хризантема в формалине

У Рин пелена под веками стоит ей только закрыть глаза. Широкое кровавое озеро с размытым силуэтом громадной уродливой черепахи с тремя шипастыми хвостами. Только одним из них можно десяток таких, как Нохара, уничтожить. Ты могла бы меня выпустить, глупая девчонка. Тогда. И тот паренёк был бы жив. Рин мотает головой так, что намокшие от дождя (слёз?) пряди больно хлестают по щекам. Именно то, что ей сейчас нужно. Вернее то, что приведёт её в чувство. На плечо ложится горячая жёсткая ладонь. Ей не нужно слов, тишина, нарушаемая лишь безжалостным ливнем, сохраняется. Нохара знает, что если её колени сейчас подогнутся, не выдержат, её поймают; не дадут упасть на влажную траву, зелёными пятнами плывущую перед глазами. Минато-сенсей сжимает пальцы чуть крепче — у него сведено лицо молчаливой судорогой. Едва не похоронив одного ученика, он всё же хоронит другого. Имя Какаши Хатаке, благодаря которому она вообще жива и стоит сейчас здесь, теперь выбито на мемориале. Рин пытается абстрагироваться от реальности, где больно так, что невозможно дышать. Пытается, но попадает в ловушку — Исобу, новый, ещё не успевший обжиться в её теле, голове, бьёт всеми тремя хвостами по алой беспокойной поверхности и злорадно щёлкает совсем не черепашьей пастью. Глупая, глупая девчонка. Выпусти же меня. Давай, сорви цепи. И мы отомстим. Её ведёт в сторону — Минато удерживает её на месте. — Рин! Тебе плохо? Слева Нохару тоже придерживают и ей вдруг хочется отмахнуться, сбросить с себя чужие бесполезные руки; закричать «оставьте меня!» и спрятаться где-нибудь, где будет ещё тише. Ей тут же становится стыдно — это ведь забота, беспокойство за неё. — Обито, всё нормально. Просто голова немного кружится. Учиха её локоть так и не отпускает и взгляд Нохары невольно падает на его пальцы. Они подрагивают; они изуродованы белёсыми шрамами и вмятинами на тех местах, где просто не хватает плоти. Рин не видит его лица. Та его часть, что обращена к ней, всё ещё скрывается под бинтами. После таких ран не выживают, а Обито смог. И Рин вроде бы счастлива. Да, она определённо была счастлива. Внутри пусто. И горько. Только огромный хвостатый злобно бьётся в цепях, наложенных на него Минато-сенсеем. Они ему помочь не смогли, а тебе пытаются. Смешные людишки. Такие же жалкие как ты сама. Рин повторяет себе, что она не жалкая; что она не опасна; что она полезна. Какаши ведь умер не для того, чтобы она забивала себе голову случайно брошенными фразами Трёхвостого. Он наверняка бы хотел, чтобы она жила дальше; жила так же, как раньше. И Нохара честно старается. Навещает Обито в больнице, вглядывается в его усталое, раздражённое собственным бессилием лицо и пытается вызвать улыбку, в которую вот уже пару месяцев не складывались её собственные губы. — Мне сказали, что тебе скоро снимут бинты. Рин подаёт ему стакан воды, случайно соприкасаясь пальцами с его. Обито мгновенно поднимает на неё глаза. Чёрный уголёк потухшего шарингана смотрит на неё в смятении. Кажется, этой новости он не рад. Что за идиот. Нохара сжимает губы крепче, чтобы не вырвалось ставшее привычным — заткнись. Она старается незаметно выдохнуть и ласково улыбнуться одновременно. Обито всё ещё молчит, откинувшись назад и вертя гранёный стакан в руке. Его гложет изнутри то, что он никак не может произнести вслух. — Рин… — Что такое? Её обжигает и пугает собственная фальшь в голосе. Словно бы она должна была произнести именно это и именно так. Обито ничего не замечает, продолжая упорно смотреть куда-то в сторону. — Насколько ужасными будут шрамы? Рин кажется, что он активировал шаринган — она не может отвести взгляда. Грудь заполняет вязкая жалость, смешанная с болью. Обито не заслужил такого. — Они, — говорить внезапно оказывается сложнее, чем она себе представляла. Нохара сглатывает, комкает в пальцах свой белый передник, собираясь с мыслями, — они не пройдут никогда и будут достаточно глубокими. Даже госпожа Цунаде сказала, что лицевые ткани никогда не восстановятся и, — воздух заканчивается, она захлёбывается словами и замолкает. — Чтож. Я так и думал. Не переживай, Рин, для меня это не новость. Обречённость, смирение хлыстом ударяют Нохару по рукам. Она больше не может спокойно держать их на коленях, тянется к Обито, судорожно хватая его за свободную руку, лежащую поверх одеяла. — Ты ведь жив, Обито. Жив! Это самое главное. Ударь этого сопляка. Шрамы ему не нравятся. Предпочёл бы раздавленным месивом в гробу лежать? Рокот Исобу ударяет ей в виски, но Рин отчаянно старается этого не показывать. Смотрит только в чёрный, почти сплошной зрачок перед собой. И пытается выплыть из той самой, всё ещё щемящей жалости. Не только к Обито; ещё и к самой себе. А с ней, c Рин Нохарой, так за что? Обито отставляет стакан прямо на кровать, неожиданно стискивая её пальцы своими так, что она даже чувствует лёгкую боль. Он придвигается ближе, краснея не скрытой бинтами половиной лица, клятвенно шепчет: — Рин, я стану сильнее. Я стану не просто Хокаге — я стану сильнее, чем кто либо из шиноби. Клянусь, я больше не позволю причинить тебе боль: никто не осмелится. Мы больше не будем терять. Обещаю. Ты мне веришь? — Верю. Нохара вцепляется в него в ответ, пытается заставить грудную клетку вздыматься не так часто. Обито улыбается. И видимые уже сейчас шрамы улыбаются вместе с ним. У Рин по спине не бежит холодный пот — Учиха зря думал, что у неё, военного медика, это может вызвать неприязнь. Какой же идиот, честное слово. Шрамы, ха. Он развороченный труп своего дружка вообще видел?