Песнь Белого Тигра

Если бы из внешности Чонгук должен был бы подобрать новому знакомому род преступления, за которое тот оказался в заточении под королевским дворцом, он ответил бы идентично. — Чон Чонгук. Я просто гончар. И то ещё не совсем. — Выглядишь совсем мальком, — хмыкнул вор. — Тебя аж королевская стража сюда притащила. В чём провинился? Чонгук слегка смущённо замер, раздумывая, стоит ли честно признаваться в своём преступлении. В конце концов он покусился на короля, персону, для многих подобную Богу, обладающую такой же невообразимой силой. Вдруг Хосок примет его за безумца или вовсе попытается совершить над юношей самосуд? Впрочем, старший Чон и сам не особенно походил на добропорядочного гражданина, да и преступление его должно было быть достаточно тяжким, чтобы оказаться в подвале королевского дворца. — На нашем рынке на глазах у всех король начал избивать принца и я заступился, — признался Чонгук, но после поднял глаза и, вспомнив ещё кое-что, с небольшим изумлением дополнил: — А когда я оттолкнул Его Величество, его слуга выронил зонт и мне показалось, что ему, королю, стало больно от лучей солнца. Он в самом деле вёл себя так, будто солнце обжигало его. Хосок слушал с удивлением и, дослушав, нервно усмехнулся, через бамбуковые прутья клетки положил ладонь младшему на плечо. — Слушай, парень, если ты искал смерти, то мог выбрать более гуманный способ покончить с собой. Клыки в глотке это, знаешь, немного более неприятно, чем петля на шее.  Чонгук нахмурился и убрал со своего плеча чужую руку. — Я просто заступился за человека, который ничем не провинился, я и не думал умирать. И причём здесь вообще клыки в глотке? Вор посмотрел на него, как на дурака, в течение пары секунд, а затем громко присвистнул. — Ты в самом деле подумал, что он — человек? Пришло время юноши удивляться. — Ну к-конечно, кто же ещё? Прыснув, Хосок не выдержал и рассмеялся во весь голос, смутив Чонгука ещё сильнее. Будучи старше Чона лет на пять—семь, преступник вёл себя с ним, как с ничего не понимающим ребёнком, от чего юноша себя таковым и чувствовал. — Ты, типа, серьёзно? — утирая выступившие слёзы, досмеивался вор. — Ни клыки, ни кожа, ни волосы тебе ни о чём не сказали, нет?  Чонгук совершенно искренне и совершенно растерянно покачал головой. Хосок стал серьёзнее. — Он не родной сын короля и королевы Ким. Почившая Её Величество, добрая душа, подобрала где-то в городе сироту-нищенку, которую все местные оклеймили демоном от того, что та пила кровь у скота и иногда его убивала. Понимаешь, о ком я? — Неужели? — удивился юноша. Чон спокойно кивнул. — Король, получается, демон, пьющий кровь? — Не демон. Его так оклеймили простые люди. А в Европе таких называют вампирами. У нас как-то витиевато, но суть одна.  — Ничего себе… — выдохнул Чонгук, тщетно пытаясь переварить всё что свалилось на него сегодня. Видимо, от переизбытка информации даже сомнений в правдивости слов вора, очевидно, не самого честного человека, не возникало. Чон с каждой секундой всё больше и больше находил сходств между услышанным и увиденным недавно. Всё складывалось в единый фантастический, но идеально ровный пазл. — А за что был пойман ты? — спросил Чонгук спустя пару минут молчания в обдумывании. Хосок усмехнулся с каплей гордости и самодовольства. — Ограбил дом состоятельного чиновника. Слуга, собака, увидел и позвал стражу. Теперь гадаю, какую участь мне уготовили.  — Понятно, — кивнул Чон. В течение нескольких безмолвных минут Хосок, кажется, успел уснуть сидя, а Чонгук от нечего делать выковыривал из-под ногтей грязь при помощи острых соломинок. Иного занятия, чтобы скоротать время, не находилось, но находить и не пришлось, потому что за тяжёлой железной дверью Чонгук услышал разговор. Доносились два грубых мужских голоса и один более мягкий, смутно знакомый, который, судя по интонации, пытался в чём-то убедить двух мужчин.  Наконец, дверь щёлкнула и внутрь осторожно заглянул кто-то, укутанный в чёрный, с тёмными распущенными, слегка растрёпанными волосами. Некто оглянулся и, заметив Чона, кажется, улыбнулся и подошёл к его клетке. Только тогда в неряшливом человеке Чонгук узнал принца.  Тот был одет в простую белую пижаму, поверх которой была накинута простая чёрная ткань, чтобы наследника не заметили здесь слуги. На лицо принца падала аккуратная мягкая чёлка, чуть завёрнутая к концу. В целом, ничто не выдавало в нём аристократа. — Здравствуй, — улыбнулся он добродушно, и Хосок, разбуженный, приоткрыл один глаз, тут же в изумлении подскачив на месте и спешно поклонившись. Тэхён, смущённый, жестом показал, что в формальностях нет необходимости. — Ваше Высочество, что вы здесь делаете? — спросил прижавшийся к прутьям клетки вор, держась за них, как за последний шанс на спасение. Принц взглянул на Хосока, затем на Чонгука и, просунув к нему руки сквозь решётку, взял его ладони в свои. Юноша ощутил исцеляющее тепло чужой нежной карамельной кожи. Тэхён с непередаваемой благодарностью и теплотой улыбался, глядя на сына гончара. — Спасибо, Чонгук, что заступился за меня там, на рынке. Я и подумать не мог, что кто-то из всех тех, кто находился там, может найти в себе смелость попытаться остановить Юнги. Мой брат немного пострадал, но… всё равно, спасибо тебе. Чонгук, крайне удивлённый, покраснел и улыбнулся, подняв загоревшиеся глаза на принца. — Не за что, Ваше Высочество. Я просто сделал так, как посчитал нужным.  В чужом взгляде Чон вдруг разглядел нечто, похожее на жалость и сочувствие. Ким сел на землю, не боясь испачкать одежду, и сжал руку простолюдина, но уже более успокаивающе, нежели благодарственно. Его улыбка тоже имела в себе каплю печали. Тэхён вздохнул и мягко произнёс: — Чонгук, мой брат желает видеть тебя в своих покоях. Уголки губ юноши медленно опустились вниз, а по спине пробежал холодок. Он ожидал многого, вплоть до приказа выпороть или даже повесить его, но точно не чего-то подобного. Ким пояснил, чтобы не создавать неверных ожиданий: — У хёна, то есть Его Величества, есть большой гарем из девушек и юношей. Я не знаю его намерений наверняка, но думаю, что ты… слегка ему приглянулся и, возможно, он хочет наказать тебя иначе, нежели кого-то другого. Я сам вызвался сопроводить тебя в комнату наложников, чтобы передать это и предупредить. Идём, мы должны поторопиться. В руке принца звякнула связка ключей, на которую Чонгук и Хосок одновременно уставились, как два голодных пса на кусок мяса. Щёлкнул замок клетки Чона и бамбуковая дверь отворилась. Не совсем понимая, что происходит, сын гончара выбрался и взглянул на Тэхёна. Тот без колебаний взял его за руку и вывел за железную дверь, где преступника сразу же перехватили двое стражей и с чёрного входа завели внутрь дворца. Принц, оставшийся позади, провожал юношу сочувствующим взглядом. Просторные, тёмные и холодные коридоры дворца в такой неприметной его части все выглядели одинаково, и в сущности, если бы Чонгуку на глаза вновь натянули бы повязку, ничего бы не изменилось. Он шёл, не ожидая ничего и в то же время готовясь ко всему, однако уверенность в том, что сейчас его, голодного, уставшего и грязного после дворцового подвала, ведут именно в покои короля, с каждым шагом всё более уменьшалась и уменьшалась в размерах. Как свет в конце тоннеля, в конце коридора стояла высокая европейская двустворчатая дверь из дорогого дерева с изысканным орнаментом. Даже не в близи от неё Чонгук слышал, как кипела внутри жизнь. Один из стражников распахнул перед ним створку двери и, отвыкнувший от яркого света, Чон, сощурился, ничего не видя перед собой. Ушей одновременно коснулось множество звуков и голосов: искристый смех, оживлённый рассказ новостей, звон посуды, заговорческое шептание, хруст фруктов и многое другое. Сопровождаемый куда-то в угол огромного зала, полного девушек, юношей, молодых мужчин и женщин, Чонгук ощущал себя крайне неприятно на фоне совершенно чужих людей, красивых как на подбор и одетых дорого, совершенно не так, как подобало бы прислуге. Прислуга здесь была и суетливо бегала, занимаясь удовлетворением просьб всех господ, однако даже на её фоне Чон выглядел, как бедняк, вытащенный из трущоб. Взгляды многих мужчин и женщин сопровождали его с враждебностью, как кого-то чуждого на своей территории. Никогда ещё Чонгук не чувствовал себя настолько грязным. Его отвели в конец зала, отделяемый от другой части помещения ширмами из рисовой бумаги, за которыми располагалось множество купален. Здесь также болтали, смеялись и расслаблялись в воде, попивая вино и совершенно не стесняясь своей наготы, на редкость красивые люди. Половина из них не обращала на приведённого мальчишку внимания, а другая половина поглядывала с презрением и неприязнью. Чонгука подвели к одному из небольших углублений в полу и приказали раздеться. По спине юноши пробежал холод, однако, чувствуя, что гораздо хуже ему будет, если он откажется, Чон стянул одежду сначала с верхней половины тела, положив в сухой угол, а затем, гораздо неуверенней, с нижней, и вошёл в тёплую воду. К большому его облегчению, двое напрягающих своим присутствием мужчин ушли, но на их место быстро прибежали несколько расторопных служанок, о чём-то щебечущихся между собой. Его одежду собрали, а на её месте оставили красивые бежевые одеяния с золотыми вышивками. Чонгук наконец начал догадываться, что происходит — его просто приведут в порядок перед тем, как показать королю.  Пока его тело старательно и жёстко растирали деревянными щётками, сам юноша как мог прятал взгляд от тех, кто смотрел на него, как на нищинку, заставляя чувствовать себя до боли неуютно.  — Кто все эти люди здесь? — шёпотом спросил он у девушки, оказавшейся близко к его уху, отмывая низ спины. Та покраснела до кончиков ушей, не привыкшая, что господа говорят с такой низкой прислугой, но ответила: — Это королевский гарем, господин. Наложники. Чонгук издал протяжное «a-а-а», кивая. Так всё складывается в гораздо более логичную картину. Неудивительно, что живущие в тепличных условиях цветы так неприязненно реагируют на оказавшуюся среди них мышь с улицы. Ловить на себе презрительные взгляды со стороны во время купания Чону по-прежнему было не очень приятно, но теперь он старался не обращать на это внимания, хоть получалось и посредственно. Он всё равно желал как можно скорее покинуть это место, но единственным, что ждало его за пределами, были покои короля. Если Хосок не одурачил наивного парня, то в этих покоях могло твориться всё, что угодно, и Чонгук вскоре должен был ощутить это на своей шкуре. После купания и жёсткого скрабирования кожи деревянными щётками Чонгука тщательно осмотрели на наличие шрамов, нежелательной растительности на теле (которой не оказалось в связи с юным возрастом) и других неприятных моментов, требовавших маскировки или удаления, затем одели, как нарядную куклу, в красивый бежевый ханбок, привели в порядок непослушные волосы и подчеркнули природную красоту юношеского лица косметикой: пудра тонким слоем рассыпалась на кожу, придав ей ухоженный вид, ягодная краска сделала насыщеннее и сочнее аккуратные губы, на веки легли персиковые тени и вытянутые стрелки, подчеркнув выразительность глаз. Чонгук в самом деле чувствовал себя куклой на прилавке. Когда после всей подготовки к показу королю он вновь в сопровождении стражи проходил через огромный зал, Чон обратил свой взор на несколько лиц, выделяющихся среди остальных. Миловидный молодой человек в окружении наложников жарко целовал партнёра и время от времени отвлекался, чтобы пококетничать с кем-то из окружения, притом ни на секунду не испытывая стыда. Чонгук покраснел, поймав на себе взгляд этого раскрепощённого наложника и его широкую белоснежную улыбку, адресованную юноше. Коридоры, залы и переходы между частями дворца сменялись один за другим, так что у Чона от продолжительной ходьбы заболели ноги и почти закружилась голова. Наконец, голоса наложников и прислуги смолкли и наступила устрашающая тишина. Крыло дворца, где находились покои короля, было почти безжизненным. Остановившись напротив раздвижных дверей, ведущих в спальню правителя, Чонгук ощутил, как холод пробежал не только по его телу, но и по телам обоих стражей. Каждый из них мог без труда справиться с тремя парнями, равными Чону по силам, но несмотря на это каждый трепетал перед королём. Обменявшись взглядами, мужчины толкнули юношу за дверь, быстро захлопнув её за ним. До упавшего на колени наложника донеслись только гулкие, быстро удаляющиеся звуки шагов. В гневе сжав челюсти, он выругался себе под нос и поднял взгляд, тут же забывшись. С постели короля на него смотрели две пары глаз: красивого наложника с продолговатым аристократическим лицом и неприязненным взглядом, на удивление не казавшимся презрительным, и короля… — Сокджин, оставь нас, пожалуйста, — холодно произнёс Мин и Чонгук вновь поймал на себе взор любовника короля. В отличии от других, этот наложник видел в Чонгуке, сейчас уже вычищенном до блеска чуть загорелой кожи, не грязную нищинку или низкого преступника, а полноценного соперника в борьбе за расположение правителя. Тем не менее, названный Сокджин не стал перечить приказу короля. Он слез с чужих бёдер, прикрывая раненую шею тёмной плотной тканью, почтительно поклонился и тихо вышел из покоев, напоследок метнув в юношу острым взглядом. Чонгук собирался подняться с колен на ноги, успев опереться на одну пятку, однако был остановлен пробирающим до костей голосом: — Не двигайся. Юноша замер в исходной позе, не решаясь поднять взгляд. Он ожидал приказа подойти, быть может, даже подползти на коленях, однако король сам встал с кровати и медленно, с хищнической тишиной и осторожностью подошёл к Чону, замерев в полуметре от него. На обнажённую верхнюю половину тела короля было накинуто лёгкое чёрное пальто, открывая взору немногих подтянутый живот и острые ключицы. Чонгук, мысленно прощаясь с жизнью, поднял взгляд с худощавых бледных ступней к лицу правителя и лишился дара речи. «Всё-таки правда…» — промелькнуло в его мыслях, и на пол с чужого подбородка упала капля крови. Чонгук смотрел на неё, как заворожённый, и его губы чуть заметно тряслись.  Мин наклонился к наложнику, пристально разглядывая юношеское лицо, и присел на колени рядом. Ставшие чуть ярче после выпитой крови, его глаза спокойного бордового цвета изучали каждую мелочь в лице дерзкого мальчишки. Тот обладал редкой красотой, которой не имели большинство наложников короля и которую нельзя было скрыть даже под матирующим кожу плотным слоем пудры и изящными вытянутыми стрелками. Юноша напоминал дикий цветок, проросший сквозь трещину в камне и обладающий, несмотря на внешнюю хрупкость, крепкими корнями, глубоко вросшими в скупую на воду почву. Король испытывал огромное желание провести большим пальцем по выбеленной до отвратительного щеке и обнажить естественный нежно-розовый цвет кожи, открыть дыхание каждой поре на лице, съесть с губ ягодный пигмент и увлажнить их самым естественным способом. Однако приятная глазу естественная красота мальчишки не умаляла того факта, что юноша был преступником. С момента восхождения на престол никто, исключая лишь врагов в завоевательных походах, не осмеливался поднять руку на короля, не говоря уже о том, что впервые за всю жизнь — если не считать выходок человека, получившего ярлык второго родителя кровожадного дворцового чудовища, — Мин по чьей-то прямой вине попал под открытые лучи солнца. Любой преступник должен быть наказан. Чонгук вздрогнул, когда тощие бледные холодные пальцы взяли его за подбородок и заставили взглянуть в лицо королю.  Взгляд Чона упал на тонкие губы и подбородок, насыщенно окрашенные тёмной кровью недавно ушедшего из покоев наложника. Лицо короля, будто фарфоровое, кукольное, обрамляли длинные светлые волосы, подобные которым Чонгук не видел ранее ни у кого, а тёмные глаза не столько пугали, как если бы то были глаза демона из преисподней, сколько завораживали и очаровывали. Белых тигров Чон никогда не видел, но уверен, что если бы увидел, то испытывал бы точно такие же чувства. — Взгляни, — негромко, с хрипотцой произнёс Мин и чуть приспустил одежду с плеча, обнажив едва заметный розовый след, скрытый преимущественно под чёрной тканью. Чонгук, испытывая меньший страх и больший трепет, приблизился к королю, оказавшись к нему почти вплотную. Вампир спустил ткань ещё ниже так, что взору Чона явился уродливый шрам от ожога, немного кровоточащий, протягивающийся по плечу и обратной стороне шеи. В воспоминаниях юноши тут же воскресла и проигралась сцена того, как король, откинутый им в сторону, мучительно стонет, тщетно прячась от открытого солнца. Вблизи шеи же мальчишка заметил тонкую прядь обгоревших волос. — Ты знаешь, что за одно прикосновение к королю могут казнить? — чужой голос будоражил и внушал покорность. Чонгук не боялся, но чувствовал, насколько хрупка земля под его ногами, и одно неловкое движение или слово может скинуть его в самую глубину бездны. — А по твоей вине я оказался под солнцем. Такие ожоги не проходят по мановению руки. Чон понурил взгляд и кивнул. На его челюсти вновь резко оказались холодные пальцы, заставив поднять голову, но не успел он взглянуть в лицо королю, как тот прижался к его шее, схватив за волосы на затылке, и вонзил клыки в нежную кожу шеи.  Чонгук распахнул глаза и рот, силясь закричать, но с его уст сорвался только жалкий хрип. Он чувствовал горячую кровь, бегущую вниз по его коже и прячущуюся  под ханбоком, как она стремительно покидает его тело. Мин прижался к ране холодными губами и, порыкивая, сглатывал бьющую из раны кровь. Солнечные ожоги на спине медленно, но чуть более ощутимо исцелялись. Юноша понемногу расслаблялся, и томная нега, змеиным ядом расползающаяся по телу, пугала его. Даже боль в шее отошла на второй план и ощущалась почти фантомно, а Чонгук смог, напрягая тающий в черепушке мозг, вспомнить, что ему напоминают эти ощущения: то же самое чувствуют морозной зимой люди, не имеющие крыши над головой, когда холод становится настолько невыносимым, что сонные объятия снега кажутся самым лучшим местом на свете. Отец учил Чонгука, что, если когда-нибудь в страшном холоде ему захочется спать, засыпать нельзя ни в коем случае. Чаще всего от такого сна больше не просыпаются. Чон не закрывал глаза и не позволял смертоносному умиротворению унести себя. Он упёрся ладонями в грудь вампира, надавливая в попытке вырваться, и когда Юнги, оторвавшись от шеи, отпустил наложника, Чонгук с грохотом упал на пол.  — Ащ-щ-щ… — прошипел юноша, закрывая ладонью кровоточащую рану. Мин вытер рукавом багровые губы и навис над Чоном, глядя на раскрасневшееся мальчишечье лицо. Смущённый и возбуждённый, молодой наложник выглядел ещё более красивым. Король довольно ухмыльнулся и опустил руки к поясу чужого нежного ханбока. Чонгук ощутил на своей талии холод рук, тут же подскочив, как облитый ледяной водой, но вампир толкнул юношу в грудь и прижал к полу одну его руку. Второй рукой Чон продолжал закрывать рваный кровоточащий укус, пока Мин нарочито медленно развязывал искусно завязанные слугами пояса и раскрывал спрятанное под слоями дорогой одежды крепкое молодое тело. Чонгук чувствовал себя до омерзения беспомощно, когда с него, обнажённого сверху по пояс, стянули обувь и паджи. Король опустил ладонь на внутреннюю сторону его бёдра и сжал крепкую часть тела сладкого карамельного цвета, отведя в сторону ногу наложника. Мальчишка, растерянный и испуганный, в самом деле выглядел как сочный, горящий алым пламенем мак в самом расцвете своей красоты. Его полувозбуждённый член, невзирая на явное нежелание своего хозяина продолжать уединение с королём, чувствительно реагировал на каждое действие Мина. Вампир отпустил чужое запястье, но тут же придавил его предплечьем, опустившись на локти над наложником и захватив в плен окровавленных губ острый чонов кадык. На чуть припудренной коже шеи, покусываемой и горячо целуемой, оставались бледные кровавые разводы. — Не хнычь и не рыдай, или возьму жёстче, — пригрозил Мин. Чонгук, сглотнув, кивнул и сжал в полоску губы.  Мин взял со столика оставшийся после Сокджина полупустой стеклянный флакон с маслом, вылил немного себе на пальцы и провёл по напряжённой плоти члена Чонгука, от чего наложник жалобно проскулил, толкнувшись бёдрами. Вампир ухмыльнулся и, пощекотав мошонку, опустился ниже, к часто пульсирующему нетронутому сфинктеру.  Чонгук весь замер и сжался, когда в него на одну фалангу проник средний палец, осторожно двигаясь внутри. — Расслабься, — хрипло попросил — не приказал — Мин и, приподнявшись, отпустил чонову руку, которая уже побледнела от перекрытия кровеносных путей. Чонгук не пытался сбежать, с трепетом ожидая, что произойдёт дальше. Когда один палец двигался внутри сравнительно свободно, Юнги добавил второй и глубоко толкнулся, так что юноша выгнулся в спине и неожиданно для себя громко ахнул, закрыв свободной рукой рот. Вампир самодовольно улыбнулся, поняв, что именно вызвало такую реакцию, и вновь коснулся чувствительной точки внутри, мягко её массируя. — М-м-м… Мх… А-ах… — промычал Чон, самостоятельно насаживаясь на чужие пальцы. Никогда в жизни он не чувствовал таких ярких вспышек удовольствия от чьих-то действий, и сейчас даже стеснение отошло на второй план, уступив место похоти. Чонгук хотел, чтобы король продолжал делать то, что делает. Три пальца двигались внутри плавно и масляно, а Чонгук ощущал необыкновенную жаркую пустоту внутри. Его собственный орган, налившийся кровью, тяжело ложился на живот и требовал внимания, но Мин запретил Чону прикасаться к себе. Вампир вынул из наложника блестящие от смазки пальцы и пристроился к горячему нутру крупной головкой члена. Чонгук нетерпеливо заёрзал на полу, в затуманенном состоянии пытаясь унять голодное возбуждение.  — Ваше Величес… — его голос оборвался ярким сладким стоном, когда король впился жёстким укусом в его запястье и резко толкнулся бёдрами, войдя по самое основание и начав глубоко вбиваться в податливое жаждующее тело.  Чонгук обрывисто вскрикнул, сжавшись. По его раскрасневшимся окончательно щекам побежали слёзы боли и болезненного удовольствия, а укушенная рука задрожала. По карамельной коже, будто наперегонки, побежали вниз тёмные ленточки крови, спускаясь по узкому локтю и капая на пол. Чонгуку казалось, что все его чувства обострились до предела, и даже звонкое касание капель крови пола звучало будто бы над самым ухом. Одной рукой Мин подхватил наложника под ягодицей и без труда приподнял, чуть сменив угол проникновения. Юноша всхлипнул, впившись короткими ногтями свободной руки в пол. Его губы, как лепестки утренней росистой розы, раскрылись в идеальную букву «о», и с них сорвался чистый хрустальный стон.  Вампир размашисто лизнул окровавленное запястье, сжав его, чтобы предотвратить ещё большую кровопотерю, и утробно прорычал. Чон дышал часто, прерывисто и сладко, шире разводя ноги, чтобы ощутить больше в предчувствии бурного оргазма. Каждое движение чужого тела в его собственном отдавалось вспышкой электрического тока от таза до глотки. — Ах, господин!.. — вскрикнул с придыханием юноша и распахнул глаза, содрогнувшись всем естеством. На золотистой коже подтянутого живота растеклось бледное пятно спермы, с губ сорвался вымученный выдох и голова безвольно упала на пол. Чонгук потерял сознание.