя деталям одна за одной возникнуть в голове, тем сильнее я могу ощутить течение, бегущее под моими пальцами, как поток воды через тяжёлый пластиковый лист. Он пульсирует в такт моему сердцебиению, и чем сильнее я давлю, тем больше оно протекает в меня через стену. Я чувствую этот поток в костях, чувствую, как он омывает кожу, и вдруг каждый выдох, срывающийся у меня, выходит в виде гула. Поток рвётся через мои вены, и возникает напряжение, которое сантиметр за сантиметром приближается к точке невозврата. Класс вокруг меня начинает подёргиваться и расплываться. Затем, когда знакомый горело-оранжевый свет начинает появляться на углах картинки перед глазами, она кричит. — Макс, подожди! Пожалуйста! Меня это настолько удивляет, что я и впрямь останавливаюсь. Комната вновь фокусируется вокруг. — Что ты мне сейчас сказала? Она бросает на меня суровый взгляд. — Ты, блять, меня слышала. — Потому что прозвучало так, будто ты сказала «пожалуйста». — Я… — её губы дёргаются, будто она сглотнула что-то горькое. — я могу остановить тебя, но… — Да, ладно, — я вновь начинаю поднимать руку. — Прекрати! — она тянется и хватает меня за запястье. Её хватка крепка как сталь и почти неприятно холодная. — конечно я могу, идиотка. Я могу стереть твою самовлюблённую задницу из существования. Это не значит, что я хочу этого. — Оу-у. Не знала, что тебе есть дело. — Нет мне никакого дела, — выпаливает она. — но последствия обрезают оба пути. И опять она со своей загадочной хернёй. — О, правда? — Да. Правда. Помнишь, когда я сравнивала вселенную с часами? — Ты имеешь в виду весь твой второсортный суперзлодейский монолог? Что с ним? — Ты тоже часть этих часов. Как и я. Как и всё. И сколько бы урона неправильная или заменённая деталь ни смогла бы причинить, он ничто по сравнению с потерей детали. Я… не совсем понимаю, что мне на это ответить. Я — и какая-то важная деталь вселенских часов? Это моё эго говорит, или моё собственное чувство экзистенциального ужаса? — Слушай, я полностью серьёзно насчёт того, как много вреда может принести то, что ты пытаешься сделать. Но принудительная попытка остановить тебя могла бы нанести такой же вред. Может даже больше, — она вздыхает, выражение её лица смягчается. — не заставляй меня выбирать. Просто скажи слово — и я отправлю тебя обратно туда, откуда ты пришла. Сможешь сказать Виктории, что план не сработал. Вы двое сможете вернуться домой и жить свои жизни дальше. — Я не могу про… — Знаешь, твою книгу приняло бы первое же издательство, к которому ты обратилась бы, — прерывает она. — они подписали бы с тобой контракт на серию из трёх книг. Ты была бы настоящим писателем. — …серьёзно? — Угу. А судебные проблемы Виктории бы подошли к концу. Ещё год — и она бы получила полный контроль над «Чейз Интернешнл», — она слегка улыбается — автор бестселлеров Макс Колфилд и миллиардер-предприниматель Виктория Чейз. Это всё произошло бы. Всё, что тебе для этого нужно было сделать — позволить часам продолжать идти вперёд. Жизнь, которую она описывает, представить несложно. Я думала о чём-то таком раньше, в свои самые безнадёжные и унылые моменты. Когда идея рискнуть всем ради сумасшедшей схемы путешествия во времени казалась совсем уж невозможной. А сейчас, как и тогда, идея того, чтобы сдаться и найти способ вновь жить так соблазнительна… но она нереальна. Она придумывает это, потому что я придумала её. И раз уж травля, угрозы и оскорбления не помогли, моё подсознание перешло на подкупы. Я уже слышала эту песню раньше. Стадия третья. Торг. — Думаю, мы закончили, — просто отвечаю я. Её улыбка исчезает, и она просто смотрит на меня. На секунду, клянусь, она выглядит самую малость испуганной. Затем её губы шевелятся, и всё, что я могу различить — тихое «…никогда не остановишься.» — Что? — Ты никогда не остановишься, не так ли? — у меня складывается впечатление, что это не совсем вопрос. — не важно, что я делаю. Ты никогда, ни за что не остановишься. — Добро пожаловать в разговор. Теперь отпусти и уйди с дороги. Она не двигается, но отпускает моё запястье. Я пытаюсь незаметно втереть тепло обратно. Стоя дискомфортно близко и всё ещё пялясь на меня, она делает медленный вдох. — Ладно. Попробуем по-твоему. Это что-то новенькое. — Это что-то вроде реверсивной психологии? Она опускает взгляд, делает очередной глубокий вдох, затем вновь поднимает полный негодования взгляд на меня. — Вот, как мы поступим. Я дам тебе шанс с твоим счастливым концом, я буду разбираться со всем вредом, который ты определённо причинишь, и мы обе будем надеяться, что это будет меньшим, что произошло бы, если бы я прикончила тебя прямо здесь. — Как щедро с твоей стороны. — Ты даже не осознаёшь, насколько это щедро, неблагодарная ты сучка, — рычит она, скаля зубы. — у тебя один шанс, Макс. Один. И когда ты закончишь всё ухудшать, что, я, блять уверена, ты и сделаешь, тебе придётся с этим жить. Больше никаких перезагрузок. — Вот как? — насмешливо говорю я. — Да, сволочь, вот как. Если я сотру тебя, то это приведёт к серьёзным и далеко идущим последствиям, которых я бы лучше избежала, но есть большая, мать твою, разница между не должна и не буду, — она тыкает пальцем мне в грудь. — станешь слишком большой проблемой — и я смогу решить рискнуть. — У-у-у, страшно, — фыркаю я, несмотря на дрожь, пробежавшую по спине. Я знаю, что она не настоящая. Она просто персонаж, созданный моим сознанием с намерением поиграть со мной, и у меня нет причин слушать её. Это не отменяет того факта, что небольшая часть меня хочет быть напуганной. — Просто стой смирно, — ворчит она. — я тебя подтолкну. Достаточно сильно для того, чтобы закинуть тебя туда, куда ты собираешься. — Как подтолкнёшь? — нервно усмехаюсь я. И на какое странное дерьмо я себя толкаю в этот раз? — Не задавай вопросы, ответов на которые ты не поймёшь, — бесполезно отвечает она. — просто приготовься к жёсткому приземлению. — Ты уверена, что не пытаешься меня сейчас стереть из вселенной? — Не подначивай меня, мать твою, — она давит неприятно холодной рукой на мой живот. — я так устала разбираться с твоим дерьмом. Значат ли её слова, что у меня есть небольшие суицидальные наклонности? В таком случае, я не особо удивлена. — Ага. Кто бы говорил. — Один шанс, — напоминает мне она. Солнечный свет, струящийся в класс, слегка мелькает, и я более чем уверена, что чувствую то, как земля под ногами содрогается. — не проебись. — Иисусе, я постараюсь. — И последний совет? — она по-волчьи широко улыбается, в то время как класс начинает моргать и вновь растворяться. — поосторожнее с тем, как много времени потратишь впустую, когда вернёшься. — Что это должно зна… — прежде чем я успеваю закончить, ошеломляющая волна чего-то врезается в меня, жёстко отпихивая меня назад. Научный класс растворяется, меня отбрасывает в пустоту, и прямо до того, как теряю сознание, клянусь, я слышу голос Хлои, доносящийся из темноты. (Ты всегда можешь перемотать…)