Биполярное аффективное расстройство

Что-то внутри ломается, бьется, разрывается практически с ощутимым треском, заполняя внутренности нескончаемой болезненной агонией. Все иные ощущения тухнут и рассасываются, сейчас Изуку не чувствует ни ноющих коленных суставов от резкого падения, ни сбитых об асфальт ладоней. Мидория прикрывает рот, глушит безостановочный смех израненной рукой, пачкает губы мелкими кровавыми разводами, мимолетно думая о том, что, наверное, что-то разбившееся — это его сердце, умершее вместе с мамой. Мир рассыпается, ежесекундно рушится, оставляя после себя серость и труху выгорающих чувств. Изуку Мидория, ранее не знавший потери близких, сполна упивается траурной печалью. Он ведь так ей ничего и не объяснил. Он ведь так и не смог обрести спокойствие под нежными ладонями и понимающим, всепрощающим материнским взглядом. Изуку громко хлюпает носом, дрожит в истеричном плаче, заменившем глухой смех. — Почему? Почему? Почему? — безостановочно шепчет Мидория. На него больно смотреть. Сломленный, продрогший до костей подросток, глядит пустым взглядом тяжелобольного человека, хватается побелевшими от холода руками то за вздымающуюся грудную клетку, то за искривлённый в немом крике рот. Кацуки изнутри кусает щеки, сжимает ладони в кулаки, всем нутром тянется к Изуку, желая прижаться, утешить, поделиться таким необходимым теплом, но это лишь желание. В реальности между Изуку Мидорией и Кацуки Бакуго мрачной фигурой стоит Шигараки Томура — он не позволит тронуть Деку не из-за чувства собственничества и иррациональной ревности, а потому, что знает, что любая нежность сейчас хуже ножевого ранения. Тенко Шимура, потерявший в этой жизни слишком много близких людей, как никто иной понимает тихо скулящего от разрывающей боли Изуку. Мидории не нужны ни путанные речи, ни чужое сожаление, ведь говорить о смерти со знанием дела могут только покойники, а иное — бесполезное сотрясание воздуха, неспособное излечить от печали. — Нужно уходить, — произносит Шигараки именно в тот момент, когда за их спинами начинает искриться пурпурные частицы разрастающегося портала, а за углом — красно-синие огоньки полицейских автомобилей. У Изуку ватные, почти не держащие ноги, испачканные в грязи джинсы и дрожащие от напряжения колени. Игнорируя протянутую ладонь Томуры, он недовольно хныкает, поднимается самостоятельно, всем нутром не желая уходить; не желая оставлять последнее, что связано с Инко. Мидория поднимает голову высоко-высоко, глядит на посеревшее больничное здание, теперь напоминавшее могильник, мысленно прощаясь. Внутри догорает томящаяся истерика, оставляющая после себя липкую пустоту, медленно заполняющую нутро. Изуку совсем не чувствует себя живым, способным ощущать хоть что-то, будто бы минувшая истерика — это ни что иное, как последний крик травмируемого и умирающего сознания. Сглотнув тяжелый ком в горле, Изуку движется к раскрывшемуся телепорту. Пурпурный искрящийся портал исчезает также быстро, как и появляется, забирая с собой два расплывающихся силуэта. На миг взгляд Изуку и Кацуки встречаются, две пары глаз наполнены одинаковым сожалением и болью. Неизвестно, когда в следующий раз им доведется встретиться, но сейчас каждый из них уходит туда, куда считает нужным: Изуку Мидория возвращается в пустующую однокомнатную квартиру, пропахшую пылью и недоеденной яичницей, а Кацуки Бакуго — прямиком в больничную палату, где на хладеющей постели все еще лежит тело Инко. Остаток дня Изуку не живет, а доживает. Внутри все так же всепоглощающе пусто, будто бы все эмоции вылились со слезами, с кровью на мокрый асфальт около больницы. Стоя перед зеркалом в ванной, он совсем себя не узнает: лицо кажется слишком бледный, непропорциональным, изуродованным разводами крови, не его. Изуку умывается, стирает грязь и засохшие алые линии у рта, насухо вытирается, глядит еще раз и снова видит не себя. Инко. Идентичная внешность, в детстве вызывающая лишь умиление и радость, теперь раздражает и нервирует, напоминая о болезненной потере. Изуку, вновь дрожа, шарахается от своего отражения, искривлённого игрой больного разума. Ему не хочется выглядеть так, не сейчас, не в тот момент, когда такое похожее лицо все еще улыбается в памяти. И Изуку тоскливо улыбается в ответ, не глядя открывая кран ванны. Путанные и трясущиеся пальцы долго не могут справиться с пуговицами, застежками, слоями одежды, но в конце концов Мидория управляется с вещами, обнажая кожу. Его тело все еще изувечено припухшими ярко-пунцовыми шрамами, покрывающими плечи, запястья и бедра — места, скрытые от осуждающих людских глаз. Он никогда не наносил себе увечья для демонстрации своей боли, наоборот, бесконечные кровоточащие линии — это единственное, что помогало справиться с пылающим Адом, поселившемся в сознании. Изуку перешагивает через край ванны, ступает ступнями в ледяную воду, слегка морщась от холода, но все опускаясь полностью. Схватив в руки почерневшую от времени мочалку, Мидория, обильно натерев ее мылом, елозит твердым пористым материалом по коже, царапая острыми щетинками эпидермис до покраснения. Ему хочется смыть с себя этот день, покрывающий невидимой пленкой все тело; ему хочется избавиться от лица Инко, замершего поверх его собственного. Он грубо трет губкой лицо, шею, царапает ногтями щеки, но этого недостаточно, чтобы снова почувствовать себя живым. Взгляд интуитивно цепляется за поржавевшую одноразовую бритву. Каждый, кто делает себе больно знает, что канцелярские ножи, пластиковые бритвы и металлические точилки — это не просто ножи, бритвы и точилки. Наученные пальцы справляются с запаянными краями бритвы профессионально точно и монотонно, забирая из нутра конструкции самый важный элемент — лезвие. И Изуку режет, режет, режет. Глубокая рана от ключицы до солнечного сплетения сочится сукровицей и кровью, раскрываясь под натиском холодной воды. Умирать так страшно и не хочется, и все, чего желает Мидория — это узнать, жив ли он все еще, или только имитирует жизнь. Через пятнадцать минут Изуку потеряет достаточно крови, чтобы начать терять сознание. Через полчаса Шигараки вытащит его продрогшее тело из ванны. Через день нанесенный порез начнет полноценно затягиваться и заживать. Через два дня похороны Инко Мидории.