Вселенная 52 12 61

       Юнги заходит в комнату, долго стоит в темноте. Мокрая одежда липнет к телу, с волос неприятно капает, вода стекает по лицу, а он и без того уже невозможно холодный, промерзший насквозь. Падает на кровать, засыпает за считанные секунды. Слишком измотан.

***

       Спускается на первый этаж уже ближе к полуночи, когда только-только закончил уроки. Учёба идёт плавно, ничего не отвлекает, не тревожит больше. Какое-то серое безразличие накрывает с головой и проскальзывает вялая, но навязчивая мысль — так гораздо лучше. Никаких сторонних мыслей, никаких раздражителей — только плодотворный труд. Юнги легко справляется с разбором и заучиванием сложной информации, спокойно концентрируется и вникает, больше спит. Из плохого разве что слишком много обманывает себя.        Он подходит к кофемашине, собирается выпить полкружки лёгкого латте, чтобы ещё немного почитать. Кажется, дома уже все спят. Обычно в такое время родители ложатся. Юнги слушает тишину и различает в ней шаркающие шаги.        — Снова учишь по ночам? — отец заходит в комнату, опирается на высокую стойку локтями.        — Я каждую ночь учу, — устало усмехается Юнги. — А ты почему не спишь?        Старший альфа кивает на бутылку пива в руках. Юнги по взгляду понимает — тоже очень устал.        — Сильно занят? — спрашивает отец и зовёт в гостиную, когда получает отрицательный ответ.        Они много общаются с отцом, но обычно рядом всегда есть папа. Вот так просто сидеть вместе и потягивать прохладное пиво вдвоём немного странно. Юнги размышляет иногда, какими были бы отношения с отцом, общайся они хоть немного больше. Альфа с детства помнит его вечно уставшим и немного чужим — всегда на работе, всегда о своей компании и деньгах. Он делал это исключительно из заботы и любви, Юнги с папой никогда в этом не сомневались, но тоска брала своё. Юнги прекрасно находит с ним общий язык и хочет иметь возможность разговаривать с ним чаще.        — Только пришёл? — спрашивает младший, не сразу находя комфортное положение. Рядом с отцом по-странному неловко, не чувствуешь себя расслабленным.        — У нас проверка приезжала, до ночи разбирались с документами, — кивает отец, делая большой глоток и протягивая бутылку Юнги. Жидкость приятно согревает, успокаивает нервы.        — Папа спит уже, — зачем-то говорит очевидное Юнги.        — Я сказал не ждать меня, — пожимает плечами мужчина.        — Пап, — Юнги хмуро смотрит на чистую поверхность стеклянного столика, — ты всю жизнь пропадаешь на работе. Как ваши с папой отношения выдерживают это?        Альфа мягко усмехается, задумчиво смотрит вперёд, затем переводит взгляд на сына. В голове одна единственная догадка, и имя ей Пак Чимин. Отец Юнги не достаточно погружён в чувства сына, чтобы в полной мере о чём-либо судить, слышал только слова мужа, сочившиеся явным пренебрежением к мальчику. Юнги, кажется, очень трепетно и сильно влюблён, а что ещё нужно?        — Твой папа понимает, как важно иметь постоянный заработок и каким трудом добываются большие деньги. Мы обсуждали это и в самом начале наших отношений, и после — уже в процессе. Это не легко, — вздыхает он, — но иначе и не могло быть. Просто иногда… иногда чувства не следует ставить на первое места.        Юнги пытается понять. Это не так уж и сложно, когда живёшь в такой семье. У них не принято заботиться о ментальном состоянии, как не принято и действовать пылко, повинуясь чувствам. Возможно, отец набрался этого у мужа, потому что тот всегда стоял на своём — чувства временны и конечны, нужно повиноваться им как можно меньше. Так говорили с самого детства, когда Юнги тяжело давалась учёба, а сердце требовало заботы и, может быть, совсем немного жалости от самых близких людей.        Ты должен думать о том, как сдашь экзамены и поступишь в престижный университет.        Игры должны оставаться в детстве, Юнги, у взрослых нет времени на развлечения.        Подумай о том, как ты создашь достойную семью, а не о своём мимолётном увлечении этим омегой.        Может быть… так и правда правильнее?.. Может быть, суть в успехе и общепринятом благополучии, а не в каких-то других вещах? Не в глупостях вроде мимолётной радости и погони за ощущениями. Эти эмоции растворяются, едва ли появившись, а ты так и остаёшься со своими проблемами один на один.        — У тебя что-то случилось? — отец наклоняется чуть ближе, заглядывает задумчивому Юнги в глаза. — Что-то с тем очаровательным омегой? — мужчина улыбается газами и уголком губ.        — Да… мы расстались.        — Оу, — отец снова протягивает ему бутылку.        — Папа разозлится, если узнает, что ты мне сочувствуешь, — горько усмехается Юнги. — Он Чимина просто не переносит.        — Почему? — хмурится отец, немного смущаясь от того, что совершенно не погружён в подробности.        — Он не делает всего того, что «должен делать порядочный омега», — Юнги показывает кавычки пальцами и немного копирует папин недовольный тон. — Он не заботится об учёбе, всё ещё не определился со своим будущим, он красит волосы, пользуется косметикой и не хочет посвящать себя семье и детям в особенности.        — Чем же тогда он тебя так привлёк? — осторожно спрашивает отец. Хоть во что-то он всё-таки посвящён. Знает, что Юнги встречает с одним омегой с семнадцати лет, знает, что сын проводит с ним каждую свободную минуту своей жизни, знает, что любит так сильно, что видит Чимина в своём будущем.        — Никогда не задумывался, — хмурится парень. Врёт. Думал слишком много, но так до конца не смог решить — чем же именно? Всегда казалось, что абсолютно всем без остатка. Каждая его малейшая часть, каждая деталь, каждая черта характера и эмоция на неописуемо красивом лице — всё. Юнги склонен идиализировать, или же просто беспросветно влюблён, но Чимин кажется абсолютно идеальным от и до. И это особенно больно осознавать, когда он впервые за два долгих года упорхнул прочь. Накрывает мерзкое непередаваемое чувство — Юнги ощущает, что лучше уже не может быть, что Чимин единственный человек в целой вселенной, который был настолько близко, с которым настолько хорошо вместе, настолько спокойно и… правильно?        — А почему же разбежались тогда?        В ответ снова звучит какая-то чушь. Юнги уходит в комнату быстро, буквально сбегает, оставив на столе пустую чашку, приготовленную для кофе. Отец получает смазанное «спокойной ночи» от него и недолго смотрит в спину. Не находит в себе силы остановить и расспросить конкретнее, не находит в себе силы поддержать и помочь. Просто отпускает снова расставляя приоритеты — проблемы у Юнги не настолько серьёзные, чтобы погружаться в них и жертвовать часами сна. Завтра снова на работу, нужно набраться сил, а первую любовь переживал каждый, как и первое расставание. Юнги обязательно справится.        Альфа возвращается в свою тёмную и угнетающе пустую комнату. Он обязательно справится, Чимин останется в прошлом, как и все эти глупые чувства, никому вовсе не нужные, ничего хорошего не дающие. Все ведь справляются с расставаниями, и он сможет, тем более что… так ведь и правда лучше? Как бы хорошо не было с Чимином до, это не должно перекрывать того, что произошло с ними после. Они перестали друг друга понимать, перестали чувствовать друг друга. Это логичный и очевидный конец.        Юнги продолжает врать себе, когда раздевается и долго стоит под прохладным душем, не замечая, что тело странно горит. Юнги врёт себе, когда надевает футболку, которая так внезапно пахнет персиками, хочет снять её и надеть другую, но быстро осознаёт — вся его одежда этим сладким запахом пропиталась, как и постельное бельё, подушки, воздух… Юнги врёт себе, когда глотает подавители и пытается уснуть. Пытается — ключевое слово. Если вчера он отключился за секунду, это не значит, что его не замучает бессонница теперь. Темнота съедает, тело ломается, горит, требует омегу, а в воздух пахнет сладкими персиками. Попробуй теперь обмануть самого себя, Юнги.

***

Troye Sivan — Fools

       Песок летел в воздух под бегом его босых ног, солнце топило жаром загорелую кожу. На пляже на самом деле много людей, но Юнги видел только его.        Юнги прятал бледную кожу под чёрной одеждой, прятался под кепкой, сидел в стороне и участливо поддакивал, пока друзья в одних плавках играли в волейбол около воды. Мяч часто намеренно летел в воду, а Юнги и радовался — Чимин плескался в мерцавшей на солнце воде, смеялся, когда брызги летели в лицо, намокал и сверкал солёными каплями на стройном теле. Юнги смотрел только на него.        Он следил за каждым изгибом, замечал, что игра для него похожа на танец. Юнги сглатывал, когда омега зачёсывал мокрыми руками розовые волосы, и, боже, как ему нравилось это чувство — ему так нравилось просто смотреть, вздыхать по нему, медленно и сладко тонуть. Лучше так, чем как есть сейчас…        Юнги повалился на песок, когда омега бросился на него, седлая бёдра, обжигая горячей кожей. Чимин бесконечно улыбался, в лучезарности не уступая солнцу, и альфа всё пытался его поймать, пытался его ухватить. Он уносился ветром куда-то далеко, и Юнги никто, чтобы его удержать. Юнги смотрел на него, просто продолжал смотреть. Каждое мгновение, каждое движение, прикосновения, поцелуй — точка невозврата.        Он вскакивал иногда, снова бежал, а Юнги не хотел запоминать, какого это — видеть удаляющегося его. Юнги хотел видеть его спину только если рядом с собой, только если руку можно протянуть, пальцами задеть. Чимин привычно млел под таким. Вместо крови по венам бежал его смех.        Чимин тянул его в воду прямо в одежде, брызгался и тонко визжал, когда его обхватывали за живот, тянули на себя. Кругом вода, кругом солнце и его заразительный смех. Юнги промокал насквозь, но поцелуи свои получал. Они плескались в мелкой воде, поднимали со дна песок, много целовались, и Чимин много шумел, много смеялся и брызгался водой. Юнги хватался за своё маленькое счастье, обещал никогда не отпускать.        Юнги тонет в своей собственной боли, Юнги ворочается на измятых простынях один. Он закрывает руками горящее лицо, откидывает скомканное одеяло, он ненавидит бегущую по щекам влагу, ненавидит себя, этот мир, но только не его. Он ненавидит возвращаться в беззаботные дни, полные беззаботной сладкой любви.        Чимин тогда запрыгнул ему на спину, прижался грудью к промокшей насквозь футболке, объятиями душил. Лучше так чем то, как он душит его теперь. Юнги хватает губами воздух, но едва ли может без него. Юнги лежит в холодной постели в собственной комнате и задыхается от запаха персика на губах, на щеках, на шее, куда он так много раз целовал. Юнги идиот, если сам себя такого лишил, но тут же даёт себе хлёсткую пощёчину — он всё ещё горит его предательством изнутри, всё ещё так сильно болит. Воспоминания меркнут, сжимаются, тают. Он больше не может это помнить, не может это терпеть.        Он крошится на мелкие сверкающие частички, пытается прожить эту боль, чтобы отпустить навсегда. Он представляет, как предательство уравновешивает всё хорошее, и понимает, что вовсе нет. Сердце пробивает боль, жизнь искрится мёртвым огнём. Юнги помнит его согретую солнцем кожу в тот летний безоблачный день.