Немного солнца в холодной воде

Достав праздничный семейный сервиз и небрежно закинув на плечо полотенце, Твардовский начал мыть бело-голубой фарфор под струёй прохладной воды. К ужину должны были прийти старые друзья его и Дмитрия. День был тихим, солнце лениво катилось вдоль московских окон, озаряя их предвечерним золотисто-розовым светом. Демидов был ещё на службе, и Сергей решил не тратить время даром. Пусть он и не питал любви к бытовым задельям, взялся за сервиз, предварительно поставив в духовку утку с рисом и яблоками. То, что недавно произошло в их семье, постепенно уходило в прошлое, но не забывалось. Твардовский часто думал о том, что было бы, не согласись Дмитрий вернуться? Представить свою жизнь без него было очень трудно. Слишком долго они были вместе, слишком многое пережили. Пусть в их браке не было каких-то ярких страстей, а чувства текли и развивались довольно-таки ладно и умеренно, это не отменяло того, что без Демидова было банально больно. И больше всего Сергея интересовало, вернулся бы тот сам, не прояви он никакой инициативы по возвращению супруга, или же нет. Может быть, Дмитрий был бы не против снова получить свободу? А если так, то зачем вернулся? Подобного толка мысли всё сильнее запутывали Твардовского, утягивая его в пучину рассуждений, из которой в конечном счёте можно было не выбраться. И во всех этих мыслях сквозило одно и главное: страхи, неуверенность. Пусть у Демидова не было романа на стороне, но его природные холодность и сдержанность позволяли червячку сомнения плотно обжираться, становясь всё толще и толще. Тем не менее, Сергей дал себе слово, что не будет позволять этому червячку заполнять собой всё вокруг. Нельзя было терять головы. Это Твардовский знал ещё со времён зелёной юности. Чашка чуть не выскользнула из рук. Тихо выругавшись, Сергей поставил её на блюдце и выключил воду. По большому счёту, да даже и по маленькому, он был доволен своей жизнью. Любимая служба и родственная душа под боком — что ещё нужно? Разве что хотя бы иногда крупицы ярких чувств от этой души по имени Дима. Но, увы. Чем богаты. Подойдя к окну, Твардовский снял с плеча полотенце и вытер о него влажные руки. Затем спустил подтяжки и закурил. Солнце, тёплое и маслянистое, удлиняло тени и заполняло собой тёмные арки домов. Вечерело. И это время, когда день ещё не умер, а вечер полностью не вступил в свои права, было любимым у Сергея. Наслаждаясь видом золотистой старой Москвы, мужчина нерасторопно курил, стараясь запихнуть поглубже все свои сомнения. И вот хлопнула входная дверь, послышались шаги, сопровождаемые скрипом начищенных сапог. — Куришь? Твардовскому показался этот вопрос весьма странным. Обернувшись, он смерил супруга пристальным взглядом и чуть ухмыльнулся: — Как видишь. Сергей сразу же ощутил, что с Дмитрием что-то не то. А что именно, понял лишь через несколько мгновений, когда тот подошёл к столу и взял стакан с водой. Демидов был нетрезв. Обычно мужчина никогда не выпивал лишку, зная свою норму, да и пьянел он с трудом. В общем, это было настоящее событие. — Ты… пил? — брови Твардовского поползли вверх, а ухмылка сделалась недоверчивой улыбкой. — И ел. И спал. И… Вернув на стол уже пустой стакан, Демидов снял фуражку и пригладил ладонью чёрные блестящие волосы. Отложил её, как-то странно глядя на Сергея. — А что пил? Водку? Коньяк? — сигарета уже слегка жгла пальцы, но Твардовский не отводил взгляда от мужа. Пьяный. Дима. Это. Событие! — Коньяк. И водку, — лицо Демидова было слегка румяным, что тоже являлось особым зрелищем. — В честь чего, могу узнать? — сморгнув, Сергей отправил сигарету в пепельницу на подоконнике. — Это всё твоя вина, Твардовский, — весомо и низко отозвался Дмитрий, неожиданно подходя к супругу и грубо разворачивая его к себе. Положим, развернуть грубо весьма крепкого Сергея было не так-то просто, благо, он не был лёгким и нежным юношей. Но развернуть его удалось запросто, ибо сам Твардовский не больно-то сопротивлялся. — Моя вина? Ну надо же, — ухмыльнулся он, кладя ладонь на щёку поддатого мужчины. — И не скалься, — Демидов пытался говорить сурово, но из-за того, что взгляд был рассеянным и подёрнутым поволокой, а язык чуточку заплетался, пугающего эффекта не возникло. Вместо этого Твардовский возрадовался, что смог довести мужа до такого состояния, что тот решил не выпить — нажраться. Правда, толком не понимал, чем, ибо последние были тихими и даже милыми. — А подробности? Мой энкавэдэшник предоставит мне их? — не пугаясь пошлости в собственной интонации, Сергей коснулся губами виска Димы. — Или расстреляет без суда и следствия? — Подробности? Я же знаю, о чём ты думаешь. Знаю всё. Я тебя знаю, как облупленного. И не смей мне врать. — У-у-у… Димочка, родной, а что я там думаю-то? — елейно спросил Твардовский, просто дразня мужа. — Не называй меня Димочкой! — слегка взъелся Демидов. В трезвом состоянии он бы смерил супруга прожигающим взглядом, от которого тот бы прикусил язык, а теперь казался даже милым в своей некоторой раскрепощённости. — Дмитрий Николаевич, простите. Так о чём я думаю? — Думаешь о том, что с этим твоим Женькой был бы счастливее. Я всё видел, всё прочитал по твоим глазам. Голос Демидова был пропитан злобой. Ослепляющей, как вспышка. И это слегка отрезвило Сергея. Он и подумать не мог, что благоверный всё ещё ревнует. И, видимо, крайне сильно, раз даже приложился к бутылке. — Я об этом не думаю. Видимо, не так хорошо ты меня знаешь, — сдержанно улыбнулся Твардовский. Стоило бы подумать о судьбе несчастного бывшего, который по милости Дмитрия сидел «в темнице сырой», да вот только обстоятельства тому не благоволили. Нужно было утихомирить своего домашнего тигра. Но Сергею не очень-то хотелось это делать, ведь сейчас его любимый социопат давал эмоции. Чистые. Настоящие. — Знаю тебя лучше, чем ты себя. Увидев эту шкуру, ты подумал, что будь ты с ним, всё было бы иначе. Уж с ним-то был бы счастливей, конечно, — Демидов схватил Твардовского за ткань рубашки на груди и дёрнул на себя. — Теперь он сгниёт в лагере. А ты… Ты будешь наслаждаться нашим браком. У тебя нет выбора. «Его несёт», — с теплотой подумал Твардовский, проглатывая улыбку. — Хорошо. У меня в духовке утка. Чувствуешь запах? Надо бы проверить её. И, аккуратно вырвавшись, направился к плите. Демидов прожигал его блестящим карим взглядом, недобро надувая ноздри. Ему явно хотелось прояснения ситуации. Хотелось объяснений и, возможно, даже побоища. — Ты ведь не забыл, что сегодня придут Ефимовы? — Сергей убавил огонь. — Да к чёрту их. И утку твою. Правду говори, — проскрипел зубами Демидов. — Какую? — Любишь его? Сердце Твардовского ускорило стук. — Что? Нет, конечно. Повернувшись, мужчина уставился в глаза полковника, давая понять, что совершенно искренен. — Если это так, если ты любишь его, то я вырежу твоё сердце. Голос Демидова прозвучал совершенно спокойно и холодно, но в нём сквозили яркие гневливые нотки. Едва уловимые. — Я люблю только тебя. Так было и так есть. И так будет, — твёрдо отозвался Твардовский и подошёл к мужу вплотную. — И мне чертовски приятна твоя ревность. Я уже начал думать, что… — Ты слишком много думаешь всякой ерунды, — схватив волосы на затылке Сергея и сжав их в кулак, Дмитрий грубо дёрнул рукой вниз. Твардовский всё понял без второго приглашения и опустился на колени. Сглотнув, он медленно расстегнул ширинку на галифе супруга, приспустил их вместе с бельём, чтобы увидеть довольно большой член. — Ну и хорошо, что не любишь, — в тупой ярости прошептал Дмитрий. — Потому что, мать твою, ты мой. Пожалуй, это было главное, что так давно хотел услышать Твардовский. В эти секунды он был по-настоящему счастлив. — А ты — мой, — сладко и хрипловато шепнул он, тут же получая грубую пощёчину. — Расстрелять тебя мало. За все твои херовы сомнения, — прошипел Дмитрий, крепче сжимая волосы мужа в кулаке. Чуть ли не выдирая их. Сергей, подавив довольную улыбку, взял мягкий член в ладонь и начал покрывать его нежными поцелуями от головки к лобку. Ласковыми, едва ощутимыми. Потом осторожно вобрал в рот головку и принялся с причмоком её посасывать, надавливая двумя пальцами на набухшую вену. Демидов расслабленно выдохнул и перестал терзать волосы мужа. Поглаживая его затылок, он откинул голову назад. Застонал хрипло, жёстко. Возбуждение было стремительным, а движения бёдрами делались всё сильнее, чтобы поскорее оттрахать гланды Сергея и наконец выплеснуть в него сперму, плевав на то, что Твардовский задыхался и захлёбывался, не имея возможности отстраниться и втянуть немного воздуха. Кончив, Демидов отпустил мужчину, привёл волосы в порядок и застегнул брюки. Сергей стоял на коленях и, тяжело дыша, облизывал губы, сглатывал и сглатывал. Два острых взгляда, словно два лезвия, схлестнулись. «Я люблю тебя», — говорили глаза Твардовского. «И я тебя люблю», — отвечал чуть просветлевший взор Демидова. Казалось бы, это был обычный вечер, ползущий золотым лучом по старому дубовому буфету, но было в нём что-то особенное. То, что доступно только двоим. Дмитрий положил ладонь на русые волосы Сергея и погладил их достаточно мягко, а затем наклонился и коснулся губами его припухших губ. И впервые за всю жизнь Демидов закрыл глаза во время поцелуя.