Eternity

Ветер перебирает сухие колосья. Осень поглощает всё больше цветов, уже не окрашивая пёстрыми, аляпистыми красками, а обесцвечивая единичные, зябко покачивающиеся, бывшие когда-то живыми листья. Серое небо расстилается за пределы видимости; кажется, будто там, вдали, и нет ничего, кроме этого поля и неба. Абсолютная холодная безмятежность. Нет никакой войны, нет ни смерти, ни жизни, ведь природа балансирует на их грани. Канда прикрывает глаза и видит совсем другую картину. Первое, что он чувствует — запах крови. Едва уловимый, своеобразный, его невозможно ни с чем спутать. Канда сжимает руку на кителе — отчего-то стало трудно дышать. Затем отпускает и тянется ею к небу, хоть и знает, что оно недосягаемо. Солнце слепит глаза, а само небесное полотно отвратительно яркое. Ненастоящее, ведь это всё неправда, это не его воспоминания. — Ты всегда был таким, — ветер и здесь; он принёс с собой болезненно знакомый голос. Звучит так тихо, может, ему послышалось? Канда оборачивается и не видит перед собой ничего, кроме увядших цветов, окроплённых кровью. Где-то вдалеке сражаются другие экзорцисты. Сколько из них ещё падёт жертвами, прежде чем война окончится? — Ты хочешь, чтобы всё это закончилось? — мягкий голос вновь доносится с лёгким шуршанием сухой травы, и ветер ласково задевает щёку. Канда не отвечает, нет необходимости. Девушка заранее знает ответ. В этом месте всё погибает, контрастируя с ненастоящим ярко-голубым небом. Ему не нравится здесь быть. — Скажи мне, Юу… Ты тоже их видишь? Экзорцист привычно опускает взгляд под ноги, однако не наблюдает живых цветков. В этом месте можно найти лишь останки жизни. Он и сам здесь не живой, не чувствует себя, и это раздражает. И Канда открывает глаза, едва слышно, одними губами произносит: — Вижу. — Что? — непонимающе переспрашивает Уолкер, сидящий напротив и сжавшийся подле оконной рамы, задремав. За окном поезда мирное поле и небо идеально серого цвета. — Не твоё дело, — Канда не торопится отвечать, его ещё не покидает гложущее все внутренности чувство, которое возникает всякий раз, когда он вспоминает то место; место, где пахнет кровью и смертью. — Опять ты за своё? Не можешь ни на один вопрос ответить нормально! — В другой раз, Стручок. Может, в другой раз я и расскажу. А теперь заткнись. Канда смахивает опавший лепесток с плеча и переводит взгляд в бесконечную серость. Он знает, что впереди всех их ждёт ещё немало сражений и трудностей, но здесь он хотя бы живёт.