I did it my way

«Это все равно что биться головой об стенку!» — думает Стив, устало привалившись спиной к двери собственной комнаты. Откуда-то из глубины квартиры до него доносятся голоса: один грубый и хриплый, точно сорванный, другой же… Стиву хочется заткнуть себе уши, лишь бы не слышать его, тот самый второй голос, наполненный обманчивой мягкостью и знакомыми интонациями. Голос, украденный у его Баки и по воле безумного экспериментатора помещенный в глотку наемного убийцы Гидры. «Лучше бы он позволил мне утонуть тогда!» — думает Стив, сползая на пол. Он по-детски подтягивает колени к груди и сворачивается калачиком под дверью, словно побитый пес. По длинному коридору гулко разносится чужой смех. Над чем они могут смеяться, эти двое? Стив давно уже перестал пытаться вникнуть в смысл шуток, понятных только этому узкому кругу избранных. Люди с общим прошлым, Агент и его Командир, куратор, хендлер, любовник. И если о первых ролях Рамлоу Стив вычитал в архивных записях дотошных канцеляристов Гидры, то о последней узнал, так сказать, из первых уст. Стив раз за разом прокручивает в памяти свою первую встречу с Баки, их яростную драку на мосту. Тот враг был хорош: сильный, ловкий, модифицированный, под завязку напичканный разнообразным оружием. Ловя солнечные отблески на металлических пластинах левой руки и едва успевая уворачиваться от ее смертоносных ударов, Роджерс, вооруженный одним лишь щитом да бурлящей в крови сывороткой, думал только о том, как выжить в этой яростной схватке, а потому лупил что было сил, не жалея противника. Страх пришел мгновением позже, когда маска-намордник скользнула с лица на обжигающий асфальт — я ведь мог убить его! «Баки?» — пробормотал тогда Стив, не веря собственным глазам. «Какой, к черту, Баки?» — буркнул знакомый незнакомец, сверкая острой ледяной крошкой во взгляде серых глаз, и исчез. И пока Брок сотоварищи вязали Стиву руки и запихивали его в бронированный фургон, он не думал о том, что через пару часов будет с дыркой в затылке покоиться в братской могиле рядом с Наташей и Сэмом. Все его мысли занимал Баки. Живой Баки, почти здоровый Баки, Баки с металлической рукой на службе Гидры, Баки, непомнящий его, своего лучшего друга. Но разве это важно? Главное — живой! А потом был хеликерриер и снова драка. Отчаянная, беспощадная, где Стив старался, изо всех сил старался не ударить в ответ, а лишь блокировал страшные удары. Где Стив получил пулю в живот. Где лицо Стива превращал в кровавую кашу металлический кулак, затянутый в черную кожаную перчатку. Где Стив, обезумевший от боли, едва шевеля разбитыми губами прохрипел «Я с тобой до конца». Где Баки, его Баки вытащил из воды бесчувственное тело капитана и ушел, лишь убедившись, что тот дышит. Надежда. Эта лживая сука раз за разом давала Стиву сил двигаться вперед, искать, не переставая. Она же привела его в тот клоповник на окраине Бухареста, пихнула в руки исписанный блокнот, напичканный газетными вырезками и фотографиями Капитана Америка. Надежда… За ней пришла вера, слепая вера в то, что Стиву есть, что возвращать, есть, за что бороться. Он сделал все, что мог. Все, что было в его силах: ругался, уговаривал, умолял, убеждал, угрожал. Фьюри, Тони, представителям власти и закона, любому, кто готов был слушать и мог помочь. И Баки вернулся к нему. День, когда тот переступил порог его квартиры, осмотрелся и по-хозяйски швырнул в угол прихожей спортивную сумку, в которой и вещей-то было смена белья да пара белых казенных футболок, стал для Стива одним из самых счастливых. Он строил планы… Прогулки по городу, походы в кино, тихие вечера дома, когда под звуки джаза, льющиеся из динамика старого граммофона, они, удобно расположившись на диване, освоят очередную настольную игру, а потом Баки вдруг скажет: «А помнишь?..». Но одним утром, и недели не прошло, Баки, всегда любивший приторно-сладкий чай, сказал вдруг, отпивая черный кофе, совсем другое. Рамлоу. Вот что он сказал. И не было никаких «А помнишь?..». Не было прогулок и дурацкого кино. Зато в прихожей прочно обосновались тяжелые и вечно пыльные ботинки с высокой шнуровкой, а в ванной, когда ни зайди — терпкий запах мятного цитруса. Три кружки в сушилке над мойкой, три зубных щетки в стакане на раковине, опасная бритва и растрепанный помазок с костяной ручкой рядом со Стивовым Gillette и навороченной электробритвой Баки, вечно занятый диван, загнутые страницы книг и оружие. Повсюду оружие. В бельевом шкафу, в тумбочке в коридоре, на кухне рядом со специями, в ванной под раковиной на хитрых креплениях. Так Брок обозначил свое присутствие в его квартире и в его жизни. И Баки сразу отпустило. Стив ощутил это буквально на физическом уровне. Тот практически перестал мучиться выматывающими кошмарами по ночам, а Роджерс внезапно научился стучать в комнату друга, прежде чем ворваться туда, разбуженный его криками. Потому что крики Баки не всегда означали кошмары. Иногда они означали другое. Иногда они означали член Брока в заднице Баки. Иногда — член Баки в заднице или во рту Брока. Иногда… И Стив научился стучать, а потом и вовсе перестал каждый раз подрываться как ошпаренный. Он накрывал голову подушкой, но с усиленным сывороткой слухом это помогало слабо. Глядя на его мешки под глазами, Старк иронично посоветовал беруши и волшебные пилюли. От вторых Стив вежливо отказался, а первые спустя несколько спокойных ночей возвел в ранг величайших изобретений человечества, поставив их наравне с вакциной от полиомиелита. За дверью снова смеются, и лающий хохот Рамлоу тесно, почти интимно сплетается со смехом Баки. Он не помнит ничего, этот чужой человек с лицом и голосом его лучшего друга. Он называет его «Роджерс» и не откликается на «Баки», предпочитая безликое «Солдат» или, на худой конец, «Джеймс». Звать его деткой, как это делает Рамлоу, Стив не осмеливается, никогда бы не стал. За год он не вспомнил ничего. Бруклин для этого Баки всего лишь округ Большого Яблока, густо населенный русскоговорящими эмигрантами, Воющие коммандос — страница истории, а Сара, Уиннифред и Ребекка — нечасто встречающиеся сегодня женские имена. Сам же Стив — Роджерс, Стивен Грант, позывной «Капитан Америка» — цель первого уровня в проваленной миссии. Дурак с жалкими остатками веры, надежды и любви. — Кэп, ужин! — Брок дважды стучит в запертую дверь и уходит, не дождавшись ответа. «Это самое страшное, — думает Стив, зажмуриваясь крепко, до ало-белых пятен под веками, — когда тебя не помнят. Что может быть больнее? Смерть, расставание… Все это со временем можно принять. Но когда для единственного близкого человека ты — никто, это по-настоящему страшно». Боль, возникающую всякий раз при виде Баки-не-Баки, невозможно унять, как ни старайся. Слева под ребрами ноет, и тянет, и колет, и суперсолдатская сыворотка ни черта не справляется. Надо встать. Пока за ним не явился тот, другой. В отличие от Рамлоу, которому плевать, поест Стив или нет, Баки не будет деликатничать: раз готовили на троих, то и за стол должны сесть трое. Это единственное, что в нем осталось от прежнего Баки — тот никогда не позволял Стиву пропускать приемы пищи: ни после смерти матери, когда Роджерсу от всепоглощающего горя кусок не лез в горло, ни на войне, когда Капитан Америка раздавал свои офицерские пайки замерзшим мальчишкам-рядовым. Он ест торопливо и жадно, и, глядя на него, Рамлоу одобрительно хмыкает. — Что, кэп, в столовке ЩИТа нынче плохо кормят? — Не успел… — бурчит Стив с набитым ртом. Он не чувствует вкуса пищи, не ощущает, что обжигает язык. — Детка, мы с тобой, кажись, постарались сегодня на славу? — Брок пробует мясное рагу и тут же выплевывает его обратно на тарелку. — Блядь, сколько раз ты его солил? Жрать же невозможно! Баки пожимает плечами, мол, не помню, а потом невозмутимо предлагает заказать пиццу. Стив не вслушивается в их разговор, старательно собирая куском хлеба с тарелки густой соус. Уже почти все, и можно будет вернуться к себе, рухнуть в неубранную с утра (какого дня?) постель, заткнуть уши берушами и провалиться в сон. — Спасибо, все было… — Стив вздрагивает от обжигающего холода металлических пальцев, стиснувших его запястье, и лишь потом поднимает глаза на Баки. Тот зол, и злость эта полыхает огнем в его взгляде, растапливая ледяное серое крошево. — Заткнись! — говорит Баки-не-Баки. — Кончай врать и объясни мне, какого хера? Левая кибернетическая рука едва заметно вибрирует, и Стив ощущает, как кольцо пальцев все сильнее сжимается вокруг его запястья, причиняя боль. Она кажется такой правильной, такой нужной, такой честной, в отличие от боли сердечной, что он выдыхает полустон с едва заметным наслаждением, почти облегчением. — Почему ты… — от захлестывающих его эмоций Баки едва может контролировать собственную мимику, кривя рот в непонятной ухмылке, — почему ты всегда врешь? Последнее слово он почти выплевывает Стиву в лицо, и тот отшатывается, словно от удара. — Уймись, детка, — произносит Рамлоу, даже не потрудившись подняться со стула, — оставь его в покое. — Знаешь, я мог бы убить тебя прямо сейчас! — шипит не-Баки. — И что бы ты сказал перед смертью? Спасибо? Все было прекрасно? Ты мой лучший друг, Бак? Вместе до конца? Стив не представляет, что ему ответить и нужно ли вообще отвечать на такие вопросы. — Ты — самый большой лицемер, Капитан Дерьмо. Ты позвал меня жить с собой, а сам не провел в этой квартире ни одного выходного. Ты сказал, что я нужен тебе, но не можешь даже разговаривать со мной. Ты сказал, что мы были друзьями… Но разве так ведут себя друзья? — Хватит, Солдат, — Рамлоу движется бесшумно, в одно мгновение оказывается за спиной не-Баки и обнимает того жилистой рукой поперек груди, — пусти его! Железные пальцы разжимаются с трудом, словно нехотя, едва слышно поскрипывая, будто внутри отлаженного Старком и тщательно смазанного механизма вдруг появилась ржавчина. Последнее, что слышит Стив, сбегая в свою комнату — судорожный вздох, почти всхлип, и неразборчивый успокаивающий шепот.