Когда с гор сойдет снег

Лунчэн встретил первыми загорающимися окнами, спешащими на раннюю смену служащими и туманом, настолько густым, словно его специально нагнали киношники для съемки очередной дорамы. Бесило страшно. Чжао Юньлань мечтал быстрее оказаться в отделе, но погода вынуждала его ползти черепахой. Только и мог, что мысленно материться и сжимать руль. Чжао Юньлань устал: от дороги, от злости, от кипящей под кожей обиды. Он запутался. Недоговорки и случайные откровения облепили его паутиной, и чем больше он пытался понять, тем хуже становилось. На языке плескалась горечь, его до сих пор преследовал запах крови ючу, которому нашлось лишь одно объяснение. Настолько же логичное, насколько абсурдное. «— Знаете, у меня отличная память на прекрасное. Например, я уверен, что уже видел этот изящный, чувственный изгиб губ, похожий на изогнутый лук. Какая невероятная в своей привлекательности форма!» И ведь правда, если присмотреться — а Чжао Юньлань присматривался в силу любопытства, профессионализма и тщательно скрываемого восхищения — то форма губ у них была похожа, как и линия челюсти. Но ещё ничего не доказывала. Да и… ведь это был Шэнь Вэй. Его профессор Шэнь, такой одновременно строгий и нежный, с крепкой хваткой и смущенными взглядами, с тонким чувством юмора и умением постоять за себя. Заботящийся о своих студентах, обрабатывающий Чжао Юньланю ссадины и складывающий за него разбросанную одежду. Столь живой и обыкновенно необыкновенный. Это просто в голове не укладывалось! Посланник в чёрном жил гуевых десять тысяч лет, даже если солидную их часть, как говорили, проспал в каком-то нигде. При его появлении на стёклах вились морозные узоры, его невероятная даже для Дисина сила вводила в священный трепет и даже следование букве закона так разительно отличалось от ратующего за разумную справедливость Шэнь Вэя. Правда тут же вспомнилась Ван Икэ и профессор Чжан, чудом живые, мирно бредущие по улицам Хайсина. Но всё равно, разве мог герой Дисина, самое могущественное существо этого мира смиренно убирать его бардак и ругать за пропущенный обед? — Красный! — рявнул Дацин над ухом, и Чжао Юньлань втопил педаль тормоза в пол. — Лао Чжао, ты нас убить хочешь?! — Не ори, кошак, — выдохнул зло Чжао Юньлань, тщательно сдерживаясь от крика. Хотелось что-то сломать или бросить, или набить кое-кому его прекрасную физиономию (как будто он смог бы поднять руку, а подняв — попасть раньше, чем его свернут в бараний рог). — Не ори. Дацин милосердно замолчал, свернувшись на сидении недовольным комком. Будь они на улице, дома, в отделе, он бы высказал всё, что думал о самоубийстве своего глупого хозяина, и Чжао Юньланю этого почти хотелось. Наораться всласть. Вместо этого приходилось ждать, пока светофор сменит красные цифры на зеленый сигнал. Домой отчаянно не хотелось. Чжао Юньлань не привык себе отказывать в том, что не было напрямую связано с долгом, поэтому развез всех по домам, отпустив до завтра, а сам вместе с Дацином, Ван Чжэн и Сань Цзаном вернулся в отдел. Ему жизненно необходимо было подумать. Решить для себя уже хоть что-то, а для этого — оказаться как можно дальше от Шэнь Вэя, от мест, связанных с Шэнь Вэем. Но уже в общем зале он поймал себя на том, что прокручивает воспоминания о многочисленных встречах с Посланником в чёрном, и даже в родном кабинете ему мерещилась тьма, сплетающая боевое облачение. Это было невыносимо. Чжао Юньлань бежал, и остановился лишь тогда, когда холод и жар памяти замер и поблек: библиотека будто спрятала его под защитным куполом. В этом царстве книг правил лао Чанмин. Только он имел право здесь над всеми издеваться и не терпел в этом важном деле конкуренции. — Хэй? — окликнул призрака Чжао Юньлань, поморщившись от хрипоты голоса. В этот раз лао Чанмин не стал изображать живого и просочился сквозь пол. Выглядел он ворчливо и недовольно: — Я думал, вы на задание уехали, — драматичный взмах рук. — А оказалось, что Спецотдел переквалифицировался в брачное агентство для призраков. Почему меня не предупредили? — Ты бы узнал первым, — хмыкнул Чжао Юньлань. Ворчание призрака забавляло, но тот явно переигрывал: лао Чанмин оставался удивительно сентиментальным, и новообретенная пара его явно тронула. — У них непростая история, тебе понравится. — В библиотеку не пущу, у меня тут порядок, — лао Чанмин скривился, пряча улыбку. Редкое для них обоих мгновение, когда слова закончились, сменилось проницательным взглядом, перетекшим в наигранное веселье. — А раз и небо, и земля/Так любят честное вино -/То собутыльникам моим/Стыдиться было бы грешно. На кухне осталось кое-что из еды, пойдёт на добрую закуску. Чжао Юньлань рассмеялся, соглашаясь и немного выпуская пар. Слов на языке было слишком много, но ни одно из них он не готов был озвучить на трезвую голову, а лао Чанмин был тем, кого не смущало семь утра на часах. Почти час Чжао Юньлань пересказывал приключение на северо-западе, жаловался на туман, плохие дороги и что сяо Го постоянно тошнило («Отстань от ребенка, лао Чжао!»). За это время они приговорили бутылку вина, подчистили несколько тарелок с закусками и с покорными лицами выслушали нотацию Ван Чжэн, и Чжао Юньлань почти забыл, что хотел поделиться, спросить, просто высказать вслух сомнения и оформившиеся догадки. Но их было слишком много. Достаточно было мельчайшего неловкого движения, и они выплеснулись из него, как вино из переполненной чаши. Он говорил и говорил, а когда почти охрип, выдавил каркающее и уставшее: — Ты знал? Лао Чанмин задумчиво посмотрел, а потом покачал головой: — Догадывался, но уверен не был, — помолчал, смотря на горькую усмешку Чжао Юньланя. Тот вторил такой же тишиной, и лао Чанмин махнул ему на вторую бутыль, пока сам пошел за новой порцией закусок. Иногда действие настраивало на разговор быстрее внимательной, но напряженной тишины. Пришлось прерваться, потому что Ван Чжэн позвала начальство к телефону. Повезло, что разговор занял лишь несколько минут, иначе Чжао Юньлань растерял бы весь пыл и просто заперся бы в кабинете, жалея себя. Он ненавидел жалеть себя почти также сильно, как ложь Шэнь Вэя, преступления и когда отец оказывался прав. Так что, вернувшись, он сразу опустошил уже разлитое лао Чанмином вино и заговорил, боясь снова передумать. — Я всё ещё не знаю наверняка, — рука дернулась, но из вовремя опустевшей пиалы не пролилось ни капли. — Он не сказал. Но слишком много совпадений, слишком… Почему он не сказал? — Часто люди носят маски, чтобы скрыть чёрное нутро, — медленно, с непонятной печалью произнес лао Чанмин. Его взгляд затуманился, душа пыталась что-то вспомнить, зацепиться за обрывки прошлого, как сорвавшийся в пропасть за выступы скалы. Но трудно было понять, насколько хорошо ей это удавалось. — Кто-то просто скрывает лицо и имя, чтобы вершить пороки своего грязного сердца, кто-то называет себя героем, когда внутри порочен и жесток. Чжао Юньлань невольно сжал кулаки и стиснул зубы: даже сейчас ему претило, что что-то из перечисленного могло хоть как-то относиться к Шэнь Вэю. — Но иногда мы носим маску, потому что боимся тьмы внутри себя и стремимся защититься — и защитить от неё близких. Или же потому что бежим от прошлого, страшась, что оно нас догонит, — лао Чанмин вздохнул, и посмотрел на Чжао Юньланя вновь сосредоточенным взглядом. Выражение его лица, перетекающая от презрительной жестокости к почти уязвимому страху, наконец-то застыло, смягчившись. — Вариантов много, узнать получится, лишь спросив. Но пусть снять маску с родственной души может быть самым сладким и самым желанным событием нашей жизни, но будем ли мы рады, если она стремится не обмануть нас, но скрыть уязвимое? Чжао Юньлань задумчиво кивнул. Представить уязвимым Шэнь Вэя получалось с трудом, особенно в личине Посланника в чёрном (кто из них появился раньше, кто из них — маска?); но он видел какое-то сильное непонятное чувство в его взгляде, слышал искренность в некоторых заверениях. Или же хотел это увидеть и услышать. Лао Чанмин покачал головой и стукнул своей пиалой об его, привлекая внимание к выпивке. В конце концов, нет смысла торопиться: некоторым решениям, как плодам на деревьях, сначала нужно было созреть.