i'm yours

Ребёнок-подросток абсолютно всегда — титанический труд. Не оказываешь внимания, стараешься вообще не трогать лишний раз — плохо, он тебе не нужен, и родитель ты дерьмовый. Заботишься? Спрашиваешь как дела? Стараешься участвовать в жизни ребёнка? Какой ужас! Ты тиран, у тебя гиперопека и вообще фу-фу-фу. Лёше шестнадцать, и Игорь вообще не ебёт, что делают с детьми в таком возрасте. В армию его вроде ещё рано, воспитывать уже поздно. Нет, ведёт себя Алексей Игоревич Макаров-Гром для своего возраста вполне сносно. Из дома не сбегает, права не качает (не то, чтобы ему это было нужно), особо никуда не ходит, домой тоже никого не водит. И всё это напрягает Игоря намного больше, чем следовало. Слишком хорошо он помнит себя в этом возрасте, помнит сбитые (только за справедливость!) костяшки, первые дряные сигареты за гаражами, пиво там же. Горькое, мерзкое, но такое упоительное, когда знаешь, что нельзя. Игорь помнит мальчишеские проделки, вызовы родителей в школу, мученическое выражение лица матери и поощрительное — отца и дядь Феди. Пиво Лёша уже пробовал, вместе с Игорем же, честно сказал, что ничего так, от сигарет отказался и посмотрел аля «ну я же не совсем». Игорю тогда стало даже немного стыдно. В общем, сын у питерского майора был тихий, домашний и подозрительно молчаливый. Ходит мрачный, на все вопросы тыкает в дневник, где одни пятёрки и закрывается в своей комнате. Гром начинает тихо сходить с ума, но как и что говорить подростку, всё ещё не понимает. В тридцать лет майор Игорь Гром встречает двенадцатилетнего детдомовского пацана. У Лёши тогда не остаётся никого — сестры больше нет, а никому кроме неё он нужен не был. Игорь кладёт тяжёлую ладонь на коротко стриженную макушку и гладит осторожно, стараясь не видеть, что мальчишка едва сдерживает рыдания. Мелкий, а такой сильный. В тридцать лет Гром успевает многое: сажает за решётку Гречкина, раскрывает дело Чумного Доктора в первый раз и знакомится с очаровательной журналисткой Юлей. В его жизни много дерьмового, но Пчёлкина озаряет его маленький мир своим светом. В тридцать один Игорь теряет всё. Друзей, себя и любимую девушку. Венеция накладывает свой страшный след. Пустые юлины глаза иногда снятся ему до сих пор. Юля умирает у него на руках, и повода жить дальше просто нет. Дело Гречкина на столе Игорь обнаруживает, едва вернувшись в отдел из принудительного отпуска. То ли случайность, то ли Дима или Прокопенко подсуетились, это уже не важно. Лёша приходит в его жизнь, когда, казалось бы, ничего хорошего произойти уже не могло. Лёше тринадцать, он смотрит всё также хмуро и с вызовом, жмёт майору ладонь. У него за спиной полупустой рюкзак, в руках — телефон не намного новее игорева. Они неожиданно быстро уживаются. Лёша не жалуется на подгоревшую яичницу и медленно продвигающийся в квартире ремонт. Игорь находит в себе силы жить и двигаться дальше. В тридцать четыре Игорь Гром — всё ещё майор, начальник отдела и гордый отец-одиночка. — Лёх, — Игорь скребётся в дверь. Из-за неё доносится приглушённое бурчание и негромкое «щас». — Вилкой в глаз. Лёха давай, выходим! Гром-младший, судя по звукам, готовит побег через окно, слишком уж грохочет. — Ну чего, Игорь, чего? — спрашивает Лёша, вываливаясь из своей комнаты. Папой он Грома не зовёт, да от него это особо и не требовалось. Игорь, пожалуй, не знал даже, считал его пацан за отца или нет. Сам он воспринимал Лёшу именно как сына. — Мы к дядь Феде сегодня идём, помнишь? — Гром машет полотенцем, которым только что вытирал посуду. — Ну помню. Я тебе сам напоминал. — А, ну да. И правда, что эт я. — Игорь чешет макушку, подходит к сыну. Лёша по росту его уже почти догнал, скоро вообще вровень будут. — Что случилось, мелкий? Я ж не слепой, ты сам это знаешь. Я вот в эти все ваши современные методики не умею. Если случилось что или просто ну… Тяжело. Ты всегда ко мне можешь с этим, вместе покумекаем. Говорить надо, сына, словами и через рот. Я вот говорю тебе. Макаров смотрит прямо в глаза, кивает серьёзно, вздыхает. Осторожно отца обнимает. — Там… Гречкин вышел. Досрочно. Номер мой нашёл и инсту. Я его заблокировал конечно… — Игорь мрачнеет, но не перебивает. О смерти Лизы они почти не говорили. Как и о Юле. Как-то не сговариваясь решили, что прошлое остаётся там, где ему место. А теперь вот оно как повернулось. -… Извинялся он, в общем. Встречи просил. — Если лицо дорого, перетерпит, — вздыхает Гром, ерошит сыну волосы. — Чего сразу не сказал? — Да типа… Я с ним встретился. Ты погоди, не ругайся. Потом. В глаза ему хотел посмотреть, знаешь. Он изменился. Совсем. — Все они в тюрьме меняются, когда досрочное светит, — хмыкает. — Как думаешь, можно полюбить преступника? Или того, кто сделал тебе очень больно? — Лёша шмыгает носом скорее по привычке, он часто так делает, когда волнуется. Игорь задумывается, хочется сказать что нет, нельзя, тут или чёрное, или белое, а потом просто пожимает плечами. Что уж тут, он давно повзрослел и понял — мир не дуален, его так просто не разделить. Самый хороший человек может оказаться безумным маньяком, а мудак — тем, кто кормит на улице котят и носит бабушкам тяжёлые сумки. Игорь, в общем-то, и сам не святой. — Сложно, Лёшка. Это тебе не логарифмы решать, тут думать надо. И себе верить. Только с Гречкиным всё равно осторожно надо. Шут его знает, что может быть. Лёша едва ли не сияет, хотя Гром ему вроде бы ничего такого не сказал. Ему, кажется, перестало что-то внутри давить, и Игорь приподнимает уголки губ и подобии улыбки, видя, как его сын расслабляется впервые за, кажется, целую вечность и даже оставляет дверь в комнату открытой. Игорь хочет сказать что-то ещё, может, что он своего сына очень любит и что рад быть его опорой, но звонит телефон противным рингтоном. Телефон не новый, довольно старенькая модель Honor, Игорь с ним уже третий год ходит: вначале брал, чтобы слать фотоотчёты в проверку, а потом так и привык, и с работой проще стало, и с сыном переписываться через вотсап было быстрее, иногда достаточно было быстрого фото или смайлика. (Только инстаграм он всё ещё не заводил и ютуб старался не смотреть. Это была Юлина жизнь. И заходить туда без неё было страшно) — Слушаю. — Дядь, я надеюсь, ты мне козырнул, — смеются на том конце. — Жирно будет, товарищ подполковник, — Игорь невольно улыбается, слушая про зарвавшихся ментов, и очень хочет сказать «от мента слышу». Но до Хазина, кажется, итак доходит, потому что на середине фразы он начинает смеяться. — В отделение дуй, майор, у нас тут жмурик по тебе скучает. Игорь кивает и отключается. Быстро ерошит волосы завтракающему сыну и прощается. По дороге на работу Игорь Гром принимает очень важное для себя решение. Отделение встречает привычной шумихой и урчанием множества голосов. Петя сидит на громовском столе, сложив ноги по-турецки, тыкается в телефон. Когда Игорь подходит, голову вскидывает, ухмыляется, но глаза при этом едва ли не светятся. Майор его чуть обнимает, хлопает по спине. Всё в рамках приличий, но ощущается каждый раз потрясающе волнительно. (Где-то сзади Зайцева закатывает глаза, а Дима с Костей заговорчески перемигиваются. Игорь с чистой совестью грозит им кулаком) — Короче, листн ту ми, дело из другого района передали… — Петя тычет пальцем в папку, со стола не слезает. — Петь. -… И они его завернули на месяц почти… — Петя. -… короче надо искать… — Хазин, твою мать! — Да что тебе, Гром? — Сегодня ужин у Фёдора Иваныча, — Игорь осторожно берёт Петю за руку, бездумно трёт костяшки. На непонимающий взгляд улыбается немного нервно. — Хочу тебя с сыном познакомить. Согласен? Петя промаргивается, шипит, свободной рукой зарывается в волосы, растрёпывая причёску: — Предупреждать надо, андестенд? Пришёл, ошарашил и ждёт чего-то… — Петь? Рано ещё? Или не нужно? Петя мнётся, плечами передёргивает. Не знает, что отвечать. Нет, он не против совершенно, он всю эту историю знает. И про пацана не раз слышал, только… Слабо он себе всё это представляет. И рушить чужую семью своим внезапным явлением, так сказать, народу, не хочет. Но и отказывать страшно. А если Игорь решит, что всё не серьёзно? И как тут? Игорь больше не спрашивает, тянет на улицу курить, сам зажигает две сигареты. Хороший, понимающий. — Почему? — наконец выдыхает Хазин вместе с дымом. Осторожно прижимается головой к чужому плечу, чтобы в глаза не смотреть. — Да подумал, пора. Он со мной сегодня поделился… ну, знаешь, важным. Значит, и мне нужно. — Равноценный обмен? — Не, Петь, взаимодоверие. Хазин дёргается, хмурится. Для него вообще это всё немного странно. Он сколько знает о семье Грома, столько удивляется. Нет, не тому, что Игорь отец хороший, было бы странно, если бы не, а тому, что так можно. Доверять, делиться, поддерживать. И ему кажется, что он частью этого быть не достоин. — Может… в следующий раз? Он же будет? Игорь смеётся, оглядывается по сторонам и быстро прижимается губами к взмокшему в волнении виску. — Конечно, будет.