До смерти

Воздуха резко перестало хватать. Было чувство, будто она задыхается, но ничего не может с этим сделать. Отмороженный ублюдок. Как он мог?.. И этого мужчину она любила? Этому мужчине она доверяла? По нему она тосковала все это время, мучаясь угрызениями совести?! Бестолочь! Идиотка! Безмозглая курица! Язык жгло ядовитыми словами, а глаза - осколками стекла, на которые разбилось уже и так потрескавшееся сердце. Виски сдавило будто под давлением глубины ее злости и.…обиды? Как он мог выставить напоказ все то, чем они оба дышали раньше? Как он мог обнажить ее чувства и тело перед другими? Сейчас, чувствуя, как шумит пульс, она больше всего желала, чтобы он перестал биться. Исчезнуть. Перестать существовать. Тогда он больше не сможет ей сделать больно? Или он доберется до нее и после смерти? Найдя взглядом Птицу, она горько усмехнулась ему. Переиграл и уничтожил. Молодец. Достойно награды. Птица не смотрел фильм: он выучил его наизусть, пока монтировал. К тому же, ему не хотелось упустить ни одно изменение, происходящие во всё ещё любимом лица. Его мелкие чёрточки исказили, изменили до неузнаваемости тени страданий, чья безумная пляска втаптывала лучшие чувства, давно сросшиеся с душой, в землю. С душами. Конечно, при условии, что часть может существовать без целого. Руке, оторванной у трупа, что давно обращён огнем в прах, который на зубах хрустит, только гнить остаётся. Значит, у Птицы нет души и будущего. Так о чем переживать? Это надругательство - не страшно: оно дарит эхо эйфории. Покрасоваться. Упитья собственной властью и чужим позором. Цепочка рассуждений, приведшая к данному выводу, разорвана в нескольких местах, что логично: она навеяна темным образом, засевшим в мозгу занозой. Потерявшись в тревожной мути, нахлебавшись гнилого холода, Птица вернулся к Юле. Поверхностное очарование её лица сменилось на совокупность противоречивых чувств. Нет черного и белого. Нет верха и низа. За что бы ухватится? Что-то детское растаяло, заострив черты, обесцветив и истончив кожу, чей бархат мысли магнитом притягивал. Сомнительный, но ориентир. Хорошо. Захотелось загладить удар, от которого голова безвольно, как у куклы, мотнется. Юля должна, обязана принять уготованное. Она заслужила, и страдание ей к лицу: они не портят, они делают лучше. Почему-то мысли потянулись к смирению. Птице хотелось и не хотелось увидеть его в движениях, выражениях и взглядах: оно означает признание вины, принятие наказания. Того, кто раскаялся, проще простить. К себе это тоже относится? Смирившись, Юля не будет страдать так, как того заслуживает. Подчиниться. Что из этого хорошо, а что плохо? Сергей не знал. Потянувшись, Птица взял со стола пирожное. Ему хотелось заесть победу, оставившую кисловатый привкус, лакомством, что походило на клочок облака, который зачем-то облили шоколадным сиропом и усыпали ягодами. Никаких изысков. Со вторым укусом пришло отравленное милосердие, и Сергей спросил: — Никто не хочет помянуть себя и друг друга? Слова отозвались могильным холодом в груди. Никто из них не выйдет живым, верно? В горле встал ком, заставивший рвано вздохнуть. Зажмурившись до мушек перед глазами, она с силой сжала кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Журналистка чувствовала, как больше не может сдерживать сухие рыдания. Разумеется, Юля не подняла глаз на друзей, ведь теперь не имела на это права. — Что ты имеешь в виду? — Послышался злой голос полицейского. Веселое снисхождение приправило злорадство, чей темный отпечаток подчеркивал бледность кожи, добавлял болезненности глазам, золото которых смеялось. Смеялось над бессильной злобой, отдающей сладостью разочарования в Юлечке. Птица почти серьезно рассматривал идею по-дружески похлопать полицейского по плечу. Хотелось добрый жест грязью контекста облить. Очень, но настроение играть человека, который не бывал ни за колючей проволокой, ни за метафорически желтыми стенами, никак не отпускало. Логично. Сергей предпочел бы быть тем, кем сейчас притворяется. Выходит фальшиво до мурашек. — Как ты с такими интеллектуальными способностями до майора дослужился, а, Гром? — дружелюбно поинтересовался Птица и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Ладно. Мне не сложно пояснить. Вам введена смертельная доза препарата, название которого я не помню. На самом деле, Птица помнил, но язык ломать не хотел. Ему больше нравилось отдавать всё своё внимание единственной женщине в комнате. Кажется, Юля решила, что умрет. Эту наглость, способную потрясти небеса, нельзя игнорировать. — "Вам" - Грому и Дубину. Юля отделается медленным и мучительным отходняком. Пчелкина дернулась и, резко вскинувшись, с ужасом посмотрела на бывшего миллионера. Нет. Только не это. В мыслях даже не было предположений, что такого плохого с ней может сделать Птица. Просто она ДОЛЖНА была умереть! Она не может остаться в живых. Она должна умереть вместе с Игорем и Димой, которые больше, казалось, не удостаивали ее своим вниманием. — Ты решил так просто избавиться от нас? Не верю. Ты, что, устал? Сдулся? Игорь изобразил насмешку на лице, словно был разочарован в сильном противнике. Действительно, он показывал нетипичное для себя поведение. Разве он так легко расправился бы с майором раньше? Дима тем временем все же решил обратиться к беззвучной Юле. — Это все правда? Ты правда с ним... Что нужно было ответить журналистке? Она не знала, а потому медленно кивнула. — Но почему?! Разве ты не знала, какой он? Знала. Она ведь знала... И все равно... — Он вел себя по-другому... — Голос был тихий и хриплый. Слова давались тяжело. — Конечно, я знала о том, что он...такой, но... все случилось слишком быстро... а потом... я просто тупая дура... — Ты влюбилась, да? Юля просто кивнула. Разговор, приносивший до этого садистское удовольствие, потек в иное русло. Незаслуженная поддержка топила лёд, сковавший Юлю, и гневное разочарование языками пламени лизало внутренности Птицы. Все не так! Почти детская обида сдавила горло. Дружбу, способную пережить нечто подобное, ему не познать. Птица поправил волосы. В рваной быстроте движения можно было разглядеть тревогу, но никто не смотрел. Хорошо. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. В душе благоухал букет, состоящий из злости, подавленности и зависти. Существование последней Сергей, снова рассматривающий ковер, признавать отказался. Нечему ему завидовать. Изображая человека, страдающего от скуки, вызывающей сонливость, что может стать причиной слипшихся век и вывихнутой челюсти, Птица устроил себе медленную прогулку до журнального столика, на котором расположились личные вещи обречённых. Обречённых на что? Одним - избавление от мук, другой - прощение со стороны друзей. Да, частичка, но она и его не заслужила. Взяв табельное, что у Грома дома пылью покрывалось, он обернулся. К сожалению, помещение было невелико, и слова, вызывающие те же ощущения, что жирные слизняки, долетали до ушей, не потеряв смысл: он вгрызался в мозг, как червь в яблоко. Птица чуть не поежился. Он покрывался мурашками не только от отвращения. Ему стало зябко, хотя в комнате было тепло: пламя, обхватывающее фитили свечей и дрова, лежащие в камине, золотило кожу. Не первый приступ мерзлявости. Уйдя в небытие, Сережа Птице её оставил. Облизнув губы, Разумовский прицелился и выстрелил в голову, покрытую светлым пушком. Отдача ударила по руке, звук — по ушам, но он попал, ведь дрожи не было. Растроганная Юля еще не успела ответить Диме, когда раздался оглушающий звук. В голове засела одна тупая мысль - "нет". Нет. Нет, нет, нет... Почему он, а не Юля? Почему?! Лучше бы она умерла. Лучше бы она сделала это еще тогда, когда сидела в холодной квартире одна. Тогда...тогда было бы лучше. Мир будто в миг окрасился в серые цвета, а реальность происходящего ушла. Это действительно происходит? — Дим... пожалуйста, нет... — Дрожащий, надломленный, срывающийся шепот оцарапал горло. — Это просто страшный сон... По щекам потекло что-то горячее. Кровь? Нет, всего лишь слезы. Замутило. Журналистка постаралась дышать глубже и чаще, но противное ощущение не прошло. Посеревшее тело начала бить крупная дрожь. Птицу гипнотизировало мерное покачивание теней, чья полупрозрачная серость напоминала моль. Мелкого вредителя, одна мысль о котором выстроила ассоциативный ряд. Первая квартира. Штукатурка, падающая с потолка. Обои, видавшие кошек и детей. Ледяные полы, сопровождающие каждый шаг каким-то резиновым скрипом. Общага, в стенах которой властвуют сквозняк и голод. Детдом, пропитанный запахом капусты, которую варили до потери вкуса, цвета и даже формы. Этот кулинарный шедевр наводит на мысль о серой массе, к которой Дима Дубин никогда не принадлежал. Мальчик стремился к справедливости и умел прощать. На том и погорел. Погреться бы. Огонь завораживает: оранжевый с невероятной плавностью перетекал в жёлтый. Эта мягкая красота сулит спасение от холода и чувств, что налетели непогодой. Захотелось присоединится к уютно потрескивающим дровам. Жар вытеснит ощущение, что совершилась непоправимая ошибка. Нет, Птице смерть мальчика была безразлична: она не принесла облегчения, не вызвала сожаления. Но спонтанное убийство имело последствие. Юлю, охватываемую истерикой. Мелочь? Нет. Птице вернулся к столу и, забравшись на свободное кресло с ногами, посмотрел на Юлю. Сломалась? Пока неясно. Сергей не беспокоил женщину, что переживала смерть, которую не должна была видеть. Так было бы проще всем. Одно дело получить дурную весть, другое — стать свидетелем. Первое ранит, второе убивает. Разрывает сердце, навсегда отпечатываясь на внутренней стороне век. Не стоило идти на поводу у эмоций. Птица смотрел перед собой, но боковым зрением ловил брызги крови и мозга, что белую скатерть испачкали. Некрасиво. Некрасиво получилось. Неизвестно, сколько прошло времени. Юля впала в какой-то странный транс, низко опустив голову и завесившись от всего мира кровавыми прядями. Наверное, ей следовало бы обратить внимание за пока еще живого Игоря, но в ту сторону было невероятно сложно смотреть. Птицу тоже видеть не хотелось. Хотелось простого человеческого сдохнуть. Чтобы не видеть больше некогда любимого отмороженного психа, изображающего статую, полицейского, который дергался, пытаясь выбраться. И тем более того, что осталось от честного доброго Димы. Нет. Нельзя думать, иначе горло сжимается в рвотных позывах. Получалось остановить это раньше, не получилось сейчас. Резко отклонив тело в сторону, ее стошнило желчью на пол. Закашлявшись, журналистка сжалась на своем стуле, принимая то же положение, что и до этого. Безвыходное. Тиканье часов давно обогнали удары сердца, что эхом отдавалось в висках. Раздражающая мелочь, напоминающая о милой тревожности Сереженьки. Туман смутных предчувствий обездвиживал, окутывая влажным холодом, пахнущим болотом, в котором пропадают. Ломают кости, спотыкаясь. Увязают. Тонут. Захлебываются страхом одиночества. Юля. Женщина, чьё горе уже никогда не покажется грязным притворством. Она прозрачная, как стекло. И такая же хрупкая. Взгляд сам собой нашел бокал. Повреждённый сосуд. Он не удержит ничего, кроме собственных осколков. Ранящих кусочках потерянного. Разрушенной жизни. Убитых друзей. Грому все тяжелее дышать. Останется ли у Юли что-то, кроме боли, вызывающей жгучую ненависть к Птице? Нет, не останется. Просто не найдет места. Сергей упустил шанс на сохранение взаимности. Конечно, она остаётся рядом, но только физически: душа сбежит. Оставит, как сделала однажды целая Юля. Мысли остротой кромсают мозг и царапают череп изнутри. Хочется принять душ, смыв налет отвратительной сцены, после которой... "Будет другая. Какая? Зависит от тебя" — ободрил себя Птица. Руки, обхватывающие колени, прижатые к подбородку, были холодны и дорожали. Это даже хорошо. Почти чувствуешь присутствие Серёжи. Птице решил приблизить приход анестезиолога: квалифицированный врач должен скорее усыпить Юлю, чтоб не мучила ни себя, ни Сергея. Всем нужно переварить груду разномастных впечатлений. Птица написал сообщение, позвав врача. Когда он сделает свое дело, придут эксперты в другой отрасли. Они займутся "уборкой" после чего исчезнут. Изначально, Сергей подумывал устранении исполнителей, но передумал: хорошая репутация в подобных кругах ему ещё пригодиться. Через какое-то время за дверью послышались шаги. Это точно не несло ничего хорошего. Втянув голову в плечи, журналистка еще сильнее сжалась на стуле. Всё. Конец. Она проиграла. Бороться дальше? Есть ли смысл? На этом этапе точно нет. На этом этапе...страшно. Тупо страшно. Сначала не особо верилось в то, что Сергей действительно их убьет. Сейчас же... Подумав об этом, Пчелкина ощутила жгучее желание ударить его. Избить. Даже убить. Она верила в то, что он не убьет их. Не хотела верить. Будет издеваться. Да. Разрушит репутацию. Да. Будет пытать. Да. Но не убьет. Теперь же она чувствовала отвращение и ненависть, смешанную с обидой. И к себе, и к нему. Гадко. Грустно. Страшно. А еще обреченно. Пусть делает, что хочет. — Я убью себя. — Хрипло произнесла она, тщательно проговаривая каждое слово. — Я не буду жить. — И ты это знаешь. — Я умру, чего бы мне это ни стоило. Страшное обещание не нашло эмоционального отклика, даже будучи несколько раз повторенным про себя. Для верности. Убедившись в трезвости собственного ума, Птица повернул голову и, посмотрев на тихо умершего Грома, закрыл глаза. С языка рвались слова, способные сделать хуже. Хуже уже некуда. Уголки губ дернулись. Сергей хорошо умеет наносить травмы, имеющие отвратительное свойство — накапливаться. Юле пока хватит. Птица закусил нижнюю губу. Лёгкая боль успокаивала, помогала упорядочить мысли, крутящиеся вокруг слов, что не произнесли из милосердия и внезапно проснувшегося чувства меры. Хотелось узнать, каким способом ей хочется себя убить. Как Гром? Отравление - романтичный, но ненадежный способ. Сказал дважды отравитель. Смешно, но не для Юли. Стала бы она глотать таблетки? Все знают, что организм будет бороться. Правда, он часто глупо проигрывает. Захлебнуться рвотой - некрасиво. Недостойно. Да и подобрать дозу, после которой не помочь, сложно. Может целой пачки не хватить. Несомненно, Юля это понимает. Юля - не дура. А может, она вспомнит о Диме? Нет ничего эффективнее пули. Впрочем, ей её не достать. Как таблетки и иные опасные вещества. В подготовленном доме-убежище даже стиральные порошки под замком. Чего уж говорить о лекарствах и острых предметах? Правда, изначально Птица беспокоился за собственную жизнь, а не за Юлину. Что-то упрямо подсказывало, что с журналисткой ничего не случится, но напряжение посыпает мышцы сухим и шероховатым ощущением. Глупости. Если понадобиться - обездвижит эластичным бинтом и сильным успокоительным. Птица бездумно поскреб руку. Скорее всего не понадобится. Сейчас Юлей владеет безысходность. От неё журналистка бросается словами, смыл которых не до конца осознает. Сергей сумел успокоить себя. Откинувшись на спинку, он тяжело вздохнул. Немного осталось. — Как скажешь, милая, — наконец мягко согласился он, когда в помещение зашёл врач.