Без месяца заря

Океан Ельзи — Коли тебе нема

      Перья впитывали лунный свет за окном. Сыворотка правды готовилась медленно, спешка здесь могла испортить весь результат. За ужином её посадили за общий длинный стол с другими «студентами» — заложниками диктатуры Волдеморта. Здесь они покорно делали вид, что таковыми не являются, и наслаждались своей жизнью и роскошью сытой жизни.       Вот только после истязательств и постоянного страха, в их глазах не было сверкающего блеска. Они были похожи на глаза задохнувшихся на суше рыб.       Фэй Данбар, директриса, сидела во главе стола и вела тихую беседу с учителями-надсмотрщиками, один из которых совсем не смотрел на неё, по сути, точно такую же юную девушку, что и студентки. Он смотрел на Габриэль, и та ловила его взгляд на себе, отвечала тем же. Голубые глаза сверкали отблесками горящих свечей.       После ужина студенты могли идти по комнатам, но Габриэль выбралась на двор. Там удушающе пахли ночные фиалки, и она, усевшись на скамью, запрокинула голову и подставила лицо лёгкому ветерку. Если Корбан придёт, Габриэль попросит его повторить с ней тактику, или логику, или всё вместе взятое.       Но он не приходил долго, наверное, его задержала эта директриса, непонятно каким образом занявшая эту должность. Может быть, через постель? Только вот через чью? По слухам, Волдеморт был бессильным и немного… геем? Вообще о нём много чего говорили в определённых кругах, в том числе и о его мужском достоинстве, точнее наличии такового в принципе. Интересно, в таком случае, было ли возможно с ним переспать, стать его любовницей? Говорили, что во время ритуала возрождения что-то пошло не так, и Волдеморту досталось полузмеиное тело и безобразное безносое лицо с алыми зрачками хищных глаз. Говорят, что и члена у него не было тоже, а то, что было между ног, напоминало женский клитор?..       Габриэль засмеялась:       — Нет, это всё-таки какая-то глупость.       — Глупость? — её правое ухо обдал горячий шёпот Корбана.       Он сел с ней рядом, расстегнул пуговицы на кителе, снял с себя и набросил на озябшие плечи Габриэль.       — И чем это вы там занимались так долго, учитель?       Она положила на его бедро свою ладошку и мягко погладила напряжённую мышцу под тканью. Корбан несколько раз рассеянно заморгал, потом растянул губы в понимающей улыбке:       — Ревнуешь.       — Нет, — тут же произнесла она, сжав пальцы в кулачки.       — А я не спрашивал.       — Ну, может быть, совсем чуть-чуть.       Дышать его запахом, быть окружённой его теплом и сидеть совсем рядом, всего в паре дюймов, — казалось хорошей идеей, даже очень хорошей. Небесные светила были тусклыми и мигающими, небосклон был глубокого тёмно-синего бархатного цвета, у покойной матушки было подобного цвета очень красивое и тяжёлое платье. Габриэль в детстве думала, что мадам Нуар, вероятно, была бы в таком же.       Она отняла руку и скрестила пальцы в замок.       — Вы иногда вспоминаете мою маму?       Корбан вскидывает голову, тихо и тяжело вздыхает, глядя на тусклые звёзды:       — Очень часто. Я любил Аполлин.       — Как меня? — вопрос сорвался быстрее, чем Габриэль успела его обдумать.       — Нет, это… — между бровей Яксли пролегла морщинка, — другое, — последнее слово было произнесено тяжело, будто он не смог подобрать иного.       — Вы же и с мужчинами вступаете в интимную близость? — Габриэль оскалилась. — Долохов, Кэрроу, Малфой-старший, Розье?..       На последней фамилии он рассмеялся:       — Они мои друзья.       — Все так говорят.       Корбан даже закашлялся, порывисто приобнял Габриэль за плечи и притянул к себе:       — Кто это такие твои «все», м?       Габриэль рассмеялась, ощутив его щекочущие пальцы на собственных рёбрах:       — Les gays, mon douce*.       — Я похож на гея?       — Самого настоящего.       — Что ж… — он ухмыльнулся. — Думай, что хочешь, Габи.

***

      Габриэль хотелось очень простого. Того, что, казалось, случалось ежеминутно с каждым живущим на земле хотя бы однажды. Ей хотелось тепла и объятий, но просить она не умела, даже не так — обнимать первой было тяжело, невыносимо.       В голове вертелись одни и те же мысли о том, как ей зябко. Китель Корбана был почему-то теплее одеяла, но его Яксли, конечно же, забрал, поэтому этой ночью её колотило так, будто она заболела: зубы стучали, кости ломило, ноги и руки были ледяными. Озябший нос Габриэль прятала под одеялом, скрутившись в комочек.       Но утром, когда настала пора завтрака, она, как ни в чём небывало, будто и не переживала все эти тянущееся часы, вновь оказалась в столовой за общим столом — всё такая же отстранённая, с насмешливым взглядом и оскалом вместо улыбки, колкая и злая ко всем, кому так не посчастливилось оказаться с нею рядом.       Золотые локоны Габриэль всё ещё немного пахли парфюмом Корбана.