Просто повезло

Улыбки робко льётся яд за млечный путь Откроет тайну, закипит по венам ртуть

— Таким образом, Кокинсю является одним из самых важных памятников средневековой японской поэзии… Сайори средневековая поэзия совсем не интересовала. Она смотрела в солнечное окно с трещиной, украдкой ползущей из левого верхнего угла, и наблюдала за облетающей сакурой, расположенной к зданию настолько близко, что до неё можно было бы дотянуться рукой. Сайори казалось, что один из лепестков уже полчаса падает, падает вниз по одной и той же траектории, но никак не коснётся земли. Ей очень хотелось списать это ощущение на недосып — то ли из-за наступления весны, то ли из-за новых антидепрессантов кошмары не покидали её уже месяц. А ещё очень хотелось кому-то рассказать, но Натцуки тревожить не хотелось, а других двух девочек из этих снов Сайори и не встречала никогда. Её это даже радовало — судя по всему, они были не самой приятной компанией. Особенно та, что с зелёными глазами. — …«Соловей, что поёт среди цветов, лягушка, что живёт в воде, — когда слышим мы их голоса, думаем: из всего живого разве есть кто-нибудь, кто не пел бы собственной песни?» — с придыханием продекларировала учительница. Сайори вздрогнула, пропуская сквозь себя внезапный наплыв неожиданно чётких мыслеобразов. Нагретый асфальт, холодная газировка из автомата, утренние опоздания, клавишная мелодия, застрявшая на повторе, до тошноты изломанная, печенье, пляшущие строчки радостных рифм, горечь на донышке стеклянных бутылочек, их холодный зелёный отблеск, таблетки, проклятое пианино, таблетки, таблетки, много шатких, лишних, ненужных слов, солнце (в тот день особенно яркое), пение птиц, шершавая петля. Когда Сайори выворачивало наизнанку цветастыми ошмётками воспоминаний в школьном туалете, она решила, что не стоит делать поспешных выводов. Пусть не столь ярко, пусть не скопом, но навязчивые мысли преследовали её и раньше — значит, тревогу можно задвинуть на дальнюю полку пыльного шкафа. Решено. То, насколько сильно у Сайори тряслись руки, осталось между ней и замызганным зеркалом. Она готова была держаться целую вечность, но весна, издевательски растёкшаяся зубодробительной патокой по липким календарным дням и обернулась вечностью, и Сайори, в общем-то, было нечем крыть. Бодрствование отдавало пластмассовой гарью, а сны, несмотря на начинку, ощущались как что-то родное, и от такого существования через косую черту хотелось перестать существовать вообще. — Ты ведь и сама понимаешь, что там ты чужая. Вернись на своё место. Возвращайся домой. — шершаво шептала Моника где-то за ухом. В этот раз Сайори молчала. Попытки отвлечься слились в пустоватый хоровод из походов в торговый центр, прогулок на пустыре и завтраков на школьной крыше с Натцуки под боком. Та с недавних пор взяла в привычку с умиротворённым сопением дремать у Сайори на коленях. Сайори, в свою очередь, взяла в привычку перебирать её розовые пряди, иногда легонечко касаясь шеи. Обсуждения эта негласная сделка не требовала. — Эй, слушай… — протянула Натцуки, лениво потягиваясь, — Ты же придёшь на фестиваль? — Фестиваль? — недоумевающе отозвалась Сайори. Натцуки нахмурилась: — Я же тебе рассказывала! Там будет куча еды, ребята из других школ и постановка! В которой я играю, между прочим! — Прости, — виновато улыбнулась Сайори, — Что за постановка? — «Двенадцатая ночь». Не выношу Шекспира, но эта штука мне понравилась. Ты должна увидеть, как я играю! Обещай, что придёшь! — Ладно, ладно, только не кричи, — засмеялась Сайори, — Я обязательно приду, обещаю. Следующие несколько дней пролетели так быстро, будто их кто-то промотал, и даже кошмары ненадолго отступили. Оказавшись на фестивале, Сайори поняла, почему — он и был кошмаром. В забитых стендами коридорах и залитом солнцем актовом зале самих по себе не было ничего страшного, но сама материя дня ей от чего-то казалась неправильной, душащей, как бечёвка вокруг горла, и хотелось либо сбежать домой, либо хотя бы открыть окно. — Извините… Мне кажется, вы плохо себя чувствуете? Сайори загнанно обернулась на низкий, мягкий голос. — Ю-юри? Девушка приподняла брови: — Откуда вы знаете? Разве мы раньше встречались? — Так вот же, на бейджике написано! — выпалила окончательно сконфуженная Сайори. — Ой, и правда, — улыбнулась Юри, — Я такая невнимательная. Сделав небольшую паузу, она продолжила: — Не хочу лезть не в своё дело, но я об этом читала, и мне кажется, что у вас… Паническая атака. Не хотите выйти со мной на улицу? — Хочу. И можно на ты. На улице было не сильно лучше — небо трескалось, воздух пах статикой, но возможность сделать хоть один вдох показалась Сайори благословением. Два — роскошью. Глоток холодной персиковой газировки, у автомата с которой они оказались без её ведома, вернул её в чувство приятным холодом. Узел удавки, затянувшейся вокруг шеи, поддался фарфоровым рукам. — Спасибо. — выдохнула она. — Прости, что пришлось со мной возиться. — Пожалуйста, не извиняйся! — всплеснула руками Юри. — Я рада, что вовремя оказалась рядом. — Ты очень хорошая. По-детски искренняя фраза, за которой неуловимо читалось предложение дружбы, попала в цель, и новая знакомая Сайори залилась краской, выдавая поток бессвязных протестов и междометий. В голове снова вспыхнуло: много шатких, лишних, ненужных слов, солнце, в тот день особенно яркое, пение птиц. — Кстати, а ты разве из этой школы? Я тебя тут не видела. Я бы запомнила. — невпопад поинтересовалась Сайори, не слыша своего голоса за клацаньем бегущей строки. — Нет, я… То есть уже почти… Я учусь у вас со следующего года… — выговорила Юри, расправившись с остатками смущения. — Надеюсь, я не произвела слишком плохое первое впечатление! — Вовсе нет! Стайка воробьев, растревоженная криком, вспорхнула и закружила вокруг них. Сайори рассмеялась и схватила Юри за руки. — Ты меня спасла! Как настоящий рыцарь! — Рыцарь? Я не… — Я обязательно прослежу, чтобы тебя тут никто не обижал. Юри снова зарумянилась. — Спасибо. Щелк. — Отличный снимок, Юри! — С-спасибо! Сайори не могла вспомнить, как они оказались в актовом зале вместе, на соседних стульях. Возможно, она так и не отпустила руку Юри. Возможно, в этом не было ничего страшного. Одним пикселем больше, одним меньше. Щелк.