Секретик

Маленький мальчик проснулся от прикосновений теплыми руками к его волосам. Распахнув ресницы он увидел светлый потолок матового молочного цвета, на котором пестрили тёмно-серые тени штор и стопок книжек, стоящих на подоконнике. В свои шесть лет Осаму очень любил читать книги, в которых люди размышляли о чем-то вслеленском. И пусть он ничего не понимал, но очень любил цитировать прочитанное во взрослых кругах, шокируя тем самым друзей родителей. — С добрым утром, сынок. Мальчик слегка повернул голову и увидел такое родное лицо, на котором едва-едва проглядывались морщины и другие признаки старения. К слову, в свои сорок мама выглядела очень молодо по сравнению с другими женщинами. Осаму был единственным и действительно желанным ребёнком, которого хранили как зеницу око, не говоря о том, чтобы что-то запрещать. Несмотря на это, избалованным Осаму не был, имея какой-то внутренний, заданный еще при рождении параметр о том, что если много хотеть — рожа треснет, ну, или на крайняк, жопа слипнется. — Пойдем завтракать. Сегодня твоя любимая манка. — Фуууу. К слову, манка действительно была тем единственным, что Осаму бы есть не стал, даже умирая от голода. Разваренная и настолько мягкая, что не приходилось даже жевать, каша, никак не лезла в горло, но несмотря на это мама всë равно любила ее варить, оправдываясь тем, что данное кулинарное произведение полезно для зубов, однако ребенок уже давно догадывался, что эту кашу просто папа любит. — Съешь две ложечки и всë, а я тебе — печеньки. — Правда? Нельзя сказать, что выпечка была любимым блюдом малыша, он просто не хотел расстраивать маму своими кривляниями, изначально предполагая, что мама предложит ему овсянное печенье, взамен на две ложечки ненавистной манки. — Да. Всë, просыпайся и иди чистить зубы. — Хорошо Осаму вскочил с кровати и было побежал в сторону ванной, сбивая маму с ног, как вдруг остановил свой взгляд на окне, шторы которого были минуту назад сомкнуты, но после прихода мамы открылся прекрасный высотный вид на улицу, где играли дети жаворонки, просыпавшиеся, по-видимому, в разы раньше Осаму. Деревья пестрили зеленым, а небо было чрезмерно голубым, и, как малыш не пытался, он не смог найти ни одного облака, не говоря о тучах. Отведя взгляд он двинулся спокойным шагом в сторону ванной комнаты, попутно разглядывая неаккуратно прикленные обои, на которых абсолютно точно можно было заметить границы между одним листом и другим, что нередко выводило Осаму из себя. Перфекционистом он не был, но эти полосочки посередине цветка выводили из себя даже самого собранного и готового к неожиданностям человека, не говоря о идеалистах, которые в их доме не появлялись с тех пор, как в нем сменились обои. Закончив ванные процедуры Осаму бегом ринулся к столу и, казалось, чуть ли не прилетел на свой стул. Мама хотела было наругаться, но вспомнила о том, что сегодня последний день, поэтому тактично промолчала. На столе ребенка ждала, как и ожидалось, ненавистная каша и овсянные печеньки. Несмотря на то, что Дазай пытался отказываться от еды, протягивая ручки к печенькам, в один миг его одолела неведомая сила, моментально заставившая съесть всю тарелку каши. К слову, если добавить в манную кашку варенья, то получалась не совсем какашка, поэтому, в какой-то степени Дазаю даже понравилось. Доев сей шедевр, Осаму также, как влетел, вылетел из-за стола и умотал в свою комнату заниматься привычным делом — рисовать абстракцию. Размазывая краски по листу а4 малыш лучше выражал свои чувства, когда ему было грустно мазня состояла из сине-бело-голубых цветов, будучи взволнованным в работах преобладал желтый, а злясь на кого-то мальчик покрывал холст красным. Родителям было проще понять сына, просто взглянув на его работы. В умиротворенном состоянии светло-салатовый переливался с желтым, линии были нечеткими, а фигуры, если имелись, были размытыми. Дазай никогда не пытался нарисовать что-то конкретное, устремить всю яркость в центр холста, нет. середины, как таковой, у его работ не было. Бесконечные переливы цветов, или же равномерно распределенные четкие фиолетовые линии, которые, кстати, являлись неотъемлемой частью каждой абстракции, нарисованной Дазаем. Что они означали не понимал даже сам Осаму. Вечер пролетел как секунда, и вот раздался долгожданный звонок в дверь. Папа пришел! Осаму мгновенно бросил кисточку куда-то в сторону, вероятно испачкав штору, и ринулся в прихожую — встречать отца. Не успел мужчина разуться, как Осаму подбежал и обнял папу так сильно, что чуть не сбил с ног. Мужчина в ответ приобнял сына, а после взял на руки, закружил и прижал к сердцу. — А что у нас на обед? — Крикнул старший Дазай в сторону кухни. — Кари, а на десерт Тофу. — Мама, у нас что какой-то праздник? -Ответа Осаму не услышал, да и не стал выспрашивать. Подумаешь. Семейный ужин после слов Осаму выдался тихим, без жарких обсуждений и игр в настольные игры, но тофу, воистину, было великолепно. Вдруг раздался стук в дверь. Они жили втроем, поэтому никого не ждали. — Мама, я откро. — Нет! — резко прервала мать. Впервые Осаму услышал столь строгий и ожесточенный голос матери. — Сынок, я люблю тебя, а теперь быстро прячься. — Но мама. — Я сказала быстро! — голос звучал напуганно и чрезмерно взволнованно. Мать протянула записку сыну. — Прочитай завтра. Осаму не ответил, поспешив послушаться маму и спрятаться в шкафу своей комнаты, мельком заметил, что отец достал ружье. Как только Дазай закрыл дверцу шкафа, входную выбили и двое человек зашли в помещение. Из-за резкого удара по двери стены дрогнули и с верхней полки упали ножницы, вонзившись в коробку примерно в 10 сантиметрах от Осаму. Раздался выстрел. Кто-то упал на пол, а через мгновение еще один, и мальчик услышал протяжный крик матери. Еще мгновение и мама уже не кричала. Послышались шаги одного человека, который направлялся в сторону мальчика. -Выходи, я тебя не обижу. Конфетку хош? — Слегка пьяный голос человека лет пятидесяти раздался очень близко к шкафу. Шаги двинулись ближе к кровати и Осаму понял. Он всë понял Понял Абсолютно всë. Одним движением Дазай достал ножницы из близлежащей коробки. Убийца обернулся на шум, поэтому мальчик лицезрел, как скривилась физиономия мужчины, началось что-то вроде нервного тика. Неудивительно, наверное, Осаму вел бы себя также, если бы ему в горло вогнали ножницы. Видя, что убийца еще жив, Дазай провернул ножницы, наблюдая, как руки поднялись, чтобы схватить его, но мужчина вдруг захрипел и обмяк. Смешно. Очень смешно. Не могу Сдер-жать-ся Осаму засмеялся заливисто и громко, переодически прерываясь, чтобы отдышатся. Значит всë так просто. Смеш- но. Рассудок уходил на второй план, пока сумасшествие брало вверх. А ведь можно. Дазай взял кисточку со стола и ткнул в кровоточащую сонную артерию, запачкав не только пишущую часть, но и стержень примерно на половину. Красная. Бордово-багряным цветом он провел по холсту, впервые вырисовывая конкретную фигуру. Кра — -си- — во. Нельзя описать то, что получилось. Что-то психоделичное, отдаленно напоминало человека с оружием в руке, или в руках. Трëх. Четырех. Нет, это не руки. Что это? Осаму вновь схватил полностью окрашенные в алый цвет ножницы и направил в сторону горла, но вдруг услышал стук. Нет. Только не снова. Дазай двинулся к двери, готовясь убить зашедшего, пусть это и была маленькая девочка в красном платье со светлыми волосами, собранными в мальвину и закрепленными красным бантом. Однако только он к ней прикоснулся, как она сразу исчезла. Зашедший следом доктор вовремя поставил скальпель перед собой, вновь призывая Элис, но почему-то не смог. — Хироцу, убей его. Стоящий позади явно не молодой мужчина вытянул руку вперед, а вокруг нее заплясали фиолетовые линии. Так вот, что они обозначали. Дазай был готов к смерти, фиолетовые символы приблизились к Осаму, но едва ребенок ощутил их, как они покрылись чем-то вроде льда. — Похоже, что он эспер с обнуляющей способностью. — доктор почесал подбородок и легкомысленно ответил: — Он нам подходит. — Но он же только что убил наших людей. — Спишем это на его родителей, тем более, вон, видишь. У малого в руках ножницы, а тот, которого нас выслали лечить, умер от огнестрельного ранения мгновенно. Всë просто. Элис не могла бы ты. — Дазай почему-то бездействовал и внимал каждому слову врача, поэтому когда девочка подошла к нему и попросила положить ножницы на пол, Осаму безукоризненно согласился. Девочка переложила окровавленные ножницы в руки матери Дазая. — Вот и всë. Это низшие чины, так что никто из опытных расследовать не будет. — Доктор подошел к Осаму и наклонился, чтобы быть на одном уровне с мальчиком и смотреть ему в глаза. — Меня зовут Огай Мори и с этого момента ты принадлежишь мне.