S.H.E.

— Какого это вообще? — любопытствует Люба, пока они идут вдоль новогорской аллеи, слабо подсвеченной светом вечерних фонарей. Небо за горизонте играет всеми оттенками розового, оранжевого, переливается в сиреневые облака, неловкими кудряшками разбросанными по небосводу. И Настя задумчиво разглядывает это небо, угадывает в смятых сереющих тучках фигурки. Кроликов там всяких, кошек, носатые силуэты людей и даже — кто бы мог подумать — фигурку склонённой в бауэр фигуристки. — Да как обычные соревнования, только без выставления оценок, — девочка чуть пожимает плечами, — ещё без костюмов, но ты это, наверное, знаешь, — младшая коллега по клубу согласно хихикает в ладошку, и Зинина щурится на резкий луч солнца, внезапно пробившийся из-за туч. — А, ещё тебе говорят своё мнение по программам «старички из федерации», — она, очевидно, кого-то передразнивает, и только ей одной известно, кого, — но далеко не ко всему тренера считают нужным прислушаться. Ну и… Настя шаркает ногой по асфальту, впадая в задумчивость. Люба нетерпеливо поглядывает на девочку. — И? — А? А, — русая чуть усмехается, вернувшись из своих мыслей в реальность, — ну и ещё можешь пообщаться с девочками и мальчишками с других клубов. Ну, без соревновательной какой-то агрессии, знаешь. — Знаю! — Рубцова заметно светлеет и, что-то вспомнив, начинает тараторить: — вот я тоже очень жду встречи с Сеней, Алисой и Дашей! Ты не представляешь, как я скучаю по ним и своим тренерам, — юниорка немного грустнеет, и заламывает пальцы от нервозности. Настя переводит заинтересованный взгляд на неё и не сдерживает лёгкой усмешки. — Если бы не родители… но они же правы, да? — Люба вздыхает, — а ты скучаешь по своему клубу? Ну, я имею ввиду необязательно по тренерам, а по… — Нет, — отрезает фигуристка, понимая, к чему клонит младшая. Останавливается посередине мостика, опираясь о перила и разглядывая небольшой прудик. — Ни по кому. Она на контрольных прокатах — впервые в своей жизни. У неё горят глаза, она рвётся быстрей на лёд. И только тонкая девичья рука удерживает вечером, при ярком закатном свете, за запястье, уберегая от необдуманных поступков. — Сейчас же тренировка у мальчишек, — её глаза, в свете закатного солнца зелёные, как самая яркая трава, немного искрятся, хотя улыбка на губах тонкая, почти неуловимая, как шлейф её духов, — ты куда? — А давай проберёмся туда ночью и покатаемся? — с возбуждением в голосе предлагает Настя, представляя эту картину. Только они две, ночной лёд и свет фонарей, бьющих из высоких окон малой ледовой арены. — Нас из академии выгонят, — она тихонько смеётся, и русой становится как-то удивительно спокойно от этого смеха. Так, будто бы они уже договорились и всё идёт как по маслу, и они где-то на середине катка, хотя, по факту, они просто на середине мостика стоят, по-детски держась за обе руки. — Ну и пусть, — Настя улыбается, — найдём ещё что-то. Но девушка напротив неё вдруг серьёзнеет, вновь становясь той привычной снежной королевой, какой ей удобно быть. — Нет. Не найдём. И отпускает её руки. В первый раз. В день коротких программ Настя чувствует старое, забытое ощущение волнения. Такого, который захлёстывает прям с головой. И её даже трясёт, пока она сидит на своей кровати в номере, пока рядом носится Люба, собирая вещи на тренировку. — Ты идёшь? — девочка смотрит на старшую коллегу озадачено и с тревогой в больших голубых глазах. Русая улыбается слабо, кивает головой чуть видно, бледнея больше обычного. — Иду. Ты пока выходи. И ключи не забудь, как вчера. Рубцова чуть обиженно фыркает, закидывая сумку за плечо и демонстративно гремит ключом от номера, выходя из него. Настя опускает голову, дыша через рот и почему-то глупо улыбаясь. Руки тянутся к телефону. Она отыскивает этот номер, этот контакт в ватсапе, хотя там уже давно нет ни сообщений, ни даже имени. Просто заученный когда-то наизусть московский номер, к которому прилагается аватарка всё также чуть улыбающейся снежной королевы. И ей бы не стоило это делать. И подруга, увидев, что за херню она творит, обязательно бы стукнула подушкой по голове, да посильней, игнорируя крики про вестибулярный аппарат, заклон и четверные прыжки. Но подруги рядом не было, и пальцы Насти сами печатают сообщение, на секунду замирая над кнопкой отправки, чтобы дать сердцу пропустить удар. «Смотри меня» Она раз за разом выбирает «ангелов». Выбирает тренеров, выбирает даже чёртового Плющенко, выбирает группу, в которой нет её. Она её не выбирает вообще, в принципе, хотя Насте кажется, что предложи ей выбор хоть сто раз между ней и группой, Настя выберет её. Потому что группа — дело проходящее, и, как оказалось, не всегда надёжное. В отличие от людей. По крайней мере, маленькой четырнадцатилетней девочке хочется в это ещё верить, надеяться. И её надежда расправляет крылья, когда её снежная королева берёт её за руку, пока они гуляют по узким улочкам чужих городов. Пока разглядывают вывески, пытаясь прочесть их на незнакомом языке и смеются, когда это с трудом, но получается. — Не думай только, что я тебе поддамся, — она не улыбается, лишь делает намёк на улыбку, когда Настя приближается, разглядывая чужое и в то же время такое родное лицо. Все родинки, далеко расставленные глаза, прорезающиеся сквозь щёки скулы и неловко свисающие посередине пряди бледных волос. — Не подумаю, — соглашается Зинина, поднимая ладонь и делая вид, что убирает эти самые пряди. Нет, убирает, конечно же, но не упускает шанса провести ладонью вдоль щеки, ощутив приятное прикосновение кожи. И в тот момент у неё из головы совершенно вылетают странные взгляды тренеров, что тревожат её мысли в свободное время, не получающиеся четверные тулупы и постоянно болящее колено. Её короткая приближается быстро, со скоростью метеора. Настя чувствует тошнотворное волнение, подкатывающее к горлу, но разговор с тренером и разминающейся рядом Любой как-то отвлекает, успокаивает от невнятных мыслей. С арены гремит на полную Je t’aime, и фигуристка с какой-то злобной иронией думает, что её прошлый тренер так и не научился прислушиваться к мнению своих учеников. — Но, — мямлит Ника, и Евгений Викторович прерывает её попытку мини-бунта всего лишь одним резким взмахом руки, отчего вся стайка ребят инстинктивно делает полшага назад, — мисс Ника, уже пора взрослеть! Это для детей нормально катать какого-нибудь Шрека или Эльзино сердце, — кто-то пытается поправить, но мужчина морщится и очередным жестом затыкает ученика, попавшегося под горячую руку, — если ты хочешь, чтобы с тобой считались, надо уже переходить к серьёзным программам. И это касается всех! Настя как сейчас помнит этот тяжёлый, оценивающий взгляд, приходящийся на неё. На ту же Титову или Жилину он так никогда не смотрел, чтобы между строк читалось отчётливое «какая же ты жалкая» — со своими бесконечными истериками, неподчинением тренеров, исчезновением с части тренировок. Девочка тогда честно пыталась сделать честный взгляд, работала с Леной над программой, понимая, что часть связок бы выкинуть и заменить другими, но… — Идём, — Василевский кладёт тёплую широкую ладонь на хрупкие Настины плечи, — скоро твой прокат. На короткой раскатке её трясёт чуть больше. И потом, когда она понимает, что Плющенко выходит обратно, с наглой усмешкой глядя на неё. — Настя, — тренер, нынешний тренер, одёргивает её, заставляет взглянуть в глаза, — на меня смотри. И помни, что ты вкладываешь в свой прокат. Зинина смотрит какое-то время ему в глаза. Она, конечно, рассказала о ситуации в прошлом клубе, но кое-что осталось за кулисами. За завесой тайны, которую, наверное, она так и не решится приподнять. Даже для себя. — Соня, постой! — встречный ветер больно бьёт в глаза, высекая слёзы. Настя рывками движется вперёд, как в дурном сне, как будто она вот-вот увязнет в глине, а силуэт уходящей девушки так и будет отдаляться от неё. Но, то ли к счастью, то ли к сожалению, это не кошмар. И даже не сон. Хватает за руки, разворачивая к себе. — Нам не о чем разговаривать, — Муравьева ледяная, как глыба, лишь тянет ладони на себя, — не после всех твоих слов о клубе. О Диме и Евгении Викторовиче. — Прости! Прости-прости-прости, — Настя дышит тяжело, рвано, не может надышаться этим ледяным апрельским воздухом, — я была неправа, я была совершенно не права, но дай мне… — Нет. — Но… — Настя, отстань от меня. — Я люблю тебя! — они говорят почти одновременно, а потом смотрят в глаза. В глазах Зининой — бушующий океан, голубой, с белой пеной и утягивающей на дно синевой. В зелёно-серых глазах Муравьевой — лёд, с белыми полосами от коньков, под которым можно задохнуться, потеряться. В котором можно замереть, превратившись в такую же ледышку. Они молчат и только смотрят друг другу в глаза. А потом Соня сжимает ладони в кулаки. — Я нормальная. А Насте будто удар под дых. И руки отпускает она. И она кружит в непривычном для себя амплуа. Она — рок, она — femme fatale, и от неё не будет спасения ни мужчинам, ни женщинам. Её сердце, так заботливо подмерзающее под любимым взглядом весь прошлый год, было разбито вдребезги. И она медленно собирала его обратно. Кусочек за кусочком, склеивая в своём океане чувств. Чтобы сейчас, зная, что она смотрит, разжечь на этом льду пожар.