diligence

Ни одна из колод Таро не смогла бы рассказать Юнги, посредством какого колдовства, какого заговора ровно через одну луну Чонгук вдруг оказался на его просторной кухне. Его глаза были всё такими же кругленькими и блестящими, как стеклянные шарики, которые Юнги подсвечивал искрами магии и подвешивал под потолком своей спальни; а аура всё ещё тлела сладким лиловым с золотыми искрами. Юнги стоял в тенях коридора, окутанный привычными запахами ведьмовского дома — травы, густые концентрированные смеси порошков, выделанная кожа, засахаренные розы и пыль — и, конечно, магия, вбитая в эти стены, впитавшаяся в каждую щербинку. Он стоял и смотрел, как Чонгук увлеченно крутится по его кухне, таращит глаза на старый сервант с сотнеликой армией причудливых колб и склянок и абсолютно влюблённо вздыхает, когда видит на столе прозрачный чайничек с золочёным носиком и тарелку с лепёшками. — Руки прочь от моей кухни, человечек, — Юнги шлёпает мальчишку полотенцем по бедру, и тот возмущённо вскрикивает, но, впрочем, быстро успокаивается и как-то уж очень просяще глядит на ведьму с высоты. — Чонгук, — услужливо напоминает и быстро облизывает губы. Аура рассеивается по комнате; золотые искры падают Юнги на расшитые защитным узором рукава. — Руки прочь от моей кухни, Чонгук, — повторяет Юнги медленно, чтобы человечек распробовал каждое слово и интонацию, и мрачно улыбается. Юнги — светлая ведьма, однако за самовольство он может и что-нибудь вредное наколдовать. — И как ты снова нашёл сюда дорогу? — невзначай бросает он, тщательно хороня в себе любопытство. После прошлой встречи, когда Чонгук всё-таки увязался за ним на болота, Юнги наложил чары забвения — нежные, как кружево — на его память, потому что таковы были правила. К тому же, это было самое лёгкое и гуманное колдовство, которое не наносило обычным людям вреда, поэтому Юнги не колебался, вплетая чары в чужие мягкие волосы. И в этом месяце даже защитный купол был обновлён вовремя — упругая сеть, запутанная в листве и лохматых пухлых облаках, хрустально мерцала на июльском послеполуденном солнце. Но человечек вновь оказался здесь. Появился, как из-под земли, румяный, весь смуглый и золотой от загара, с добела выгоревшими на солнце вьющимися волосами и всеми воспоминаниями в наличии. А Юнги только и оставалось, что отряхнуть холщовые перчатки от земли — он который час бился над цветником под окошком, высеивая эшшольции и воркуя над красавчиками-гиацинтами — и встретить гостя с остатками своего ведьминского достоинства. — Просто шёл наугад, — бодро сообщил человечек, и Юнги фыркнул. Ах, ну конечно, какого ещё ответа он ждал? — Твоя хижина красивая, — тихо и восхищённо добавил Чонгук, щупая пальцами резьбу на кромке стола. Вдруг его живот заурчал, ровно так же, как и в первую встречу. — Ты что, снова голодный? — спросил Юнги, хотя уже и так знал ответ. Он вздохнул, поколебался мгновение, а после приблизился к столу и огладил ладонью округлые прозрачные бока чайничка. Пар быстро заструился вверх и рассеялся у окна, стекло засияло тёплой рыжиной, а в воздухе расплескался запах вишни и чабреца. — Садись, ребёнок. Не вздумай ничего трогать. Просто пей и ешь. И рассказывай — зачем ты вообще сюда шёл? Юнги строго сказал себе — ему не любопытно. Ни капли. Он просто накормит, напоит Чонгука, даст ему отдохнуть с дороги, а потом отправит обратно. Всё почти как в прошлый раз. Это нормально, иногда лесные тропинки шалят, люди блуждают снова и снова, но в конце концов всегда возвращаются домой, потому что таким взращён их лес — милосердным и солнечным, душистым и ласковым. Это случайность. Ничего любопытного. И Юнги клянётся — ну чтобы наверняка, — что чужая аура совсем-совсем его взгляд не манит, не уговаривает положить ладонь на чужую шею и погладить горячую кожу, пощупать выгоревшие волосы, коснуться уязвимого местечка за ухом. Юнги вздрагивает, капли чая впитываются в белую хлопковую салфетку. Чонгук подрывается, чтобы чем-нибудь помочь; руки сталкиваются, и магия Юнги жадно льнёт к чужой кисти. Эта жажда обжигает. У Юнги аж звенит в голове. — Ничего страшного, сядь обратно. Не то чтобы я не мог управиться с обычным чайником. — «Обычный» чайник оскорблённо выплёвывает облачко пара, но больше не капризничает. Чонгук хихикает, подпирая голову рукой и уже жуя лепёшку (и когда успел стащить?). Юнги ставит две кривобокие чашки на стол. Чонгуку — покрасивше, покрытую бледно-розовой эмалью с винными розами, себе — чашку постарее, зелёную, со сколотым краешком. Он сам их слепил в гончарной мастерской своих друзей несколько лет назад, и с тех пор это его любимая посуда. — Спасибо, сэр, — кивает Чонгук, и Юнги смотрит на него исподлобья. — Я же говорил — я тебе не «сэр». И даже не «мистер». Можешь звать меня Шуга, если уж тебе так хочется как-нибудь меня наречь. — Это ненастоящее имя, верно? — вдруг щурится человечек, и его глаза больше не такие круглые и сияющие. Солнце прячется за облаком, и прохлада облизывает оголённую шею Юнги. «Проницательный», — почти восхищённо думает Юнги, и мурашки тяжело расползаются по пояснице. Лиловая аура, исходящая от Чонгука, капает к ведьме в чашку. — Да, — Юнги вальяжно кивает. — Тогда и я Вам не расскажу, зачем искал сюда дорогу, — фыркает мальчишка, и наглость, как змеиная чешуя, поблёскивает на дне его глаз. Юнги от такого безобразия просто теряет дар речи. И капли ауры в чае такие сладкие.