Embryology / Эмбриология

Остальное время, проведенное в камере, было похоже на… испытание, но без происшествий — что бы это ни означало в подобной ситуации. Ты все еще чувствуешь себя плохо, но, к счастью, вода, поступающая из маленькой раковины - чистая и пригодная для питья (по крайней мере, насколько ты можешь судить), и одеяла тоже достаточно чистые, чтобы ими нормально пользоваться. Одно лежит на матрасе в качестве простыни, остальные — на тебе, чтобы обеспечить хоть какую-то иллюзию безопасности, и чтобы ты смогла хотя бы немного поспать — но это было слабо похоже на сон, скорее на потерю сознания от усталости. Хайзенберг не беспокоит тебя до конца (тебе так кажется) ночи, хотя время от времени ты слышишь топот его сапог вдалеке. Несмотря на его обещание, в тебе постоянно живет страх, что он в любую секунду передумает и решит выполнить приказ Миранды даже учитывая, что эта идея явно была ему так же отвратительна, как и тебе. Но он этого не делает, позволяя тебе немного отвлечься от ужасов всего происходящего в твоей отвратительной постели. И тут звонит телефон. По началу услышанный звук тебя удивляет, но специфический тон звонка дает понять даже на расстоянии, что телефон старый. Ты не уверена, как далеко он находится, но точно не в соседней комнате. Звонок прекращается, и ты слышишь, как его голос отвечает тому, кто на другом конце, ты сохраняешь полную неподвижность, будто это каким-то образом защитит тебя от того, что ждет в будущем. И тут ты слышишь имя, которого ты так боялась, имя, которое заставляет тебя ползти обратно в туалет и извергать всю желчь, которая осталась в твоем желудке. «Матерь Миранда…» Ты задерживаешь дыхание, боясь, что оно помешает тебе подслушать разговор, который они ведут. «…Да… точно… да, ей нужна одежда. Та, в которой ее прислала Димитреску, непригодна… Беневиенто? Правда? …Конечно …нужна кровать». Наступает долгая пауза. «При всем уважении, я думаю, мы можем сойтись на мнении, что грязный матрас не подходит для такой задачи». Еще одна долгая пауза. «…Нет… Вы серьезно хотите знать все подробности? …Я в курсе. Да …Моро не завершил внедрение должным образом, пришлось позаботиться об этом. Возможно, это займет пару дней… думаю, у нее инфекция…» Наступает еще одна пауза, и ты можешь поклясться, что снова слышишь тот же звук хрустящей, растягивающейся кожи. «…Она… послушная. Не волнуйтесь. У меня все под контролем… я всегда контролирую ситуацию… когда я вас подводил?» Наступает тишина, затем раздается звук чего-то хлопающего, а после разочарованный возглас Хайзенберга, что-то среднее между ревом и хрюканьем, когда он — ты предполагаешь — пинает что-то. «Вот сука!» Кричит он, кажется, никому, после чего раздается еще один грохот. Ты ожидаешь, что после этого он ворвется в твою камеру, будет кричать, возможно, вытащит тебя наружу… Но его крики и проклятия постепенно стихают. Он не уходит. Он идет куда-то еще, а твой желудок, наконец решив, что все в порядке, начинает бурлить так, что ты снова бежишь в туалет. Опять кровь. Возможно, тебе стоит рассказать ему об этом в более подходящее время… или же, возможно, смерть — это твой единственный выход. Мягко говоря, крайне сложное решение. Когда ты прислоняешься к ободку унитаза, ты замечаешь небольшой участок мха, растущего между разбитыми плитками над механизмом смыва. В твоей камере нет окон, только дверь в соседнюю комнату и крошечное вентиляционное отверстие. Возможно, это первый и единственный кусочек зелени, который ты увидишь в ближайшее время. Ты начинаешь чаще думать о том, где на самом деле находишься. Похоже на какой-то завод — постоянный шум оборудования, случайные лязги и стуки вдалеке дают тебе повод для размышлений. Тебе становится интересно, как долго ты будешь торчать в этой камере. Ты надеешься, что он не собирается просто оставить тебя здесь гнить, но ты уже давно ни в чем не можешь быть абсолютно уверена. Попытка бежать, оглядываясь назад, была ужасной идеей. Какого хрена ты вообще решила, что это сработает… Дверь захлопывается, и исходящего громкого шума хватает, чтобы ты вскрикнула, обернувшись. Он там, конечно же, стоит в дверном проеме, снова нависая над тобой. «Ты больна», — замечает он через мгновение, после чего делает затяжной выдох. «Хренов Моро». Он слегка откидывает голову назад, жестом указывая позади себя. «Пойдем». Из-за промедления, цепь вокруг твоей лодыжки затягивается. На этот раз ты решаешь беспрекословно подчиняться. Он ведет тебя на трясущихся ногах прямо, не в маленькую комнату, в которой он накладывал тебе швы, а в следующую. Эта комната больше похожа на помещение, которым он пользуется регулярно: множество полок и скамеек вдоль стен, всевозможные вещи в состоянии организованного хаоса — среди всего тебе удается заметить телефон на стене. В центре комнаты стоит стол с двумя несочетаемыми стульями, один из которых подходит к столешнице, а другой — дешевый, металлический, раскладной стул, выглядящий так, будто он просто украл его откуда-то. Он подходит к раскладному стулу, берет его за спинку в руку, слегка приподнимает, а затем резко хлопает им об пол. «Садись», — приказывает он. Ты знаешь, что сейчас не подходящее время для выходок. Телефонный разговор дал понять, что сейчас он, вероятно, сможет быстрее потерять самообладание. Ты подчиняешься и садишься. На столе тебя ожидал… сюрприз. Поверхность была покрыта грязью, как и все в этой комнате, но часть посередине была освобождена под металлический поднос, который внезапно приземляется перед тобой. Ты удивлённо поднимаешь глаза, а Хайзенберг занимает место напротив. Ты замечаешь небольшую плиту на скамейке позади него и опускаешь взгляд на тарелку — жареное (и немного подгоревшее) яйцо, кусок хлеба, который, вероятно, можно было принять за тост, и что-то похожее на сардельку. …Он приготовил тебе завтрак? Вилка приземляется рядом с тарелкой. Он приготовил тебе завтрак. «Миранда уже доёбывается до меня», — начинает он, скрестив руки, пристально наблюдая за тобой. «Судя по тому, как она ворчит, я почти уверен, что она захочет присутствовать во время зачатия». Его взгляд прикован к тебе, он ждет секунду, чтобы ты начала есть, а ты ожидаешь, что он прикажет тебе это сделать. Но он этого не делает. Вместо этого его рука тянется вверх и снимает очки, кладет их на свою сторону стола и потирает переносицу. «Я знаю, что ты заболела из-за слизняка, но не заставляй меня принуждать тебя есть. У меня и так достаточно забот без необходимости нянчиться с тобой». Ты соглашаешься, в основном из страха перед наказанием, которое последует за любым отказом, но ты колеблешься слишком долго после поднятия вилки. «Это из деревни, я ем то же самое. Не волнуйся». Он выдыхает на секунду, когда ты отрываешь кусок сардельки концом вилки и кладешь его в рот. «Если бы я хотел тебя убить, я бы не стал так париться». Сардельки, к твоему удивлению, на самом деле оказались вкусными. Хоть это не то, что ты обычно выбираешь на шведском столе, но довольно сносно. Ты также чувствуешь вкус сыра, грибов — и определенно чеснока. В любом случае этот завтрак превзошел твои ожидания, ты удивляешься, что желудок не взбунтовался, еда на самом деле даже немного подавляет тошноту, которая казалась постоянной. «Думаю, вчера вечером мы, возможно, встали не с той ноги», — наконец говорит он, довольный тем, что ты ешь. «Если бы я хотел изменить свое мнение, завтрак сегодня утром был бы совсем другим», — говорит он с ухмылкой. «Поэтому я надеюсь, что теперь, когда я продемонстрировал отсутствие того интереса к тебе, ты станешь немного более дружелюбной и понимающей». Твои глаза опускаются на тарелку, и ты отпускаешь вилку, немного задерживая дыхание. Одна часть тебя действительно хочет поспорить с этим. «Тебе разрешено говорить», — произносит он, явно заметив это. «Я еще не лишил тебя этой привилегии». Это разрешение, но и угроза — ты можешь задавать вопросы, но не давить. «Не похоже, что тебе нужна моя помощь», — тихо говоришь ты, только осмеливаясь взглянуть на него по-настоящему. «Почему бы просто не держать меня взаперти?» Он пожимает плечами, кивая в знак согласия. «Ну, ты ведь способная? Конечно, ты мне не нужна для моего маленького восстания», — объясняет он. «Нужна? Нет. Я справлюсь и без тебя, конечно! Но, может быть, твоё присутствие будет полезно? Ускорит процесс?» Ты, наконец, набираешься смелости и поднимаешь взгляд от своей тарелки, а он уже даже не смотрит на тебя. Он возится с какими-то кусками металла, которые плавают перед ним, собираясь во что-то. «Ты можешь быть либо активным участником, либо пассивным. Это твой выбор — чертовски больший выбор, чем Миранда дала тебе». Наступает еще одно долгое молчание, когда ты замечаешь, как в его маленький металлический узел вплываются звенья цепи, и вдруг то, что он делает, начинает обретать форму. Это ошейник. Его глаза на мгновение отрываются от него, чтобы убедиться, что ты наблюдаешь за действием, затем он улыбается сам себе и возвращает внимание к своему маленькому спешному проекту, в то время как цепь вокруг твоей лодыжки снова сжимается. «Я знаю, что все это выглядит довольно страшно», — начинает он, а толстая цепь соединяется вместе, пока не прикрепляется к петле на передней части ошейника. «Ты, наверное, думаешь, что я большой, страшный монстр, который не умеет контролировать свой гнев. Ничего страшного, все остальные умеют, это справедливое предположение. Но мы не такие уж и разные! Конечно, ты, кажется, невосприимчива к своему маленькому приятелю-паразиту, но у нас есть одна общая черта…» Он делает паузу, и ты смотришь, как частично собранный ошейник движется к тебе так быстро, что ты теряешь его из виду в считанные секунды, пока он не оказывается на твоей шее, защелкивается, фиксируется, от чего твои руки тут же тянутся к нему. «Эта сука думает, что мы оба — ее личные гребаные питомцы», — продолжает он, его голос понижается, теряя свою чрезмерную драматичность, и становится похожим на рычание. «Ей плевать на нас, все, что ее волнует, это чтобы мы делали то, что она хочет. Она разрушила мою гребаную жизнь, и, будь ее воля, она бы разрушила и твою, принцесса». Цепь на конце ошейника резко дергается вверх, заставляя тебя поднять голову и выпрямить спину. «Так что ты можешь либо что-то с этим сделать, либо лечь и позволить обращаться с тобой как с собакой». Он улыбается, уделив секунду твоему выражению лица. В уголках твоих глаз наворачиваются слезы, и тебе ненадолго кажется, что он может сжалиться над тобой… Он встает и с силой ударяет по хламу на конце стола, сметая его, и грохот становится почти оглушительным. «Ты что, блядь, не понимаешь?!» Рычит он, хлопая руками по столу, отчего все на нем дребезжит от удара. «Эта сука, блядь, ожидала, что я заставлю тебя…», — он обрывает себя, поворачивается и сшибает еще одну кучу мусора со скамейки позади себя, стены, пол и все металлические предметы в комнате начинают дрожать и трястись. «Она, блядь, позвонила мне сегодня утром, чтобы спросить, сделал я это или нет! И знаешь, что она, тварь, сказала мне, когда я ответил нет?» Спрашивает он. Ты смотришь на него, слишком боясь заговорить, и тут происходит еще один внезапный рывок за цепь. «Я задал тебе вопрос!» «Нет!» Ты пролепетала, хотя это больше похоже на всхлип. «Я не…» «Она сказала мне…» Он делает паузу, снова наклоняется, пока ты не окажешься лицом к лицу, снова понижает голос — но это явно то, что он с трудом заставляет себя сделать. «Она сказала мне, что попросит кого-нибудь принести мне что-нибудь, чтобы усыпить тебя». Он отталкивается, поворачивается и бьет ногой по скамье позади себя, его руки сжимаются в кулаки, когда он снова начинает рычать. «Разве тебя это, блядь, не злит?!» Он снова поворачивается к тебе лицом, прикладывая руку к груди. «Потому что меня это, пиздец, как злит!» Он выжидающе смотрит на тебя, а от цепи становится все труднее и труднее оторваться — она начинает тянуть тебе вверх с места, а ошейник впивается в шею. «П-пожалуйста…» «Ну?!» — спрашивает он. «Меня это злит!» Ты кричишь, говоришь быстро, отчасти правду, но в основном, в данный конкретно момент, ты говоришь ему то, что он желает услышать. Конечно, это злит тебя — но у тебя почти не было времени злиться. Ты даже не успела осознать, что все это реально, не говоря уже о том, что ты должна быть частью какого-то особого эксперимента по размножению. «Я помогу! Я помогу! Я уже сказала, что помогу!» «И ты перестанешь пытаться бежать?» Спрашивает он. «Потому что если тебя поймают, для нас обоих игра закончится!» «Я помогу! Обещаю!» Он бросает цепь и ошейник так внезапно, что от удара о кресло у тебя почти выбивает дух, ошейник полностью рассыпается и разбивается о совершенно тихий и спокойный пол. Ты опираешься предплечьями о столешницу, пытаясь отдышаться и дрожа. Хайзенберг, однако, не обращает на тебя внимания. «Приятно видеть, что мы на одной волне», — говорит он, снова садясь на свое место, несколько довольный собой. Если он пытался запугать тебя и поставить на место — что, скорее всего, так и было — то у него это отлично получилось. «Теперь», — снова начинает он, тарелка и вилка возвращаются на свои места, что является явным признаком того, что он хочет, чтобы ты продолжала есть. «Я сказал Миранде, что ты больна, и поскольку это вина Моро, она готова поверить мне на слово — так что мы выиграли еще немного времени, прежде чем она начнет ожидать, что мы перетрахаем друг друга. Ты не будешь первым субъектом, которого этот идиот чуть не убил из-за незнания, как мыть руки». Он делает паузу, ожидая, пока ты поднимешь вилку и возьмешь еще один кусок сардельки, чтобы продолжить. «Она направляет какие-то лекарства — я просил антибиотики, но они не ладят с Каду, так что бог знает, что она пришлет». Он ждет, пока ты дожуешь свой кусочек. «Она также доставит тебе кровать, походу из замка. Если ты будешь вести себя хорошо, я позволю тебе спать на ней вместо матраса. А что касается одежды…» Он наблюдает за тем, как ты решаешь отложить сардельку и приступить к яйцу. Кажется, что ты действительно очень голодна. «Беневиенто позаботится об этом. Видимо, она умеет делать не только кукол». Он немного насмехается над этим. «Думаю, Миранда просто хочет, чтобы та проверила меня, зашла сюда и пошарилась вокруг. Неважно. Она в основном безобидная, просто жутковатая». Еще одна пауза. «Есть изменения?» Ты поднимаешь взгляд от своей тарелки, хмуришься, глотая, и смущаешься. «Паразит», — вздыхает он, становясь немного нетерпеливым. «Что-нибудь? Кости не ломаются? Части не отваливаются?» Спрашивает он. «Зубы нормальные?» «Все по-прежнему», — тихо отвечаешь ты. Да, тебя постоянно рвёт кровью, но ты не хочешь, чтобы он запер тебя в камере под предлогом «болезни» или чего-то в этом роде. «Хорошо», — говорит он с кивком. «Не хочу, чтобы эта сучка думала, что тебе можно найти лучшее применение где-нибудь ещё — ты слишком много знаешь. Возможно, придется убить тебя по-настоящему». Он усмехается, и ты не уверена, шутит ли он наполовину или наслаждается твоим дискомфортом. И тут, когда ты уже наелась яиц, он без предупреждения встает и идет в соседнюю комнату, а через несколько мгновений снова появляется с каким-то свертком в руках. «Вот», — говорит он, бросая тебе ткань, отчего ты немного подпрыгиваешь, хотя тебе все же удается ее поймать. «Ты можешь носить это, пока чудачка не придет с новой одеждой». Ты разворачиваешь сверток и понимаешь, что это старая рубашка, которая великовата для тебя и явно принадлежит ему. «Может, ты и не в моем вкусе, но твои сиськи все равно отвлекают». Ты опускаешь взгляд на свою грудь. Очевидно, ночной пот, который выступил после рвоты и болезни суставов, был… немного более очевиден, чем ты предполагала, а и без того тонкая ткань старого платья из секонд-хенда потеряла часть своей прозрачности. Оно не совсем прозрачное, но твои соски определенно просвечивались. Ты с трудом пытаешься надеть рубашку и прикрыть себя — что, несомненно, кажется Хаейзенбергу достаточно забавным, чтобы посмеяться над этим. Он возвращается на свое прежнее место, садится, закидывает ноги на стол в том месте, которое изначально было занято мусором, и кивает тебе на тарелку, потянувшись в карман пиджака. «Ешь», — инструктирует он, доставая сигару и просовывя ее между губ, слегка пожевывая конец во рту, пока прикуривает вторую. Еще секунду он попыхивает сигарой, направляя дым, выходящий изо рта на выдохе, в сторону и подальше от стола — если бы он только что не угрожал тебе и чуть не задушил — то этот жест ты посчитала предусмотрительным. «Пора провести экскурсию, и мне нужно, чтобы у тебя голова была на месте. Если ты потеряешься, я не приду тебя искать», — предупреждает он. «А заблудиться здесь очень легко. …или еще хуже». Не в силах удержаться, ты проглатываешь еще немного хлеба и хмуришься. «Хуже?» Хайзенберг кивает, постукивая пальцем по концу сигары, пепел падает на уже грязный пол. «Поверь мне, милая», — ухмыляется он. «Ты не захочешь застрять в комнате со своими новыми коллегами». Он вдруг смеется, ухмылка переходит в оскал. «Знаешь, я только что понял кое-что действительно забавное!» Восклицает он, снимая ботинки со стола и вместо этого опирается на локти, приближая свое лицо к уровню твоих глаз. Ты уже поняла, что он делает это, когда хочет, чтобы ты посмотрела на него, и теперь ты не посмеешь отвести взгляд. Не после последних нескольких выходок. «Я — единственное, что стоит между тобой и ими». Он не продолжает, оставляя слово «они» висеть в воздухе как приманку, на которую ты чувствуешь себя обязанной клюнуть. «Они?» Спрашиваешь ты. «Увидишь», — говорит он с очередной ухмылкой. «Но не забывай, кто твой защитник, ок?». Он откидывает голову назад, издавая один громкий горький смех. «Звучит так будто тебе пиздец, да?!» Ты молча смотришь на него и снова вскакиваешь, когда он неожиданно стучит основанием ладони по столешнице, жестом указывая на тарелку. «Я, блядь, серьезно», — говорит он. «Поторопись. Тур не маленький».