Песнь Белого Тигра

Чимин не помнит, в каком возрасте он впервые провёл ночь с мужчиной. Вероятно, ещё во младенчестве.  Первым и самым ярким его воспоминанием из детства является оргазм, впервые испытанный им в возрасте шести лет во время соития с одним из клиентов, который заплатил немалые деньги родителям Чимина, чтобы получить ребёнка на ночь. Кажется, именно это было переломным моментом, чтобы маленький сын дворянской семьи начал понимать, чем он занимается, какую выгоду с этого получают его родители и какую выгоду может получать он сам. Супруги Пак были по-настоящему жадными, жестокими и беспринципными людьми, которым право называться родителями было дано лишь по причине кровной связи с ребёнком. Чимин не чувствовал к ним ничего, и даже его детское сердце, полное надежды и любви у его ровесников, никак не содрогалась при произношении слов «мать» и «отец». Для юного дворянина это были лишь люди, в чьём доме он живёт и с которыми время от времени ест за одним столом. В узких кругах красивый ребёнок, сын Паков, был очень востребован. Семья из двух человек за крупную сумму без проблем предоставляла любому человеку мальчишку для удовлетворения своих запретных и крайне осуждаемых обществом желаний. Как правило, пользовались такой услугой обеспеченные мужчины среднего и преклонного возраста, имеющие жён и детей и до ужаса боящиеся, что кто-то узнает об их тайных пристрастиях.  Чимин никогда не считал людей, платящих за ночь с ним, плохими. Многие из них были с ним нежны и осторожны, обращаясь будто бы со своим собственным ребёнком, прекрасно понимая, насколько неправильно и отвратительно всё, что происходит. В попытке «загладить вину» они щедро одаривали мальчика сладостями, красивой одеждой, дорогими игрушками и украшениями из золота. Всё, кроме последнего, доставалось самому Чимину. Золото целиком присваивала себе чета Пак. Купить Чимина всегда было легко, и потому, одаренный чудесными подарками, которые не снились и самому принцу, он мог подолгу сидеть с объятиях клиентов, получая то внимание и своеобразную любовь, на которую скупились люди, звавшиеся его родителями. Он слушал комплименты из чужих уст, ловил на себе восхищённые взгляды, трепетные касания, понимая, что за его тело, голос и даже запах гости готовы были отдать собственные души. Так у Чимина формировалось понимание своей цены. К семи годам он едва умел читать и писать, обученный этому стараниями отдельных своих заботливых любовников, но лучше любой кисэн владел любого рода ласками.  Для Чимина не существовало добра и зла, света и тьмы, чёрного и белого. Для него, как и для его родителей, всё было тошнотворно золотым. Тогда же Пак начал понемногу оставлять себе то, чем одаривали его гости и что принадлежало ему по праву — всюду в доме, в самых тёмных его закоулках, в шкафах среди одежды, в стенах и под полом, Чимин прятал золотые украшения на любой вкус и цвет, которые превосходно подходили ему. Все тяжёлые серьги с рубинами смотрелись в его ушах так, словно были изготовлены силами Небес именно для него, браслеты обвивались вокруг его запястий точно впору, крупные камни ожерелий в совершенстве ложились во впадинку между ключицами. Глядя на себя в зеркало, Чимин с упоением наслаждался собой и понимал, что ни одно ожерелье, пусть даже самое роскошное и дорогое в мире, не сравнится с живым воплощением красоты — им самим. Найдя одно из захороненных в доме украшений и поняв, что долгое время Чимин прятал от них, мать с отцом жестоко избили его, сломав руку и ребро. Для поиска хорошего лекаря и оплаты лечения пришлось обратиться к одному из постоянных посетителей дома Пак, отзывчиво откликнувшемуся на просьбу и взявшему на себя все расходы по восстановлению здоровья мальчика. Родители отказались вкладываться в оказание сыну помощи. Впоследствии все до единого тайники Чимина были найдены и разграблены. В десять лет Пак сбежал из дома и за одну ночь доехал на повозке в другой город под видом обычного крестьянина. Там некоторое время он продавал своё тело на улице за еду и ночлег, пока не был забран в дом кисэн, где стал самым молодым работником и по совместительству единственным юношей, оказывающим услуги сексуального характера. Слух о ребёнке, более умелом, чем большинство девушек лёгкого поведения, быстро вышел за границы одного дома кисэн и распространился по городу и за его пределами. Через три года на престол взашёл новый король, едва достигший совершеннолетия, известный холодностью своей души и любовью к юношам. Он пожелал провести ночь с небезызвестным юношей-кисэн и остался искренне поражён умениям и опытности подростка. Так Чимин стал вторым и самым востребованным наложником короля, имеющим сотни и тысячи душ у своих ног, готовых носить на руках своего ангелоподобного идола.

🌑

Зазвучала музыка и Чимин предвкушающе ухмыльнулся. Зал замер. С тонких, узких плеч плавно соскользнула полупрозрачная ткань, обнажив сладкую карамельную кожу спины и груди, лоснящуюся от жасминового масла. Чимин раскинул руки, словно белоснежные ангельские крылья, и упал на спину.  Его крепкие бёдра толкнулись вверх, и вместе с тем, как стала более резкой музыка, наложник перевернулся на живот и встал на колени. Движения его тела стали плавными, изящными, будто движения змеи, а на лице застыло выражение удовольствия. Мин глядел на наложника с тонкой ухмылкой и желанием, вдыхая восхитительный тёплый жасминовый аромат. Мышцы перекатывались под золотистой кожей так, что впору было бы запечатлеть это невероятное зрелище в бессмертной скульптуре, чтобы и через многие года люди могли насладиться потрясающей взгляд красотой тела самого желанного наложника при королевском дворе. Король облизнул нижнюю губу, слегка поцарапав её клыком. Чонгук же, едва фигура наложника, окружённая множеством свечей на сцене, обнажилась, подобрал к себе ноги и отвёл взгляд, покраснев до кончиков ушей, словно был воспитан в строгих законах христианского монастыря и впервые в жизни видел обнажённое мужское тело. Заметив это, Мин только усмехнулся, вспоминая, сколько раз они с Чонгуком уединялись. Стеснение наложника стало уже значительно меньше после второй их совместной ночи, а сейчас тот вёл себя скованнее, чем в первый раз. От Чимина, краем глаза следящего за спутником короля, умилительное смущение тоже не скрылось. Поднявшись на ноги под прикованные к нему взгляды, наложник вальяжно, покачивая бёдрами, прошагал к Мину и его паре.  Глаза Чонгука, по-прежнему отведённые в сторону, в страхе распахнулись, когда Чимин встал перед вампиром в коленно-локтевую позу и игриво прикусил край шёлковых одеяний между чужими ногами. Наложник высунул тонкий язык и принялся соблазнительно полизывать одежду Мина, имитируя ласки. Юнги довольно усмехнулся и сжал в ладони тёмные волосы, из-за чего с уст Пака сорвался чувственный стон. Чимин искусительно улыбнулся, оторвавшись от своего занятия и взглянув на Чонгука — смущённого, страшащегося, совершенно лишнего в этой смеси желания, похоти и удовольствия. Словно кобра, Пак мгновенно бросился на Чона и лизнул обнажённую кожу его шеи, потную и солоноватую на вкус. От неожиданности Чонгук приглушённо вскрикнул, упал на спину и на локтях отполз назад, потревожив и согнав с мест нескольких сидящих позади чиновников, которые выругались в адрес спутника короля сквозь зубы, чтобы не быть услышанными Мином. Чимин дёрнул уголком рта и навис над лежащим на полу наложником под удивлённые и жаждущие взгляды окружающих. Чонгук в ужасе озирался по сторонам и столкнулся взглядом с холодными глазами короля, наблюдающего за происходящим с абсолютной бесстрастностью.  «Помогите…» — читалось в больших чёрных глазах, но Мин не повёл и бровью, словно наблюдая за казнью предавшего его воина. Чонгук почувствовал, как дрожат губы, когда его уха коснулось томное и жаркое: — Хочу тебя. Сквозь одежду Чон чувствовал, как в его бедро упирается напряжённый член. Чимин толкнулся им в складки одежды и полуболезненно выдохнул, заломив брови и прикусил нижнюю губу.  Всё вокруг смешалось в одну душную, тёмную массу и Чонгук отвернулся, ощутив подступающую тошноту. Пак сел на его бёдра и простонал, потёршись ягодицами о одежду и запрокинув голову. — Мх… М-м-м, Чонгук-а… Чонгук зажмурил глаза и поджал губы, чувствуя, как покалывает глаза. Чимин опустился к его шее и тихо хмыкнул: — Ты такой сладкий, крошка. Наконец он встал на четвереньки и поднялся на ноги, прошагав к сцене под прицелом сотен взглядов. Мин не обратил внимания на прошедшего мимо наложника, глядя на свернувшегося на полу и крупно дрожащего, словно в лихорадке, Чонгука.  Тот, едва сдерживая слёзы, приподнялся на руках, поднялся на подкашивающиеся ноги и вылетел из помещения. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.

🌒

Чонгук прислонился спиной к стене дома и сполз на землю, закрывая рукой рот, чтобы не закричать. Что это было? Что произошло с ним? Что произошло с Чимином? Почему Чонгук так резко отреагировал и почему от чужих обжигающих прикосновений так хочется вывернуть наизнанку желудок?  Зубы звонко стучали, кровь в жилах кипела, как после долгой погони. Паника накрывала с головой, как гигантская волна-цунами; Чонгук чувствовал, словно вода заполняет его уши, нос, желудок и лёгкие, утягивая на тёмное дно. В глазах туманилось, мозг отказывался анализировать реальность, и наложник упал на землю, не в силах сдержать рвущиеся из груди рыдания. Слёзы хлынули из глаз, смешиваясь с дождевой водой на траве. Когда эмоции немного отошли, а дымка чувств рассеялась, Чонгук обнял себя руками и сел, уставившись взглядом на груду серых камней. Собственное тело, испачканное чужими касаниями, казалось отвратительно грязным, и больше, чем просидеть на одном месте всю оставшуюся ночь, Чон хотел только вернуться во дворец и в купальне жёсткими щётками содрать с себя слой кожи. Он не был девственником и провёл уже несколько ночей с королём, позволяя целовать своё тело (Юнги принципиально никого не целовал в губы) и не испытывая при том ни капли отвращения, однако мужчина, попытавшийся потрогать его по пути на представление, и нависший над ним Чимин вызывали при мысли о них только тошноту и приступы плача.  Чонгук увидел появившиеся перед ним в невысокой траве обнажённые стопы и поднял голову. На лице Чимина, нагого, облачённого лишь в плотную бордовую ткань, была располагающая, безобидная улыбка. — Прости, если тебе было неприятно. Это всего лишь элемент представления. Я хотел показать публике что-то новое и не придумал ничего лучше. На душе в одно мгновение стало очень легко. Настолько, что непроизвольно на лице Чонгука появилась ответная скромная улыбка и с губ слетела неправдоподобная, но искренняя ложь: — Ничего страшного, я просто перенервничал. — Хорошо, — улыбнулся Пак и взглянул на вход в подвальное помещение, откуда выходили зрители представления. — Вся моя одежда осталась там. Ты не мог бы помочь мне переодеться? Слуги из дворца будут идти слишком долго. Чонгук перевёл взгляд туда же и слегка нахмурился. — Разве они не сопровождают тебя везде? У тебя ведь есть личные слуги. — Обычно в такое время они уже спят. Не хочу тревожить их из-за пустяка. Так что? Тут довольно холодно. Наложник обратил внимание на чужие ноги и только сейчас понял, что Чимин стоит в холодной траве, на ветру, совершенно обнажённый и с мурашками по всему телу. Чонгук немедленно поднялся на ноги и взял Пака за руку, заведя в душный, но тёплый подвал.  Зал для выступлений полностью опустел, оставив лишь сотни плоских подушек на полу и небольшую сцену, на которой всё ещё горели свечи. Чимин шёл впереди, плавно покачивая бёдрами, а Чонгук заинтересованно оглядывался. Их с королём подушки в первом ряду пустовали, и Юнги, скорее всего, уже ушёл, забыв о нём. Наложник печально вздохнул, понимая, что идти через темноту ему придётся одному. Хотя, может, Чимин пойдёт вместе с ним? Чонгук вскрикнул, неудачно упав на невысокую сцену, получив сильный толчок в спину. Чимин, скинувший с плеч ткань оказался сверху, сидящим на его бёдрах, прижимая плечи Чона к полу. Чонгук распахнул глаза и попытался подняться, но был ещё сильнее придавлен небольшими ладонями к полу. Полный ужаса взгляд вцепился в лицо Чимина, спокойное, невыразительное, с умиротворённой улыбкой. Одна рука отпустила плечо, опустившись к поясу ханбока и медленно его развязывая. Бегая глазами от орудующей руки к спокойному лицу и обратно, Чонгук понял. — Чимин, пожалуйста, слезь с меня.  Пояс развязался и чогори распахнулась, обнажив белую хлопковую рубашку на груди Чона. Чимин не обратил на его слова ни капли внимания. — Чимин, пожалуйста. Пак стянул с его бёдер паджи, обнажив карамельную кожу ног и освободив расслабленный член. Чонгук попытался свести ноги вместе, но Чимин не позволил и провёл ладонью по его бедру. — Чимин? Наложник перевёл бесстрастный взгляд на испуганного до дрожи Чона. В глазах Чонгука блеснул металл тонкого ножа, горла коснулось холодное лезвие, а длинные тёмные волосы Чимина, лишённые удерживающей их шпильки, расплекались по тонким бледным плечам. Чонгук уставился в бездонную глубину глаз Пака, в которой под внешней холодностью бесновались в Аду демоны. Чимин готов был выпустить их всех, чтобы разорвать на куски кого угодно. — Закрой рот. Юноша вжался затылком в сцену и отвернулся, ощущая, как вплотную бьющейся под его кожей артерии касается ледяной металл. Чимин расстегнул его рубашку, обнажив карамельную кожу груди, и наклонился, обхватив пухлыми губами выпирающий сосок. Чонгук зажмурился, когда Пак начал посасывать и игриво покусывать выпирающую горошинку. — Хватит… пожалуйста… Чон услышал снизу тихий утробный смех. Лезвие опустилось и слегка поцарапало тонкую чувствительную кожу, оставив тонкую красную полоску, болезненно пощипывающую. Чимин слизал её и оставил поцелуй на трепещущей артерии. — Нет, — прошептал он в самое ухо, улыбаясь, и Чонгук почувствовал, как горячая ладонь обхватила его полувозбуждённый член. Пак закусил нижнюю губу и закатил глаза, ощутив приятную заполненность внутри.  Чон сжал челюсти и напряг руки в попытке вырваться, но вскрикнул, когда лезвие резко прошлось по внутренней стороне его ладони. По прожилкам маленькими багровыми ручьями потекла кровь. Чимин весело рассмеялся, но его смех прервался высоким чувственным стоном. Он приподнялся на ногах и вновь опустился на возбуждённый член, впившись короткими ногтями в чоновы тазобедренные кости. Чонгук отвернулся, чтобы не видеть чужого лица и тела, и неподвижно уставился на стену в другом конце зала матовым взглядом. Кровь с ладони медленно струилась на пол. В мёртвой тишине помещения слышалось только сбитое дыхание и стоны Чимина, своеобразно насилующего юного наложника. Чонгук казался совершенно мёртвым и не реагировал на происходящее никак, так что в один момент Пак просто перестал его держать, но нож из рук не выпускал. Чон даже не пытался пошевелиться. Чимину это было только на руку. Он седлал чужие бёдра в течение долгих нескольких минут, удовлетворяя себя чужим членом, время от времени целуя и кусая крепкую чонгукову грудь. Когда Пак почувствовал, что вот-вот подойдёт к краю, он обхватил собственный половой орган и принялся активно ласкать его, от чего голос Чимина стал ещё громче, а дыхание — чаще. — Мх… М-м-м… А-ах! Он излился на обнажённую грудь, мерно вздымающуюся, и как только наваждение и сладкое послевкусие от оргазма отошло, лицо Чимина стало совершенно безэмоциональным. Он холодно взглянул на бледное лицо Чонгука, так и не повернувшегося к нему, поднялся и, накинув на плечи ткань, скрылся за кулисами. Только через пару минут к Чонгуку пришло осознание, что Чимина рядом давно нет. Наложник перевернулся на бок и прижал колени к груди, спрятав лицо.  В его взгляде и душе было пусто.

🌓

Ночная, почти утренняя прохлада проворно забиралась под одежду, пока Чонгук возвращался во дворец через город. Небо светлело, солнце стеснительно поглядывало из-за дальней горы, а город, привычно оживлённый и шумный, словно вымер. Чонгук не оглядывался по сторонам, замечая лишь то, что находилось под его ногами, ощущая совершенную опустошённость в голове. Разум словно установил плотину, не позволяя мыслям и воспоминаниям захлестнуть себя с головой. Чонгук прошёл мимо лавки отца, даже не взглянув на неё. Какому родителю нужен сын, испорченный жизнью при дворе и обменявший скромную семейную жизнь на богатство и роскошь? Да и если бы Чонгук вернулся домой, разве его бы вскоре не нашли? Разве бы не заметил король отсутствия одного из своих близких наложников, с которым накануне был на представлении? Впрочем, Мин спокойно покинул забегаловку в одиночку, даже не задумавшись о том, что Чонгук не пошёл за ним. Быть может, Чон просто намечтал себе сказочных сюжетов о безбедной жизни рядом с королём, когда рядом с Юнги есть гораздо более надёжный, красивый и воспитанный Сокджин и лучший любовник всего Чосона Чимин? Он не нужен никому здесь и лишь создаёт проблемы, цепляя на себя слишком много грязных слухов. Вероятно, всё так. Чонгук остановился, увидев на земле перед собой вытянутую тень. Он поднял глаза и с удивлением наткнулся на уставшее бледное лицо со шрамом поперёк левого глаза и с обрамляющими его светлыми прядями. Юнги выглядел совершенно так же, как и вечером. Чонгук же напоминал обиженного жестокими детьми бездомного щенка. — Где ты был? Наложник молчаливо опустил глаза. Мин подошёл к нему и большим пальцем коснулся покрасневшей щеки, вынудив Чонгука растерянно поднять лицо и соприкоснуться с чужими спокойными глубокими глазами с багровым отблеском. Юноша неохотно и тихо ответил: — Там же, куда вы меня и привели. Король не отреагировал. Он наклонился ближе, почти не оставив расстояния между их лицами, и опасно приблизился к чужой шее, глубоко вдохнув запах чонгуковой кожи. По телу Чона пробежала мелкая дрожь и сердце бешено загремело. Юнги отстранился и понятливо кивнул. — Ясно. Чонгук ахнул, оказавшись объятьях. Он замер, ожидая продолжения, но Мин не шевельнулся, прижимая наложника к себе мягко без силы. Вампир умиротворённо прикрыл глаза и доверительно положил ладонь на затылок Чона, погрузив пальцы во взъерошенные грязные тёмные волосы без толики отвращения. Поняв, что за простым человеческим жестом не кроется ничего страшного, Чонгук ощутил успокаивающую волну тепла и тоже прикрыл глаза. Чужая кожа не была тёплой, взгляд — пронзал холодом, но наложник чувствовал согревающий жар, исходящий от закрытого для всех сердца Юнги. А сам Мин чувствовал исходящий от Чонгука запах: Запах слёз, секса и жасмина