десятый уровень

Следы от ногтей,

Мой разум задушен.

Не стреляй и не бей,

Ведь я безоружен.

Эмерсон сдержал обещание. Да, он никогда бы не оправился полностью за три дня, это просто невозможно. Да, его состояние было далеко от идеала, но манящая возможность сбежать и слова Ремингтона, каждый день всплывавшие в голове, растекавшиеся эхом в сознании, оказались сильнее желания опустить руки.  Он пообещал. И подставлять того, кто буквально помог остаться ему в этом мире — слишком низко даже для Эмерсона, хотя казалось бы. Кто бы мог подумать, что однажды Барретт вообще о чём-то таком задумается, когда всю жизнь его волновало только собственное состояние и ничего более? Жизнь очень уж непредсказуемая штука даже для такого, как он. До него, наконец, дошло, что поспешные выводы о чём-либо — вещь бесполезная, ведь всё может повернуться на сто восемьдесят градусов, оставляя тебя в неведении от того, что так может быть. Эмерсон понемногу, в меру возможностей своего желудка ел и появлялся на занятиях, в основном — лишь ради того, чтобы ощущать Ремингтона рядом. Он не признавал этого вслух и не был готов признать в том числе и себе, но как факт — с ним ощущалось безопаснее. Уж после всего того, что было — точно. Ремингтон и сам не пребывал в восторге, когда Эмерсона рядом не наблюдалось, так что когда тот, наконец, начал хоть как-то походить на человека и подниматься с кровати, Лейт ликовал внутри. И не потому, что им удастся воплотить побег в жизнь. Ему просто было спокойно и по-странному хорошо от того факта, что сосед более-менее уверенно стоял на ногах. Видеть, что усилия не были потрачены впустую — один из лучших подарков Судьбы, который Рем мог себе вообразить. Никто из них не терял времени: пока Ремингтон всячески помогал Барретту заново становиться собой, откармливал его и тормошил по ночам всякий раз, когда его преследовали кошмары, тот прокручивал в голове их план. Эмерсон мало говорил и больше думал, иногда снова брался за карандаш и бумагу, и Рем в такие моменты старался даже не дышать, чтобы не отвлекать парня. Всё же, именно сосед взялся за эту идею, и вряд ли бы Лейт придумал что-то лучше, чем просто пойти напролом. И такой вариант мало того, что не рассматривался из-за состояния Эмерсона — он был в принципе крайне идиотским и обречённым на провал.  Одной из проблем, волновавших Барретта — двери, которые закрывались на ключ после отбоя. Практика, рассчитанная на тех, кто не мог справиться либо со своими чещущимися что-нибудь украсть руками, либо уберечь других учеников от безумцев, которым голоса в голове или кто-то ещё могли приказать убить кого угодно. Никогда не угадаешь, что у человека на уме, верно? Поэтому перестраховка была столь... радикальной, но вполне рабочей. Запирали всех, в том числе и относительно безобидных, как Ремингтон и Эмерсон, которые умели держать эмоции и желания в узде, и это было проблемой. Днём сбежать — всё равно, что руку себе добровольно отрубить, а ночью не получится из-за запертых дверей. Украсть ключи — не вариант, ведь дверь запиралась только снаружи, изнутри её не откроешь никак, если только ломать, что создаст много ненужного шума. Прыгать из окна — останутся без ног.  Но Эмерсон был бы не Эмерсоном, если бы не нашёл выход из ситуации. Не самый приятный, но… Лучше так, чем продолжать сгнивать в интернате. В конце концов, сложный путь — тоже путь. — Твою мать, опять?! Ремингтон сел на постели, учуяв резкий запах. Мешки под глазами говорили сами за себя: он безумно хотел спать, но сосед, видимо, решил не только морально его изнурить, но и добить физически. Эмерсон снова обмочился в постель. Прямо тогда, когда Рем почти провалился в сон. И это происходит уже второй чёртов день подряд. Лейт понятия не имел, отчего это происходило — видимо, последствия передозировки всё ещё напоминали о себе, но, блять, можно хотя бы разбудить? Нет же, Эмерсон даже голоса не подавал. Молчал каждый раз, когда Ремингтон обнаруживал это. Барретт не издавал не звука. В темноте Рем не мог разглядеть, лежал ли сосед с закрытыми глазами или нет, да и не особо важно — какая разница, если Эмерсон так или иначе обмочился снова, и Ремингтону придётся разбираться с этим опять? Он шумно, рвано вздохнул от наполнявшей его злости, но молча поднялся с кровати и прошёл к двери. Ему ничего не оставалось, кроме как громко, почти со всей силы стучать в дверь со словами: «Эй, есть кто-нибудь?!» — в надежде, что его услышат. Ремингтон был готов на многое, но не на уборку за Эмерсоном — нет уж, либо сам, либо кто-то другой. Лейт не хотел рисковать своим желудком и возможностью испражнить через рот всё, что в нём было, если даже прикоснётся к грязному белью. Кровь никогда не вызывала в нём каких-либо эмоций, но... У всего были свои грани. Двое из персонала услышали довольно быстро, — ещё бы, то, как орал Реми, сложно не услышать за километр, — отперли дверь и включили свет. Лейт сощурился и поморщился от резкой перемены в освещении, да настолько, что аж заболела голова. Или это от запаха? Впрочем, уже и не важно. Ремингтон отошёл в сторону, почти что в угол, что был рядом с выходом, с глубоким вздохом, говорившим за себя, а ладонь сама зарылась во взъерошенные волосы, несильно их сжимая.  В голове — тысяча мыслей, и ни одной адекватной даже не потому, что он сонный. Боже, никому в этом сгнившем мире неизвестно, насколько его это заебало. Насколько заебали эти ободранные стены; смешение самых отвратительных запахов в единое целое, травившее похуже любого яда; люди, которых таковыми и не назовёшь, точное определение — чудовища; существование среди скопившегося смрада — уже никаких сил не осталось, по шею сидело и отступать не собиралось. Ремингтон обещал себе быть сильным до конца, но у всего были свои пределы, и без того пошатанная психика подступала к ним семимильными шагами. Хотелось кричать во всю глотку, рвать на себе волосы, бить в стену — всё что угодно, лишь бы перестать чувствовать хаос внутри. Но нет, Реми, держись. Ради них двоих, ради себя, ради цели.Ради мести. Ну же, Рем, ты действительно хочешь руки на половине пути? Ни за что.  Пока тысяча и одна мысль пролетала в голове, отчего перегруженная голова начинала кружиться и молила уже опуститься на постель снова, до ушей дошёл диалог крепких парней из персонала, чей сонный бубнёж различить в крохотной комнатушке не составило труда. — Может, сказать, чтобы дверь ему не запирали? А то мы так до бесконечности бегать будем. — Ага, стоит. Это ж не этот, как его, розоволосый… Реми замер на месте.  До него дошло. Наконец-то дошло, что к чему.  Он обернулся на Эмерсона, которого выводил из комнаты один из парней, пока другой собирал грязное бельё. Их взгляды пересеклись на выходе, и в глазах цвета утренней травы, на которой сияли капли росы, он разглядел нечто хитрое, отчасти демоническое, а губы искривились в секундной ухмылке, и Ремингтона на миг пробила дрожь. Специально. Этот сукин сын всё продумал. Радикально, уйдя в крайности, а как ещё, когда интернат — и есть сама крайность? И настолько это абсурдно, как в каком-то дешёвом ситкоме, что не то плакать хотелось, не то смеяться во всю глотку.  Эмерсона вывели из комнаты, оставив Ремингтона наедине со своим шоком и осознанием того, что теперь они гораздо ближе к концу их совместного ужаса, ближе к запаху свободы, что вмиг сотрёт любые воспоминания и мысли о тёмных коридорах и существах, живших по углам. С того дня им перестали закрывать дверь в комнату. «Для доступа в туалет ночью» — версия для администрации, а их же — упрощённый способ сгинуть отсюда. Кто теперь удивится бродившему по коридорам странному пареньку и его соседу, чьё присутствие можно легко списать на «он меня провожает, я не в состоянии добраться сам»? Ведь пока не доказано обратное, то и обвинять не в чем, верно?  А грозные ночи — их главный союзник, что обязательно окутает их одеялом тьмы и позволит спастись. Это уже половина успеха. И снова этот блядский Эмерсон, что поражал своим умом вкупе с безумством, так необычно красиво сочетавшимся в нём.  Блядский Эмерсон Барретт, который не то приведёт их к победе, не то уронит на самое дно, откуда они никогда не выберутся. Но как говорится: поживём — увидим? Если доживут.

* * *

Давай теперь честно,

Кто же я для тебя? 

Твой груз бесполезный?

Очередная беда?

— Ты как? Хриплый и тихий голос Ремингтона разрезал тяжёлую тишину, что нависла в комнате. Свет не горел, лишь Луна пробивалась в окно сквозь облака и деревья, и хоть как-то помогала друг друга увидеть, но основным ориентиром были звуки. Шорохи, голоса заполнили стены, в которых скоро не останется ничего, кроме немых и глухих воспоминаний о тех, кто когда-то жил здесь. Обо всём том, что произошло, о чём не принято говорить вслух.  И не нужно. Это равно табу, да и зачем? Смысл ворошить прошлое, что скоро будет гореть ярким пламенем на задворках сознания? Последняя ночь, после которой совсем по-другому, ярко и слепяще, взойдёт солнце, ощущалась нереальной. Будто бы это чья-то другая жизнь, другие глаза, через которые Рем видел желаемое, казавшееся недосягаемым, другой мир. Фильм от первого лица, но стоило моргнуть, коснуться чего-либо, почувствовать лёгкий сквозняк, что насвистывал никому неизвестную мелодию — и возвращался обратно. Стоило увидеть его — и всё на своих местах.  Кажется, Лейт впервые мог глубоко вдохнуть. Несмотря на то, что могло их ждать впереди как в этих стенах, так и за ними; несмотря на возможный провал, которого не исключал никто, даже уверенный в себе Эмерсон. Но одна лишь мысль уже помогала распрямить плечи и смотреть только вперёд. Потому что отступить сейчас — значит, не сделать шаг вперёд больше никогда. Ремингтон неотрывно смотрел на силуэт в полутьме, что склонился над ящиком стола и замер в таком положении после его вопроса. Эмерсон задумался: а как ещё ему быть? Слабое, измученное передозировкой тело молило дать отлежаться и выспаться «ещё совсем немного», химия мозга не выдавала ничего дельного, кроме желания подохнуть и больше не быть балластом, ну или как минимум закинуть в себя «самую последнюю дозу». Всё это — глупый человеческий организм, не до конца подконтрольный самому себе, и от одной только такой мысли тянуло добить себя с концами, лишь бы не мучиться. Но видимо таков его удел. Биться. — Лучше не бывает. — Губы Эмерсона искривились в ухмылке, после чего он открыл ящик и достал оттуда спрятанные в скомканных листах бумаги деньги. Те, что ему удавалось долгое время прятать по углам от дотошной администрации и сотрудников, которые смог сохранить ещё с самого приезда. Кто бы мог подумать, что они-таки пригодятся однажды? Ремингтон наблюдал за тем, как Барретт засунул несколько купюр во внутренний карман жилета, из которого в случае побега те выпасть не должны. Наблюдал, как тот, разведя беспорядок даже из своих немногочисленных вещей, выбирал и брал только то, что правда пригодится. Лучшая одежда, деньги, пара карандашей в том же кармане и одна ручка — ненужная, но конкретно сейчас пригодится.  И у обоих практически одинаковые шрамы в глазах, одинаковые мотивы и одна цель, однако совсем не это пробуждало в Реми по отношению к соседу, — теперь ещё и напарнику, — нечто, о чём Лейт не задумывался или не хотел задумываться. То, что он в себе безбожно давил, но переполненная чаша с эмоциями оказалась сильнее. Она пьянила его, когда Рем смотрел на него.  — Эмерсон,— позвал тихо с почти что мольбой в голосе.  Барретт обернулся, когда Рем, показавшись в свете серого диска на небе, осторожно, едва ли не подкрадываясь, подошёл к нему ближе. Комната была и без того маленькой, а сейчас казалась ещё меньше.  — Послушай, это всё дико прозвучит и всё такое, — неуверенно, с метавшимся по помещению взглядом, начал сосед, — но… Помнишь тот разговор в лечебке? Эмерсон удивлённо приподнял бровь. Естественно он помнил. Помнил абсолютно всё. Чужой взгляд, чужой голос — вплоть до почти неуловимого звука шагов.  Помнил, а потому Барретт в ответ кивнул. — А что? Ремингтон прикрыл глаза на несколько мгновений в ответ и рвано выдохнул. «Ну почему ты такой тупой, блять». — Я…  Вдох-выдох, Реми, тебе уже далеко не пятнадцать и ты не девочка.  — Слушай, — и снова шумный выдох, — с тех пор ничего не поменялось. Я это серьёзно сказал. Эмерсон молчал. — Выберемся мы или нет — неважно, я просто хочу, чтобы ты это знал.  Вязкая слюна так и не хотела проходить в глотку. — Ты мне не безразличен.  — Я знаю. — Не просто в дружеском плане. Ремингтон никогда прежде не желал так сильно отрезать себе язык, как в эту чёртову ночь. Эмерсон всё ещё не говорил ни слова. — Ты для меня не просто местный дурачок, к которому меня подселили, понимаешь? — Сердце Ремингтона норовило сломать ему рёбра и выскочить с каждым словом всё сильнее, но черта уже пресечена, и стушеваться было бы ещё более неловко, чем продолжать. — Ты для меня не чужой. И если мы не справимся, то я хочу, чтобы ты об этом помнил всегда. — Рем… — Подожди, — отрезал Лейт. — Просто… Можно тебя кое о чём попросить? Тишина тянулась вечность, и смотреть друг другу в глаза становилось невыносимой пыткой. Взгляд Ремингтона наполнен немым отчаянием, взгляд Эмерсона — непониманием и любопытством. Барретт не мог отказать тому, кто неоднократно рисковал ради него, «местного дурачка», что никого ни во что не ставил. В нём впервые проснулась человечность, что, казалось, погибла ещё в далёком детстве и покрывалась толстым слоем пыли с каждым наступающим годом.  Хоть что-то Эмерсон да мог для него сделать.  — Проси. Ремингтон кивнул. — Закрой глаза, — шептал в оглушительном ночном безмолвии, — и ничего не говори. Вообще ничего. И после тоже. Что ж, Эми, ты сам на это подписался — пришлось подчиниться. Барретт на вдохе прикрыл веки, стоя, будто приклеенный к полу, и старался даже не дышать.  Ударит — чёрт с ним. Вполне заслужил, разве нет? Он натворил достаточно дерьма, вдобавок неплохо потрепал нервов человеку, что, оказывается, искренне за него переживал. Рвал себя напополам и из кожи вон вылезал, чтобы сердце придурка в его потрёпанной шляпе билось дальше, и не потому, что клятва «идти вместе до конца», а потому, что один тот уходить был не готов и не хотел.  Какого же было удивление Эмерсона, когда вместо пресловутого удара он почувствовал на себе сухие и холодные губы, что мягко, невесомо коснулись его губ. Неуловимо и осторожно, словно впервые.  Никто не мог сказать, сколько это длилось. Сколько секунд, минут, часов, дней, лет? Плевать, ведь за окном — всё так же темно и глухо, а здесь — холодно и пусто, и лишь они одни существовали среди этой бетонной конструкции и наполнявших её бессмысленных вещей. Время растворилось в воздухе, как сигаретный дым, и Рем впервые понял смысл выражения «земля уходит из-под ног». Так вот что такое настоящий поцелуй, когда тело трепетало и покрывалось сотнями мурашек, что вместе с жаром пробегали по спине.  Эмерсон нарушил одну из просьб: он открыл глаза, чтобы, кажется, в первый и последний раз запечатлеть этот миг. Столь короткий, но важный для Реми и в какой-то степени для него самого. Несмотря на то, что его губы были холодными — внутри разливалось странного рода тепло, которое он не мог объяснить. Глаза Эмерсон всё-таки закрыл снова, потому что в голове проскочила мысль, что так куда приятнее. Ремингтону не хотелось отрываться. Чужие тонкие губы — лучший наркотик, что захватывал разум с первой же дозы, затягивал с головой и отпускать не собирался. Но всё хорошее когда-нибудь кончается, верно? Как бы ему того не хотелось, как бы нутро не говорило обратного. Как бы ни билось сердце, как бы ни задыхался. Идея умереть от окативших ощущений была не такой уж и плохой, но удивительным образом Ремингтон всё ещё стоял на своих двоих. И целовал его. Реми неумолимо сгорал в невиданных ранее чувствах, но ради Эмерсона он был готов прогореть дотла.  Лейт оторвался от него с тихим причмокиванием из-за слюны и только тогда открыл глаза. Несколько жалких секунд, что Барретт стоял неподвижно и не смотрел на него, Ремингтон запоминал его таким. Прекрасным под Луной, хрупким и бледным, и сердце горело различными словами, что так и вырывались из пересохшей глотки, но застревали там же на половине пути.  Рем никогда не сказал бы всего того, что крутилось на языке заевшей пластинкой. Эмерсон поднял веки, и попытаться выдержать взгляд его глаз цвета летней травы, освещённой солнцем, он не смог бы. Не в этой жизни. А потому — быстро отвёл и направился зачем-то к своей постели, неловко перебирая вещи, будто там было хоть что-нибудь важное, когда самое по-настоящему главное стояло напротив за спиной.  — Рем… — выдохнул в полу-шёпоте сосед, которого тут же прервал Лейт, шурша вещами в сумке. — Я просил, — напомнил он второпях, задыхаясь так, словно пробежал несколько километров. — Я знаю, что ты не ответишь мне тем же. И не надо. Это была моя последняя просьба. Где-то сзади послышался шумный вздох. Эмерсон, закрыв глаза снова, запустил ладонь в волосы и склонил голову. Пальцы непроизвольно сжали спутанные пряди, отчаянно стараясь вытравить кашу эмоций, воцаривших в сознании. — Прости меня. И это искренне. Какой по счёту раз? Неважно.  — Забей. Это тот разговор, к которому Ремингтон никогда не был и не будет готов. То, что так же запретно обсуждать. Рот на замок, а ключ — куда подальше. Ничего не было, ничего не произошло.  «Да ведь, Эми?» А ответа никогда не последует. Ремингтон, сделав несколько вдохов и выдохов, закрыл сумку и выпрямился. Отбросил волосы назад, глаза метнулись к окну. На улице — ни ветра, ни звука. Идеально для их выхода на арену. — Пора. Нельзя больше откладывать, что бы там кто ни чувствовал.  Это их шанс. Первый и единственный. Последний.

* * *

Дверь едва слышно скрипнула, из-за неё показалась взъерошенная голова Реми, что быстро осматривался по сторонам на наличие кого-либо из сонного и скучающего персонала, но на их счастье — никто не решался вылезти на прогулку по зданию.  — Чисто. Ремингтон аккуратно толкнул дверь, слабо, касаясь лишь кончиками пальцев, дабы не создавать слишком много шума от скрипевшей деревяшки. Лейт просунулся первым, а следом — Эмерсон, что не отставал ни на шаг и находился строго за спиной. На этом настоял Рем, готовый принять основной удар на себя в случае чего как минимум потому, что он сильнее физически. Оба стояли у стены, продолжая опасливо оглядываться, но убедившись в словах Ремингтона о «чистоте», переглянулись.  Сейчас или никогда. Идти рядом с перилами по обеим сторонам лестницы — самоубийство, под них попадали сразу две камеры. Так что единственный выход — идти строго посередине, и идти максимально медленно и осторожно, не создавая лишнего шума скрипами старых половиц под ногами. У Эмерсона не было с собой чего-то по типу кроссовок, а потому тот шёл босиком, и уговорить поменяться местами не получилось, так что Рем шёл впереди в повидавших время кедах, в коих прибыл сюда.  Лейт ступил на первую ступеньку, и после молча обернулся и протянул Эмерсону руку, без слов говоря: «Здесь слишком темно, мне не хватало ещё, чтобы ты тут упал». И Барретту пришлось вложить свою ладонь в чужую, потому что Рем был прав. Последствия передоза неплохо сказались на координации, и упираться сейчас — самый рискованный эксперимент. А главное нежеланный. Ремингтон сжимал его руку так, будто отпустит — и потеряет соседа; будто тот исчезнет и никогда более не вернётся. Аккуратно двигался, смотря под ноги; удивительно, что вообще мог что-то разглядеть в этом сумраке. Эмерсон наступал строго за ним, шаг за шагом, пытаясь даже не дышать лишний раз. И без того казалось, что он — балласт, так не хотелось доставлять ещё больше проблем, помимо своего присутствия. Несмотря на то, что именно Барретт придумал операцию, разработал план и подготовку к его осуществлению, главным сейчас был Реми. И потому, что был в добром здравии, и потому, что Эмс ему доверял. А после того, что было в комнате… Доверие как-то само стало вещью неоспоримой. Кто ещё будет целовать его, признаваться в том, чего никогда в жизни не говорил? На последних ступеньках, что тускло освещались Луной, Эмерсон повернул голову вправо, в сторону коридора и нескольких колонн. Взгляд зацепился за знакомую дверь, казавшуюся совсем-совсем близкой: за дверь кабинета Костелло. Там, если обойти её стол, была ещё одна дверь — она вела прямиком в небольшой склад с целыми полками, забитыми разными медикаментами. Естественно, не каким-то обычными: транквилизаторы, нормотимики и прочие чудеса фармакологии, к которым питал тягу юноша. И столь заманчиво кабинет выглядел именно сейчас. Чего там: всего лишь проникнуть внутрь, взять с полки уже знакомые пачки… Когда Эмерсон следом за Ремингтоном спустился с последней ступеньки на пол первого этажа, то глаза всё ещё были сосредоточены на другой двери, коей и в помине не было в плане. Голова заполнилась абсолютно другими мыслями, сопровождавшимися уже знакомыми: «Ничтожество»; «Груз на плечах»; «Думаешь только об одном»; «Ты же обещал».  Блять. Эмерсон почти сделал полноценный шаг в сторону, но была одна проблема: его ладонь всё ещё была в цепкой и твёрдой хватке Реми. И как о таком можно позабыть?  «Настолько тебе затуманили разум какие-то пилюли, Барретт? Как же ты жалок». Лейт, что был готов уже отпустить Эмерсона, прислониться к стене и приступить ко второй части плана, почувствовав движение парня, обернулся и резко потянул того на себя. Хватило секунды, чтобы впечататься в стену спиной самому и, перехватив Эмерсона за грудки жилета, прижать того к себе вплотную. Тело к телу, глаза в глаза и минимальное расстояние между; такое, что чувствовалось тёплое дыхание друг друга. — Ты совсем из ума выжил?! — громким, шипящим шёпотом выплюнул Рем, как змея — яд. Не то время, чтобы церемониться. — Ты мало пиздюлей получил? Ещё хочешь? Эмерсон и звука не издавал, потому что возразить ему нечего. Он был бы даже не против огрести в таком, гораздо более трезвом состоянии — может, и дойдёт что-нибудь.  — Ты здесь остаться хочешь? Барретт отрицательно покачал головой. — Вот и стой смирно.  И снова не противился. Интересно, что бы сказал тот Эмерсон, ещё не искалеченный таблетками и пребывавший в добром здравии? Наверняка вставил бы свои пять центов, огрызался и говорил что-то вроде: «Это вообще всё я придумал, это ты должен меня слушать!» — но ни настроения, ни желания, ни сил. Наоборот, он был готов сказать спасибо Ремингтону за то, что взвалил побег на себя.Спасибо его по большей части отвратительному характеру и твёрдой целеустремлённости, даже когда, казалось бы, никаких надежд не осталось. Потому что кто ещё? Да никто. Отпустив Эмерсона, тот прислонился к стене справа от Реми и они снова переглянулись. Без слов, лишних движений, понимая друг друга с помощью одних лишь глаз, Барретт протянул соседу захваченную ручку, а следом — один из шприцов с транквилизатором, украденных во время драки в столовой с Сайксом. Другой остался при нём.  Кивок.  Пора. Ремингтон отвернул голову. Медленный выдох и едва уловимый выдох: собирался с силами. На место неуверенности довольно быстро пришла неукротимая злость вкупе с желанием куда-нибудь выплести её, отомстить, а не просто сбежать, как крыса с корабля. Но, эй, Лейт, держись, — никакого лишнего шума, помнишь?  Ручка полетела куда-то в коридор, довольно-таки громко приземлившись. Банальный, но работающий отвлекающий манёвр, ведь в такое время не то что шагов не слышно — не слышно даже чужого дыхания; ничего, кроме сквозняка и периодического от него скрипа старого, сгнившего пола. Довольно громкий звук привлечёт внимание кого угодно, но если другие сотрудники находились далеко и прибегали только на истеричные крики о помощи, то вот охрана как минимум поинтересуется из глупого человеческого любопытства. На это и расчёт.  Реми тихо, но достаточно быстро перебрался на противоположную сторону, когда заслышал тяжёлые шаги охранника. Дверь открылась, загораживая спрятавшегося парня.  Вперёд. Ему хватило секунды, чтобы когда охранник сделал несколько шагов от двери, выскочить из-за неё же и воткнуть иглу в шею со всей силы, что была в руках — пришлось придерживать толстое тело, чтобы то с грохотом не свалилось на пол. Рем, что был пусть и силён, но всё-таки меньше комплекцией, чуть подрагивая от напряжения, уложил мужчину на пол возле стены, а после выпрямился в попытке отдышаться. — Грег?  И снова глаза в глаза.  «Остался ещё один», — мысль, что проскочила у двоих.  С каждой секундой запах новой жизни чувствовался сильнее, приятно манил и заставлял кровь закипать. Эмерсон достал второй шприц, крепко сжав тот в руке. Слабое тело потряхивало не то от волнения, не то от попытки не упасть от резкого выброса адреналина, к которому организм явно не был готов. Ноги были ватными, дыхание — сбитым и неглубоким.  Послышались шаги, направлявшиеся к выходу из комнаты охраны. Эмерсон поджал губы, будто это помогло бы взять себя в руки за эти несколько секунд, что охранник сокращал расстояние между ними. Эми, ты, может, и умный, но тело твоё — ничтожный сосуд, который в любой момент силы могли покинуть.  И Ремингтон достаточно быстро это понял. Стоило охраннику выйти из-за двери, они с Эмерсоном столкнулись взглядами. Много времени не понадобилось, чтобы осознать, что ему не удастся даже хоть немного одолеть вышибалу, и надо бы действовать на опережение, чтобы не пришлось разбираться с шумом, который явно последует.  Вздох. — Эй. Охранник развернулся на негромкий, хрипловатый голос, и это — главная ошибка. В ту же секунду кулак Ремингтона прилетел ему в челюсть, вырубая за секунду, и Эмерсон лишь успел подхватить тело, прежде чем понять, что произошло. Что уж тут говорить про бедолагу, без сознания расположившегося на руках соседа.  — Занеси его внутрь, — тихо скомандовал Реми, пока сам затаскивал дружка пострадавшего в небольшое, затхлое помещение.  Эмерсон впервые почувствовал, что, пусть руководил всем и не он — всё было под контролем. Ему не нравилось подчиняться, не нравилось быть ведомым, но что оставалось тому, кто сам себя до такого довёл? Он должен быть благодарным за то, что вообще был здесь, стоял рядом и делал всё, что мог. Сглотнув вязкую слюну, пропитанной слабым вкусом недовольства, Барретт с приложенным усилием дотащил второго до угла комнаты, где покоился и другой мужчина. Оглянувшись, он увидел Ремингтона, что нервно тыкал по клавиатуре и мышке, бегло разглядывая монитор, на котором виднелись изображения с камер. — Ну же, блять, удаляйся, — шипел Лейт про себя, надавливая на кнопки сильнее, будто это поможет. — Хуйня компьютерная… Никому не нужны следы, что вели бы прямо за ними. Как можно что-то доказать, когда нет улик? С этой мыслью в голове Ремингтон поспешно удалял все записи с сегодняшнего вечера, пытался отключить камеры вовсе — нечего им сейчас работать.  И пока Реми ковырялся в компьютере, Эмерсон осматривался. Не слышно подкрался к столу, когда взгляд оливковых глаз оказался прикован к небольшому ключу. Тонкие пальцы подхватили холодный брелок, изучая и аккуратно прощупывая. — Машину водить умеешь? Ремингтон резко замер, услышав неожиданный вопрос. Не от внезапной подачи голоса Эмерсоном, нет, он привык к его подкрадываниям — именно от вопроса. Он повернул голову к нему, задержав глаза на ключах. Хватило нескольких последующих секунд, чтобы их взгляды встретились снова. И ведь без слов всё понятно, — они лишь подкидывали дров в невидимое пламя, вспыхнувшее между, — однако Реми был бы не собой, если бы промолчал. Это же, мать его, Лейт, который о выражении «держи язык за зубами и не задавай лишних вопросов» явно не слышал. — Что, блять?! На его лице читалось удивление вперемешку с неподдельной опаской. Подобное никак не обговаривалось и даже не приходило в голову — по крайней мере, Ремингтону. За Эмерсона, мысли которого всегда были покрыты завесой тайны и оставляли только больше вопросов, он не отвечал.  — Что слышал, — отозвался тихо Эмерсон, протягивая Ремингтону ключи. — Умеешь или нет? — Даже если умею, — хмыкнул Рем, опустив глаза на ключи на мгновение, — ты что, совсем с катушек слетел — тачку красть? — А у тебя другие варианты есть? — задал резонный вопрос Барретт, выгнув бровь в любопытстве. — Предлагаешь пешочком прогуляться до хотя бы ближайшего вокзала, или сбежать в лес, заблудиться и сдохнуть от голода? Давай, какой вариант тебя устраивает больше? И ведь не поспорить. Реми, ты же лучше не придумал, так с чего выделываешься?  Ему ничего не оставалось, кроме как на «окей» на экране, отключая все камеры, и выхватить из рук у Эмерсона ключи. — Больной, — выплюнул Рем сквозь зубы, пока обходил соседа, быстрым шагом покидая комнату. Эмерсону ничего не оставалось, как молча, но с чувством маленькой победы и какой-то важности, последовать за ним. Пришлось постараться, чтобы проскользнуть через главные двери, что были тяжёлыми и достаточно старыми, чтобы громко заскрипеть в любой момент, но тем не менее, без особого шума оказаться на улице получилось. Ремингтон вдохнул полной грудью, кажется, впервые с тех пор, как мать привезла его сюда, и это чувство… неописуемо. Оно пьянило похлеще любого алкоголя, давало в голову и делало ноги ватными, и ему пришлось побороться с желанием упасть на холодную и мокрую траву. Осенний ветер пробирал до костей, залезал под кожу и застревал в крови, заставляя цепенеть.  Остались бы силы и слёзы рыдать — возможно, Рем бы заплакал. Но сейчас не до этого.  Ему понадобилось несколько секунд, чтобы снова двинуться с места навстречу нескольким машинам. Нажал на брелок — фары чёрной подержанной «Тойоты» замерцали, и Рем рванул к ней. Эмерсон едва поспевал за ним, пока широко распахнутые глаза, сиявшие ярким, маленьким огоньком в свете полной Луны, оглядывали всё вокруг, а тело неумолимо трясло от холода: идти босиком, кажется, было совсем уж дерьмовой идеей. Но… Он будто физически почувствовал, как сливался с землёй под ногами, и был даже рад прочувствовать вязкую, грязную почву на стопах. Они словно ожили. В один миг и бесповоротно. Проснулись от кошмарного сна, осознавая, что это и вправду всего лишь сон, а вокруг на деле — так тихо, так спокойно, так… Свежо, и мальчишеские сердца неумолимо трепетали перед такими обычными вещами, как шелест деревьев, промозглый ветер и тёмное небо, открывавшее последние в этом году ясные звёзды. Ремингтон сел за руль, Эмерсон — на пассажирское рядом.  — Ты уверен, что нас вообще выпустят? — скептично поинтересовался Рем, пока вставлял ключ в зажигание.  Он водил машину несколько раз в жизни, когда у матери было хорошее настроение и она разрешала её брать, чтобы прокатиться с парочкой знакомых после школы. Правда, один раз, будучи пьяным, он едва её не разбил… Но, впрочем, Рем почему-то был уверен, что с такой мелочью справится. Бывало похуже. Кипевший в крови адреналин действовал похлеще бутылки спиртного, им управляло простое желание выбраться да поскорее, пусть уже и не было святой уверенности, что всё пройдёт гладко.  — Доверься мне. Ремингтон поднял на него взгляд, встретившись с его глазами. Впервые за последние время — горящими, полными упорства и намерения, такого же, как и внутри него самого.  Им больше ничего не оставалось, кроме как довериться друг другу. Возможно, в последний раз.  Но кто не рискует — тот не пьёт, не так ли? Вздохнув, Рем вцепился в руль двумя руками. Была не была. Он нажал на газ, выворачивая автомобиль в сторону главных огромных ворот. То, с чего всё началось — тем же и заканчивается, как же иронично.  Если закончится. Из будки охраны вышел небольшого роста хилый старик, что, завидев знакомую машину, машинально — судя по всему — принялся открывать ворота. Реми первый раз за всю свою короткую жизнь слышал, как колотилось его сердце, пульсирующей болью отдавая в виски. Шум в ушах перекрывал любые звуки, и лишь отдалённо послышалось: — Ты сегодня рано, Грег! — Имя одного из охранников, которому Рем вколол транквилизатор немногим ранее.  «Господи, хоть бы не понял». Лейт сглотнул вязкую слюну, его взгляд устремился только вперёд. Он слышал шумное дыхание рядом — не одному ему дала в голову мысль, что неосторожное движение, лишний вздох — пиши пропало. — Что, уже не выдерживаешь? — подтрунивал старик, хрипло посмеиваясь, раскрывая ворота до упора и приближаясь к машине. — А ведь это только вторая смена! Ремингтон перестал дышать.  И, кажется, старик понял, что за рулём сидел далеко не его коллега охранник, а один из «пациентов», если судить по чужим округлившимся глазам. — Эй, вы… Рем никогда в жизни раньше не реагировал настолько быстро, как сейчас. Секунда — он вдарил по педали газа до упора, вторая — отвёл назад коробку передач, со свистом шин выворачивая машину на трассу.  Сердце у обоих никогда не стучало так быстро, так больно билось о рёбра, с явным намерением выпрыгнуть к чертям собачьим.  — Погонятся? — спросил Рем, не сводя взгляда с дороги, вцепившись в руль до побеления костяшек и боли в ладонях, которую почти не ощущал.  — Я не знаю, но звонок копам уже, возможно, был, — кивнул Эмерсон, чьи глаза так же устремились на дорогу, пока сам он вжимался в сиденье. — Прямо. — Что там? Вокзал? — Нет. Если поедем туда — есть риск, что поймают до того, как мы успеем сесть в поезд. — А так его как будто, блять, нет! — Есть, но если ты, блять, не будешь истерить, то его будет меньше. Езжай, куда говорю, я знаю, что делаю.  Ремингтону оставалось лишь раздражённо выдохнуть: всё же, он даже представления не имел, куда ехать. А Эмерсон вполне себе имел либо слишком был уверен в себе, что в этой ситуации одновременно и хорошо, и плохо. Куда это приведёт? Но с другой стороны… Куда уже это их привело.  Если бы не его уверенность, они бы не вдохнули свежего воздуха никогда. Никогда не стояли на холодной земле, ощущая каждой клеткой тела долгожданную сбывшуюся мечту, глупую и до ужаса абсурдную, но сбывшуюся.  Если бы не Эмерсон, то где бы он был?  Ответ очевиден. И сделанный выбор — биться — оправдал все ожидания, даже самые невозможные. — Направо. Ремингтон в ту же секунду вывернул руль, поворачивая, куда было сказано. — Куда ты вообще нас ведёшь? — Лейт ненадолго задержал взгляд на задумчивом Эмерсоне, чьи глаза были прикованы к дороге.  — Я живу в одном из соседних городов. Жил, точнее. Так что местность знаю неплохо. Сосед с неким пренебрежением повёл плечом, вздыхая, будто пытался смахнуть с себя неприятные воспоминания, что тяжёлым облаком опустились на него и никак не хотели растворяться.  — Тут недалеко заправка и дешёвый мотель, на одну ночь нам хватит, чтобы прийти в себя. Эмерсон достал из кармана деньги, что успел захватить с собой при побеге, и неспешно пересчитывал их, прикидывая в голове, сколько и на что им хватит. Хотя бы на сегодняшний вечер, чтобы банально не ночевать на улице, а там уж… Придумают. Если смогли сбежать, освободиться ото всех невидимых оков, так теперь им подвластно всё, что угодно. Стоило лишь захотеть и приложить чуточку усилий.  Нет ничего невозможного. Ремингтон тем же временем продолжал вести машину, не расслабляясь ни на миг. Сильная хватка не отпускала руль, тяжёлый и уставший взгляд не покидал дорогу и быстро проносящиеся пустынные, серые пейзажи в какой-то момент слились в одну массу. В голове — ничего, кроме единственной мысли: «Получилось». И не было ничего важнее Эмерсона рядом и проходящей электрическим разрядом под кожей свободы. Уже не пьянила, а, скорее, наоборот — приводила в чувства, как сильная пощёчина.  Они победили. Но есть одно «но», что не давало покоя Ремингтону всё это время, пока он находился в интернате. Пока проходил через ужас и ад на Земле, пока рыдал и дрался, пока внутри понятие страха не исчезло окончательно, а сердце горело лишь одним. Последним желанием, которое воплотить в реальность стало чем-то настолько простым, настолько достижимым, что кровь вскипала с новой силой и жаром разливалось по телу огромной волной.  — Надо будет кое-куда заехать, — выдал он, разрывая тишину. Эмерсон поднял на него взгляд. — Куда же? — У меня есть одно незаконченное дело, — хмыкнул Лейт, его губы дёрнулись в секундной горькой усмешке. — Не знаешь, в какой стороне Соммерсет?*

* * *

Чувства вновь разгорятся,

Льстивый взгляд в небеса.

Перестань притворяться,

Посмотри на меня!

Виды родного города с его низкими и старенькими домами не вызывали у Реми ничего, кроме пустоты. Никаких воспоминаний, даже самых хороших, коих по пальцам пересчитать, и лишь иногда перед глазами проскакивали моменты собирания вещей и последнего взгляда на дом перед уездом. Где-то на заднем плане: крики матери и отца, пока их пытался заглушить телевизор. И он, тащивший сумку, пока спускался с лестницы; пока шёл по узкому коридору и в последний раз вдыхал терпкий запах алкоголя и пыли.  Ничего не поменялось. Свет в большинстве окон не горел, улицы освещались тусклыми старыми фонарями, чьё место уже давно на свалке, и даже воздух здесь… Такой же. С ароматом грязи и боли, прокравшейся в каждый дом. Казалось бы, это невозможно: собрать в одном городе всю гниль, но родина Ремингтона доказала обратное.  Он хотел свободы. Не только от интерната, но и от такого мира. Крохотного, усеянного горькой и лживой надеждой на то, что когда-то что-то изменится. Но на одной надежде ведь сложно жить, верно? Нужно действовать. И сейчас всё точно станет хорошо, когда призрак прошлого окончательно сгинет во тьме этой ночи.  — Ты здесь вырос? — поинтересовался Эмерсон, не отрывая взгляда от гнетущих видов за окном, пока Реми заворачивал на очередную улочку.  — Ага, — с оттенком отвращения отозвался Рем.  Эмерсон затих, пока глаза оглядывали всё, что было вокруг. Каждый дом, каждое дерево, с коих уже опали листья, каждый разрисованный забор. Пытался подобрать слово, и наконец сказал: — Как-то… Безнадёжно. Лейт усмехнулся. — Знаю. Точнее ведь и не скажешь. Странно, что городок ещё так не переименовали. Тусклая, серая безнадёжность — вот, где вырос Ремингтон Лейт, что отъявленно боролся с проникновением этого чувства в своё сердце.  Его таким вырастили. Злым, отчаянным, а потом избавились, как от ненужной игрушки, но он всё равно не позволил духу этого города победить и взять верх, через что бы он не прошёл. Они не прошли.  Ремингтон остановил машину в конце одной из улиц, возле такого же затхлого дома, как и все остальные. Поставив машину на ручник, он вышел из неё и замер, смотря на место, что когда-то считалось родным.  Машины матери не было на привычном месте — у гаража, а значит, её не было дома. Не было привычного старого забора, что обычно шатался от каждого дуновения ветра и противно поскрипывал. Видно, довёл своим шумом и бесполезностью окончательно, раз родители от него избавились. Очередная глупость, о которой он зачем-то задумался.  Свет не горел. Изнутри не было слышно телевизора, что так любил включать на полную громкость пьяница-отец. Слишком тихо, стало даже дико.  Никого не было дома. Отец наверняка пропадал в ближайшем баре, а мать, может, уехала к родственникам. Рем понятия не имел, какой сейчас день недели, но, видимо, выходной — только тогда любимая матушка, помахав ручкой, сваливала восвояси, оставляя безалаберного папашу и неуправляемого сына одних, наверняка с мыслью: «Будь что будет».  На мгновение по коже пробежали мурашки. — Ты надолго? — спросил Эмерсон, выглянув из машины следом.  Реми, пришедший в себя, обернулся и покачал головой. — Нет, — чуть хрипло ответил, а губы искривились в странной, жуткой ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего. Он проследовал к гаражу, который никогда не запирался. Почему — известно одной лишь матери, которой, кажется, было просто лень его закрывать. Что красть у таких, как его семья? Ничего. Буквально ничего.  «Зря, мама, зря». Ремингтон поднял гаражные ворота и зашёл внутрь. По памяти нащупал выключатель и зажмурился в следующую секунду, когда яркий свет резко озарил помещение. Всё на своих местах и от этого тошно, будто люди, называть которых «родителями» язык не поворачивался, даже с его отсутствием не пытались стать хоть каплю лучше. Прогнившие существа, чьи души не отличались от его собственной, но монстром нарекли лишь недотёпу-сына. Конечно, так ведь удобнее, хотя под крыльями ангелов никогда бы не выросло чудовище.  Он знал этот дом лучше, чем, кажется, себя самого. Знал все потаённые углы, в которых хранились самые разные вещи, но сейчас ему нужно было лишь три. Нет, ему не нужно что-то личное. Ни одежда, ни что-то дорогое и памятное, если оно вообще было. Оно не имело значения, оно лишь тянуло ко дну — груз воспоминаний был неподъёмным, так зачем его в принципе брать, правильно? Прощаться с прошлым — так сжигать все мосты раз и навсегда, рвать любые нити, что могли привести обратно.  Канистра с бензином скромно лежала в углу в окружении вещей, которые родители не решались выкинуть, и ржавых инструментов. Держа её в одной руке, он прошёл в дом, где на тумбе в коридоре обнаружил зажигалку. На кухне — раскрытую газету вместе с остатками еды и парочкой мух, витавших над тарелкой. Отец всегда был свиньёй, у него этого, видимо, и никогда не отнять.  Как жаль, что придётся отнять всё остальное. Он открыл входную дверь и задержал взгляд на машине, из которой с непониманием и любопытством выглядывал Эмерсон. Дрожащий от холода сравни опавшим листьям, чьи волосы непослушно растрепались из-за промозглого ветра, а лицо отчётливо освещалось тусклым фонарём.  «Не переживай, я сделаю всё, как надо». Ремингтон отвернулся и, кинув газету на крыльцо, убрал зажигалку в карман и двумя руками схватился за канистру. Крышка с тонким стуком приземлилась на пол, оставшись где-то в углу.  Он лил бензин куда придётся, начав с лестницы и продолжая всей мебелью, что попадалась на пути. На каждой поверхности оставалось видное пятно, капли бесшумно стекали на пол, залитый жидкостью. Диван, столы, стулья, пол, ковры — ничто не оставалось в стороне от почерневших глаз Реми.  Канистра опустела тогда, когда он добрался до начала коридора. Что ж, и этого будет вполне достаточно. Газета, что лежала на крыльце, теперь со шлепком оказалась на мокром полу, рядом с пластиковым бутылём. Рем присел на корточки, доставая зажигалку. Дом, милый дом.  «Теперь ты почувствуешь то же, что чувствовал и я». В полутьме сверкнул огонёк. Ни грамма сомнений и мыслей о том, что будет потом. Да сгинь оно всё. Сгори в адском пламени, кричи в предсмертной агонии, останься лишь чёрным пеплом в памяти. Красивее картины и не представить. Вспыхнула бумага, и Рем сделал шаг назад, выпрямившись и наблюдая за тем, как огонь постепенно охватывал всё вокруг. Всё, что когда-то называлось домом. В тёмных глазах отражалось пламя, кожей он ощущал подступивший жар — не то от огня, не то от чувства чего-то приятного, разлившегося в груди. Будто наконец сделал то, чего так хотел. Чего жаждал сильнее всего на свете, и вот оно у него в руках. Необъятное чувство совершённой мести вкупе с секундной властью над этим крохотным миром с отвратительным беспорядком внутри, от которого он избавился.  Рем никогда прежде не был так доволен собой. Никогда прежде его не бросало в мелкую дрожь от восхищения, а тело не покрывалось мурашками.  — Уходим, — прошептал он, скорее, себе, после чего развернулся и быстро спустился со ступенек крыльца, подбегая к машине. Эмерсон не мог оторвать взгляда от чужого дома. Горевшего так ярко, что слепило глаза. На лице Барретта, до этого не шибко выражавшего эмоций, отчётливо читалось удивление, смешанное со странным восторгом, который не понял бы никто, кроме них двоих.  Он не знал всего, что пережил Ремингтон, пока жил здесь, но хватило одного лишь этого поступка, чтобы понять. И заворожённый пламенем Эмерсон не мог не гордиться им, и пусть ни единого звука не вырывалось из глотки — по мелькнувшему огоньку в глазах легко читалось всё, что он хотел сказать. Когда дверь со стороны водительского сиденья хлопнула, Барретт пришёл в себя и снова сел ровно, так же захлопнув свою дверцу.  — Ты… — Ничего не говори даже, — выплюнул Рем, заводя машину и отъезжая от горящего дома. — Я сам всё знаю. Адреналин ударил в голову с новой силой, Лейт вжал педаль газа в пол, уезжая из города настолько стремительно, будто боялся, что языки пламени всё-таки догонят, обхватят с ног до головы и сожгут, оставив таким же нелепым воспоминанием, как и этот гнилой дом.  — Лучше дай мне сигарету, — проговорил Лейт на выезде из города, усмехнувшись и бросив секундный взгляд на соседа. Эмерсон в ответ закатил глаза — кому чего, а Реми больше и не надо в такой-то ситуации; да и ему бы не помешало, — и, достав смятую пачку из кармана брюк, протянул одну сигарету ему и поджёг. Машину окутал тонкий дым, растворявшийся в воздухе, а вместе с ним — такой привычный запах табака, что на губах оставлял тонкий привкус шоколада.  — Где, говоришь, заправка? — спросил Рем, глубоко затянувшись следом. — Прямо, Рем, — негромко, почти что хрипловатым шёпотом, пока чужие тонкие пальцы быстро выхватили сигарету прямо из губ Лейта, что недоумённо и возмущённо вздохнул. — Не ошибёшься. — И на кой хер я вообще с тобой связался? Барретт усмехнулся и пожал плечами. — Не знаю. Но назад пути уже нет.  И ничего не оставалось, кроме как засмеяться и снова заострить внимание на дороге. Солнце понемногу поднималось из-за горизонта, заволоченное густыми облаками, и лишь редкие лучи едва-едва пробивались и касались их кожи. Шум двигателя и быстро сменяющиеся пейзажи за окном успокаивали, как и запах раскуренной на двоих сигареты — вот она, свобода. Вот её вкус, аромат, виды; вот, какова на ощупь. Лёгкая, ускользающая меж пальцев, но навсегда застревающая внутри и безбожно въедающаяся в хрупкое мальчишеское сердце, заставляя ржавый механизм работать на полную мощь. Мосты сожжены, а вместе с ним — прошлое. Всё это где-то на задворках памяти, где-то там, далеко, и никто из них не подумает протянуть руки, чтобы почувствовать снова. О дивный новый мир, ну здравствуй. Встречай двух неудачников, что с гордо поднятой головой идут тебе навстречу, готовые показать, на что ещё способны их сломанные души.  Только вперёд. И никогда — обратно. Только вместе.

«Не своруй, не убей»,

Да кому это нужно?

Стреляй поскорей,

Ведь я безоружен.