Немного из жизни

Однажды они делятся счастливыми историями из своей юности (удивительно, что у них таковые имеются, а может и нет), и Реджина не может перестать говорить о лошадях и поездках верхом. Очевидно, Эмма воспринимает их как-то по-своему, потому что в глазах загорается лукавый блеск, который ее собеседница недальновидно игнорирует, увлеченная собственным рассказом. Реджина вспоминает этот горящий взгляд: «я задумала шалость» уже слишком поздно, когда Эмма уже стоит у мэрии с неизвестно откуда взявшимся мотоциклом, пытаясь удержать в одной руке два шлема. Сначала она не верит, что та до такого вообще додумалась. Но сумасшедшая мать ее почти взрослого сына, очевидно, застряла в возрасте младше собственного ребенка, потому что на самом деле протягивает ей руку с безумной улыбкой на лице и предлагает прокатиться: — Я подумала, тебе бы было интересно познакомиться и с современными «конями». — Я никогда в жизни не сяду на это, — разумеется, отвечает Реджина, и абсолютно автоматически хватается за протянутую руку, делая улыбку на лице Эммы еще шире. Она дергает ее на себя, заставляя сделать пару мелких шажков навстречу, и нет никакой силы, что могла бы ее сейчас остановить. — Брось, я знаю, что ты этого хочешь. — Я? Какая ерунда, — и это правда, ведь она никогда и не рассматривала эти груды железа как возможную замену лошадям, да и вовсе не интересовалась мотоциклистами, быстро поняв, что в этом мире их культура слишком молодежна и развязна для нее. Но правда также в том, что даже ее не слишком развитая фантазия уже нарисовала картинку, как она вцепится в талию Эммы на полном ходу, и будет телом чувствовать восторг на ее лице, на деле видя лишь плечо с наброшенной кожаной курткой. — Доверься мне, — и словно знает, куда давить, — я неплохо водила такие штуки когда-то. — Время десятый час! — ворчит Реджина. — Генри ждет меня с работы, а ты своими… — Вот именно, десятый час, — перебивает Эмма, — а ты выходишь с работы. Тебе нужно развеяться, так почему бы и не так? — Я не хочу, чтобы в городе меня видели на этом! — У тебя не заканчиваются причины, не так ли? Мы поедем за город. Там не так далеко по шоссе есть прелестное поселение с кафе-гостиницей, и мне клялись, что там отменное пиво. — Кто? — злится Реджина. — Пацан у которого я позаимствовала мотик. Один балбес. Его давно стоило за ухо притащить в участок за дебоширство, но я этого не сделала, так что он мне должен. — Какой ужас, — устало выдыхает Реджина, и тут до нее доходят ранее сказанные слова. — Постой, ты что, собираешься не просто прокатиться, а отвести меня куда-то, напоить и затащить в какую-то ужасную гостиницу? — Эй, Реджина, — тихо говорит Эмма, сжимая ее ладонь, — ты ведь сама на себя последнее время не похожа. Тебе… не идет спокойствие. И я предлагаю встряхнуться — вот и все. — Это ребячество, — не отступает мэр, и берет протянутый шлем. — Это такая глупость, — говорит она же, пока Эмма весело запрыгивает на железного коня. — Поверить не могу, что я это делаю, — она садится сзади, стыдясь своего желания прижаться всем телом к ее спине. А потом жуткий ветер, легкий страх, и она действительно кожей ощущает чужой восторг, и не шевелится, боясь прогнать это чувство. Пока они не выбираются за город, она просто молча надеется, что даже если проходящие мимо люди узнают ее, то спишут на обман зрения в летних сумерках, но стоило Эмме влететь на шоссе, уже освещаемое желтыми фонарями, облегчение позволяет забыть о всех и обо всем. «Надеюсь, она предупредила Генри», — мелькает мысль, но и она не вносит тревоги, потому что конечно предупредила, потому что ее сын-подросток только рад будет не таясь просидеть за игрой полночи и уснуть на диване. И какой бы противницей нарушений режима она не была, видимо, настало время всем немного отдохнуть. Когда мотоцикл сбавляет скорость и вскоре останавливается под аляповато-яркой светящейся надписью: «Кафе-гостиница «Природа» Реджина даже слегка расстраивается. Она стаскивает шлем, поправляет волосы, и не может не послать Эмме шальную улыбку, хотя совершенно не собиралась этого делать. Адреналин сыграл свою злую шутку, и Эмма, пьяная временным отсутствием условностей и словно на час сроднившаяся со стихией, порывисто притягивает ее к себе, и хрипит, задыхаясь от разрывающих эмоций куда-то в шею: — Я так люблю тебя, люблю, — Реджина застывает, и Эмма это, кончено же, чувствует, но не может ни остановиться, ни собраться мыслями, и бормочет несвязно, — такая это все ерунда… люблю, и ты знаешь… нет я просто… Реджина… Но, к счастью или к сожалению, нельзя простоять, обнявшись, целую вечность, и приходится отойти на шаг, и посмотреть друг другу в глаза. И нельзя ни уйти, ни спрятаться, потому что вокруг неизведанная подступающая темнота и на двоих — один мотоцикл. Эмма делает шаг назад и вся поза ее — сплошная неловкость, а Реджина не знает, как быть, как понимать. Что это было, желание вызванное бурлящими эмоциями? — Ну что, пошли? — как можно проще говорит она, кивая на стеклянную дверь кафе. — Выпьем? Что это было, дружеское признание? Для той же Руби сказать: «Я тоже тебя люблю» в ответ на дружеское подкалывание ничего не стоит. — Тут есть коктейли, если хочешь, — пытается забить тишину Эмма, все еще не поднимая глаз. Что это было? Или все же… Все же… — А не так уж плохо тут. — Да. Разговор не то что не клеится, он просто не начинается. — Ммм… Что у тебя на работе? — Да ничего такого, что можно было рассказать… Откуда эта непробиваемая стена? Должна ли Реджина сказать, что не приняла слова Эммы близко к сердцу и она может не чувствовать себя так неловко? А вдруг она должна была так их принять? — Недавно наша местная банда, состоящая большей частью из потерянных мальчишек, проколола шины автомобиля Спенсера. Тот в бешенстве, грозится чуть ли не под суд отдать того, кто это сделал, я даже не знаю, стоит ли их ему выдавать, — начинает рассказывать шериф, и Реджина резко выдыхает и немного отпускает ситуацию. — А ты точно знаешь, что это именно они? — Ага. Эти идиоты написали об этом в твиттер. С чего-то они решили, что под ником «coolcoolcool» их никто не заподозрит. Это забавно, и Реджина улыбается. Принесенный официанткой коктейль оказывается невыносимо сладким, а вот пиво сносное. В итоге они меняются напитками, и Эмма, прижимаясь губами именно к тому место, где едва краснеет отпечаток помады, старается не думать об этом, а лучше вообще не думать. И все складывается не так уж плохо, хотя разговор все так и идет урывками, прерываемый вязкой тишиной. Реджина невольно вспоминает пережитые с Эммой моменты, и глухое «Я люблю тебя» гудит в ушах, не позволяя полностью расслабиться и, наконец, помочь собеседнице с поиском тем для разговора. Алкоголь не помогает расслабиться, от него просто тянет в сон, и они решают сворачиваться. — Хороший номер? — лениво переспрашивает девушка на ресепшене. — Ну, есть у нас один нормальный. — Один? — фыркает Эмма, оглядывая облупленную штукатурку на стенах. — А, вам разные надо? — без малейшей заинтересованности в голосе уточняет девушка, и прежде чем Эмма успевает открыть рот, Реджина неожиданно для самой себя спокойно говорит: — Давайте один, — и протягивает руку за ключом. Эмма таращится на нее так, что действительно трудно изображать спокойствие, тем более что сердце вдруг зашлось ходуном, а Эмма так некстати бормочет что-то про халаты. — Что? — Я говорю, надеюсь, у них есть халаты. Мне не привыкать спать в трусах и майке, но такое, наверное, противоречит всем твоим принципам. Реджина чуть не спотыкается на лестнице. Об этом она не подумала. — Прежде чем хватать меня прямо после работы и тащить по злачным местам стоило озаботиться такими проблемами, — ворчит она. — Пробраться к тебе в дом и украсть твою пижаму? — шутит Эмма, а номер оказывается в самом деле весьма неплохим. В шкафу висят белые халаты. Жесткие, неприятные на ощупь, пахнущие хлоркой и стиральным порошком вместе. Реджина смотрит на них долгие несколько секунд и с силой захлопывает дверцу. — Буду спать в чем есть. В конце концов, после Неверленда не привыкать. Эмма неловко улыбается, и что-то возится у двери в душ. — Кажись, не закрывается. — Просто не заходи, — ухмыляется Реджина и проходит мимо нее. У нее голова идет кругом от всего произошедшего, и она не понимает, как согласилась на подобную авантюру и что здесь забыла. Она стоит под душем, смотря в стену, пока не признается себе: единственная причина всего этого — Эмма, и если бы той взбрело в голову отправиться в недельный поход по горам, Реджина тоже бы согласилась. Ругалась бы, для приличия, но согласилась. Только вот Эмме об этом знать не обязательно. Когда она наконец выходит из душа, Эмма, переодетая в гостиничный халат, уже спит, раскинувшись почти на всю кровать. «Ну уж нет», — думает Реджина, и пихает ее в бок. Та просыпается, и резко садится, испуганно глядя на причину пробуждения. — Иди в душ. — Да я же даже не потная! — хнычет спросонья девушка. Выглядит она при этом совсем как ребенок, и это умиляет, но дела не меняет. — Ты пропахла дорожной пылью. — Ой, приму за комплимент, — бурчит она, и все же поднимается. Реджина валится на кровать, и смотрит на пустую ее часть. Ее охватывает непонятное волнение при мысли, что она будет спать рядом с Эммой, но когда она возвращается, плюхается рядом, и смотрит прямо в глаза, все уходит, и остаются только они вдвоем и разливающаяся теплота. Она протягивает руку, убирает налипшую на щеку мокрую прядь и улыбается. — Реджина, — говорит Эмма и замолкает. И ей хочется спросить о словах, что уже прозвучали, но сам вопрос: «Ты любишь меня?» — кажется королеве пошлым и никчемным. — Спи, — вместо этого говорит она и отворачивается. Через время Эмма начинает выводить у нее на спине узоры, и это и смешно, и странно, но почему-то совсем не неловко, будто они каждую ночь проводят вместе, и этот жест не может уже смутить. — Я что тебе, школьная доска? — сквозь сон бормочет Реджина и слышит ответный смешок.

***

Эмма никогда не знала, как облечь свои чувства к Реджине в слова. И в обратную сторону — она никогда не могла понять, что чувствует к ней Реджина. Когда она ещё до падения проклятья пришла к ней, собираясь следующим шагом покинуть Сторибрук, она сказала, запыхавшись, что-то вроде: «Нам нужно прекратить это… То, что между нами». С тех пор это самое «то» не стало понятнее или проще, но изменилось нечто другое, и теперь Эмма хочет, чтобы «оно» продолжалось и продолжалось. И когда она на адреналине призналась ей в любви, что-то сдвинулось, с, казалось уже, мёртвой точки. Эмма теряется в догадках, что же по этому поводу подумала и решила Реджина, но следующую неделю она не избегает её и не ищет встреч, а разговора так и не начинает. А когда Эмма приглашает её переночевать у себя, она просто соглашается, хотя и смотрит как-то… странно. Этот взгляд почему-то навевает мысли о том, что это какая-то проверка. Но она же не собирается, э, склонить Реджину к чему-нибудь неприличному на своей территории. И не собирается вообще делать каких-то резких шагов. Она просто предлагает посмотреть фильм, честно предупреждая, что лучше выбрать тот, что Реджина уже видела. И потом, ну, так сказать, показывает, почему. Прямо как во времена Нила она не может остановиться и ставит на паузу каждые три минуты, чтобы прокомментировать персонажей, сюжет и логику. Сначала Реджина просто ворчит, потом начинает спорить, а к концу фильма просто закатывает глаза. Не досмотрев последние пятнадцать минут, она ставит на паузу и говорит, что предпочла бы лечь спать, время три часа ночи. Эмма валится на диван и ворочается, ворочается, ворочается, не зная, не слишком ли бескультурно вела себя сегодня, не в обиде ли на неё Реджина, перебирает в голове свои и её фразы, до тех пор, пока гостья не появляется в зале, злая и во взятой из дома пижаме. — Прекрати это! — Что «это», — почти испуганно спрашивает Эмма. — Не знаю что, но твой диван скрипит как старая несмазанная телега! — Ааа… Я просто не могу уснуть и ворочаюсь. Прости. Реджина напряжённо думает несколько секунд, и вздыхает: — А я не могу уснуть под этот скрип. Ворочайся на своей кровати. — Ты ляжешь на диване? — Ещё чего. Мы обе вполне поместимся. Эмма чувствует, что краснеет, и просто надеется, что фонарь, бьющий светом в окно, не помогает рассмотреть это. — Хорошо. Ладно. Реджина снова ложится спиной к ней, и Эмма буравит её на протяжении нескольких долгих минут, прежде чем начинает, как в прошлый раз, выводить на ней узоры. Реджина молчит, и Эмма вдруг понимает, что та ждала этого действия. Может быть, даже хотела. В любом случае, Эмма отрубается буквально через пять минут. Чтобы встать через четыре часа по будильнику и, конечно, обнаружить свое одиночество. Впрочем, на телефон тут же приходит сообщение: «Ты проснулась наконец? Я уже ушла на работу. Надеюсь, ты не против, что я воспользовалась кофеваркой на кухне без твоего ведома» Эмма закрывает пальцем последнее предложение. Так лучше. Будто что-то… семейное. На работе приходится работать. Вот как ни странно. А за решеткой третьи сутки отбывает Сара Дресс, официантка «Кроличьей Норы», смазливая дамочка слегка за тридцать, жутко болтливая и в целом неприятная, особенно когда скучает. Эмма давно бы отправила ее восвояси, будь ее воля, но та вцепилась в волосы крайне не того человека, и по решению судьи жужжала над ухом шерифа. Ну да ладно, от этого еще можно было абстрагироваться. А вот от того, как глупо, но настойчиво она пыталась шерифа соблазнить — сложнее! Эмма вздыхает и думает о том, что отправить в декретный отпуск Дэвида вместо деловитой Белоснежки было лучшим решением всех времен. Потому что в отличие от распутной девки, для которой найти клиента — полработы (Эмма не сомневалась, что Сара подрабатывает, оказывая известные услуги, но это вот попробуй докажи), ее отец близко не догадывался, что такие поползновения не с пустого места. А уж его непонимающего взгляда она бы не вынесла. На Сару можно, не скрываясь, ворчать, что она не в ее вкусе и даже, по настроению, перебрасываться пошлыми шутками. Под взглядом отца Эмма могла бы только краснеть и мямлить. Благо Реджина еще, наконец, поняла, что один шериф — это хорошо в заколдованном городе, а когда он живет и брыкается всеми своими уголовными элементами, надо хотя бы пару стоящих помощников. Так что таковые у Эммы теперь имелись, вышколенные, из числа бывших черных рыцарей, и неглупые. Можно стало меньше таскаться по городу. Вспомнив о Реджине, Эмма улыбается, не отрывая взгляда от нудных бумаг. Сара может сколько угодно накручивать на палец залаченный локон и красиво выставлять ногу, обтянутую чулком. Шерифу даже не нужна сила воли, чтобы этому противостоять. Реджина приходит около часу и приносит кофе. Эмма выпивает его залпом на голодный желудок, и в который раз обещает себе наладить режим питания. В ближайшее время. А пока достает коробку недоеденных вчера пончиков вместо обеда, предлагает Реджине, ожидаемо получает нотацию в ответ, и обеих одолевает неконтролируемая зевота. И вот в этот момент всеми позабытая Сара решает подать голос: — Ааа! Так вот что? Так вы спите вместе? Эмма неловко вдыхает крошку пережевываемого пончика, тянется за стаканчиком, но кофе там едва на дне. Реджина удивленно разворачивается: — Она все еще здесь? — Ага, — с трудом справившись с кашлем хрипит Эмма и роется в поисках бутылки с водой, — я уже готова оспорить решение суда и выступить адвокатом, лишь бы ее оправдали. — Не стоит, — фыркает Реджина, — лучше настаивай на более длительном сроке заключения, чтобы отвезти ее в изолятор. Попытку побега, например, припиши, и активное сопротивление при повторном задержании. — Эй, эй, че началось-то, — занервничала заключенная, — я тут тише воды ниже травы. Вообще молчу. И буду молчать, — она подмигивает, и Эмма не знает, смеяться ей или плакать. Она сама не знает, хочет или нет поговорить обо всем этом. О мотоцикле, собственном признании и намеках. Кажется, что слишком по-детски все происходит, С другой стороны, происходит же. Неспешно и аккуратно. Возможно, не стоит давить. — Пошли сегодня вечером в ресторан? — противореча самой себе выпаливает Эмма, ну, потому что деликатность — явно не ее, как уже замечала Реджина. Она говорит, и потом уже начинает понимать, что сегодня пятница, и столик стоило бронировать заранее, хотя это и не большая проблема, а еще надо погладить классические штаны и откопать в завалах шкафа ту голубую блузку, а Реджина бесцеремонно прерывает ее мысли непреклонным: — Нет. Эмма теряется на секунду, и чувствует досаду, размечталась, дура, что будут они сидеть напротив друг друга при свечах и улыбаться, глядя в глаза, с неким вызовом. Разве ей кто-нибудь что-нибудь обещал? Разве дала Реджина хоть какой-нибудь знак, что Эмма может видеть в ней не только подругу? — Я сегодня работаю допоздна, чтобы освободить выходные, а после выспаться хочу, мисс Свон! Имей совесть. Сбоку хихикает прилипшая к прутьям решетки Сара, а Эмма смущается своих слишком быстро и кардинально меняющихся эмоций и ворчит: — Ну не миссвонкай, поняла я, поняла… И Реджина уходит, не ответив, гордо задрав подбородок, а Эмма так и улыбается, улыбается, и гонит мысли о том, что к чему бы они вдвоем сейчас не двигались — не обойдется без проблем. Она все еще знает одно — она будет хранить свои чувства к Реджине, куда бы не завернула дорога. Она всегда готова пожертвовать для нее всем, готова как умереть за нее, так и жить.

***

У Реджины день не задался с самого начала. Ночью кто-то стащил у Спенсера шкатулку с драгоценностями его почившей жены, и он с чего-то решил лично уведомить мэра, что ее шерифу он не доверяет, также, как и ее помощникам (то, что к избранию шерифа она не имела отношения, и даже напротив, противилась этому, давно кануло в лету). Поэтому он намерен вызвать частного детектива. Да, в магический Сторибрук, где имеют привычку внезапно появляться злодеи и открываться порталы. Обеспечьте немагическую обстановку в городе. Сначала Реджина вообще ничего не собиралась по этому поводу делать, благо режим ЧП над Сторибруком не висел довольно давно по его меркам, и никто на улицах файерболами не швырялся. Но после решила сделать заметку в местную газету: Уважаемые жители города, прибудет гость, при виде незнакомого человека настоятельно просим не упоминать сказочные факты, в частности, имена из Зачарованного леса. Всех имеющих магию, а также оборотней, вампиров и детей истинной любви рекомендуем воздержаться от применения чар. О времени пребывания нового человека в городе будет сообщено дополнительно. Генри вечером уезжает в какой-то там особый летний лагерь с уклоном в литературу, выиграл путевку на конкурсе, и Реджина, заранее тоскуя, представляя месяц без своего сына, была уже слегка не в духе, а злобный Спенсер растравил ее окончательно. Кто-то, главное, украл шкатулку, а виновата она и почему-то шериф. Эмма что, должна караулить его дом отдельно? В охрану не нанималась. От воспоминаний об Эмме сердце заходится ходуном, и взбешенная Реджина ни с того ни с сего разозлилась и на нее тоже. Что ей не живется спокойно? Они вполне себе дружили, и она научилась контролировать бешеное волнение рядом с ней, научилась не думать о том, чувствует ли Эмма что-то такое же, смирилась, что проживет в одиночку, не в силах больше даже пытаться заменить ее кем-то еще, и на тебе. К чему была эта нелепейшая поездка на мотоцикле, судорожное признание в любви, к чему приглашения к себе и в ресторан, и эти взгляды, взгляды, восхищенные, ласковые, пробирающие до костей. Такие, что Реджина не верит в то, что они означают, а означать что-то другое они никак не могут. Реджина боялась. Но совершенно не желала в этом признаваться. Вчера, когда они вечером заглянули к «Бабушке» (до ресторана ноги так еще и не дошли. Еще?), Эмма помогла ей снять пальто, отодвинула стул и сама налила в оба бокала подаваемую в бутылках воду без газа. И Реджина вдруг поняла, что та так делает давно, незаметно и так… правильно. Эмма попросту ухаживала за ней, как студент за школьницей, и это все было прекрасно и ужасно. После всего, что Эмма уже сделала для Реджины, казалось бы, она могла уже напрямик требовать ответа. Но она ничего не требовала и даже не спрашивала, продолжая галантно открывать перед ней двери, звать посмотреть фильм и смотреть так, что Реджина бессильно злилась на собственное несовершенство, которое Эмма предпочитала игнорировать. Реджина смотрит в документы давно думать не думает про Спенсера с его детективом, про город и его нужны, она вспоминает и вспоминает жадные взгляды, бросаемые Эммой до падения проклятья, «Она не умрет» и «Арчи испек пирог, может попробуешь?», постоянную защиту, борьбу за, а не против, и все вдруг встает на свои места. Реджина не знает, как теперь ей жить с тем, что она поняла. И когда Эмма стучит в дверь и с улыбкой спрашивает что-то про Спенсера, приходившего высказать свое «фи» в участок, Реджина кричит, уже зная, как сильно будет себя после ненавидеть: — Разберитесь с этим самостоятельно, не видите, я занята! — Что-то случилось? — спрашивает Эмма, и в глазах участие. — Ничего не случилось, — отрывисто бросает Реджина, но не добавляет «мисс Свон», хотя сначала хотела, — иди работай. — Обед уже, — снова улыбается шериф, а мэр, выходит, несколько часов бесцельно пялилась в черные на белом строчки, думая о своем. — Тоже Спенсер мозг выносил? И Генри уезжает. Реджина не знает, любит она Эмму или ненавидит за то, что она все прекрасно понимает. Кроме, может быть, ее чувств к ней, но с этим у обеих туго, ничего не попишешь. — Извини, — спокойнее, но все еще слишком резко говорит она, и морщится, — уйди сейчас. Пожалуйста. Эмма кивает, оставляет на столе контейнер с салатом и уходит. Может, в следующий раз сорвется она, может, в этом нет ничего страшного. Когда закрывается дверь, Реджина начинает рыдать, а после умывается, садится за стол, и до шести вечера — за час до проводов Генри — не позволяет себе отвлекаться. Генри все еще кажется ей слишком маленьким, чтобы ехать одному, и она так ему и говорила, но он улыбался, видимо, вспоминая, как сбежал из дома в десять. Он убедил ее, что сядет в автобус под ее присмотром, а там слезет уже под присмотром преподавателя, ведь сбор у них на том же автовокзале. Она все равно звонит и уточняет, так ли это. Не потому, что не верит сыну. Просто так спокойнее. Она все еще не может поверить, что он так вырос. Месяц без него — зато с Эммой и своими чувствами к ней, Реджина даже не представляет, как это вынесет. Автобус в Бостон двадцать восемь лет отправлялся пустым, оставаясь незаметной декорацией, а теперь из маленького несуществующего городка туда часто ездят люди. Среди оказавшихся в другом мире сказочных персонажей нашлось немало любопытных, и последние годы в Сторибруке регистрируется стабильное снижение численности населения. Иногда Реджина размышляет, не уехать ли ей тоже. С Генри и Эммой. И пусть остальные пропадают пропадом. Эмма уже на месте, как и Генри, они смеются о чем-то своем, Реджина торопливо паркуется, чуть не задев зеркалом соседнее авто, и торопится обнять сына — до отъезда целых двадцать пять минут, но разве это время. — Ну мам, мам, рано, — смеется Генри, а она снова думает, ну когда же он вырос? — Да и не на год уезжаю. Она только вздыхает. Эмма молчит и смотрит исподлобья, хотя и с улыбкой, словно оценивает, говорить, или нарвешься на злость? Реджине не по себе от этого. — Обязательно расскажите потом, кто такой бесстрашный у Спенсера драгоценности стащил и как! Интересно ведь, — забивает тишину Генри. — Обязательно-обязательно. Детектив потом про это напишешь, станешь весь такой Конан Дойл… — Да ма, хватит издеваться над моими увлечениями! — Да пиши-пиши, кто ж тебе не дает. С матерью мэром о достатке думать не надо, пиши себе… — Ну ма, это тоже может быть прибыльно! — Эмма, прекрати, — ворчит Реджина, но на душе становится легче. Наконец-то выглядывает солнце, образно, конечно, на самом деле оно целый день шпарит, есть у нее настроение или нет, — Талант — это редкость, а ты предлагаешь его зарыть в землю в погоне за деньгами. — Ничего подобного! — отпирается Эмма. — Я вообще ничего не предлагаю! Я просто констатирую факты! Видно, что и ей весело. Генри начинает поглядывать в сторону автобуса, до отбытия десять минут, но ему видно, надоело переминаться с ноги на ногу. — Погоди еще немного, — обнимает его Реджина, — не торопись так. — Да я не тороплюсь. Эмма стоит в шаге, ожидая своей очереди объятий, но Реджина чувствует внезапную необходимость прикоснуться к ней прямо сейчас, не медля более. И она тянет ее за плечо присоединиться. — Ой, ну что за групповые объятья, мне уже не десять, и даже не двенадцать! Через минуту он уже усаживается в автобусе и машет в окно, а еще через несколько уже катит навстречу миру, который только-только распахивается перед ним. А Реджина с Эммой остаются долго смотреть на дорогу, бок о бок. В груди периодически-все-же-злой королевы что-то ширится, ширится, и ищет выхода, и она, не зная, что сделать еще, судорожно оглядывается, и не найдя других провожавших, резко прижимается к губам Эммы.