Золото в крови

Цзинь Гуаншань закрыл лицо ладонями и с силой потер пальцами лоб и виски. Настроение было безнадежно испорчено, и заниматься делами расхотелось совершенно. И все же он дослушал прерванную явлением Мо Сюаньюя речь советника Цзинь Чжэлиня. Потрясая бороденкой и едва не брызжа слюной от негодования, тот вещал о тлетворном влиянии на умы благородных господ и простого люда нового поэта, непонятно откуда взявшегося и в одночасье обретшего невиданную популярность в Ланьлине и окрестностях. Произведения его отличались безвкусием, возмутительным свободомыслием и отвратительным сладострастием и попирали наставления предков о добродетели и заветы богов. Однако написаны они были так живо, что книжонки с ними разлетались в торговых рядах не хуже, чем горячие пирожки, и потом зачитывались вслух на площадях и в чайных домиках на потребу обывателю, как водится, внимающему всяким безобразиям с восторгом. Просочились они, конечно, и в Башню Кои, пользуясь непозволительным успехом среди юных и не юных адептов Цзинь. Следовало это пресечь. А негодного писаку найти и отрубить ему руки в назидание другим и дабы остановить дальнейшее распространение заразы. Цзинь Гуаншань не вполне понимал, за каким гуем все это рассказывают ему, но из почтения к сединам советника Чжэлиня, являвшегося к тому же его третьим дядюшкой, не осведомился об этом прямо, а лишь заметил, что всем, что творится в городе, следует заниматься городской страже, а за тем, что происходит в спальнях учеников, надлежит следить их наставникам. Затем он распустил совет со словами, что если никто не имеет к нему вопросов настолько важных, чтобы речь шла о жизни, смерти или крушении мира, то все остальное они обсудят завтра. Видя, что глава не в настроении, советники поспешно раскланялись и разошлись. Хотя Цзинь Чжэлинь и выглядел страшно недовольным, будто он-то как раз и пытался донести весть о грядущей кончине мира, но кто ему внял? Оставшись один, Цзинь Гуаншань поднялся и отправился к шкафчику, стоявшему в углу кабинета, где хранился кувшинчик с вином. Он налил вина в чашку и выпил, поставил кувшинчик на место, но потом передумал и выпил еще. Нужно было притушить все более закипающее раздражение. Мальчишка Мо ему не понравился. Хотя особых причин для неприязни как будто и не было. Цзинь Гуаншань именно так его себе и представлял. В точности. Может быть, потому и злился, что ожидания оправдались? Неужели в тайне от себя самого он надеялся на что-то другое? Так или иначе, гордиться здесь явно будет нечем... Придется признать, что очередной его отпрыск — никчемное и пустоголовое создание, совершенно недостойное того, чтобы стать наследником клана Цзинь. Но этот хотя бы не сын шлюхи. И зачатие его сюрпризом для Цзинь Гуаншаня не стало. Он даже, помнится, изображал радость, чтобы сделать приятное его матери. Может быть, стоило забрать его в Башню Кои раньше? Из ребёнка выковать нужное было бы проще. К тому же из тех, кто начинает самосовершенствование в зрелом возрасте, редко получаются сильные заклинатели. Но кто же мог знать, что все так обернется? Впрочем, если ребёнок глуп, этого никаким воспитанием не исправишь. А этот — явно такой же, как его мать. Но женщине-то и незачем быть умной... Вспоминая о молодой госпоже Мо, глава Цзинь по старой памяти почувствовал укол сожаления. Вот кто мог бы стать для него идеальной женой. Очень красивая, очень нежная, покладистая и мягкая, созданная для того, чтобы угождать своему мужчине, она была бесподобно хороша и в самом деле ему нравилась. Одно время Цзинь Гуаншань даже думал о том, чтобы забрать её в Башню Кои и сделать своей наложницей, но опасался змеиной злобности супруги, которая наверняка придумала бы, как сжить соперницу со света и уж точно спокойной и лёгкой жизни ей было бы не видать. А потом Цзинь Гуаншань решил, что так оно и лучше — наведываться самому в деревню Мо, когда возникает желание. Отдыхать и душой и телом в ласковых объятиях возлюбленной подальше от Башни Кои и пристального взгляда госпожи Цзинь. Молодая госпожа Мо покорно ждала его, встречала так радостно, будто с его появлением солнце всходило в ее пустой и унылой жизни, ничего не просила никогда и слова поперек не сказала ни разу. Рождение ею сына в деревне Мо восприняли как величайшее счастье, будто это явилось для них пропуском в какую-то иную прекрасную жизнь. Сам Цзинь Гуаншань мальчика не особенно помнил. В его голове смутно витал бледный образ худенького заморыша, норовящего спрятаться за спину матери, глядящего настороженно и испуганно сжимающегося каждый раз, стоило взять его на руки. Это было неприятно. Мо Сюаньюй и тогда не был похож на Цзинь Гуаншаня, но теперь и вовсе сделался копией своей матери. И это было неприятно тоже. Что же это за проклятье такое, что все его сыновья похожи на своих матерей? Каждый, — словно живое напоминание о горячих и сладких ночах, успевших насытить и наскучить. И о которых вполне можно было бы оставить приятные воспоминания без ненужного довеска в виде детей. Какая насмешка богов, что единственный сын, которого глава Цзинь действительно ждал, которого любил и которым гордился, родила ему женщина, с которой они всю жизнь терпеть друг друга не могли и исполняли супружеский долг без всякого удовольствия. А ведь будь иначе, — может быть, они и не ограничились бы одним ребенком, и сейчас не нужно было бы выискивать ублюдков по деревням. Госпожа Цзинь страшно злилась каждый раз, узнавая о похождениях мужа, при этом сама совсем не стремилась к постельным утехам и к тому, чтобы родить ему еще детей. И что они делали бы сейчас, не будь этого мальчишки, прижитого на стороне? Пусть Цзинь Гуаншань здоров и крепок и не собирается оставлять этот бренный мир в обозримом будущем, ему все равно нужно назначить наследника. И это не может быть Цзинь Лин, — единственный, по мнению Цзинь Гуаншаня, кто вправе претендовать на эту роль. Во избежании междоусобиц наследником главы великого клана мог быть только взрослый родственник. Даже законный сын являлся наследником чисто номинально, пока не достигал возраста четырнадцати лет. Родных братьев у Цзинь Гуаншаня не осталось. Не осталось и родных племянников. А никого из прочих родственников он своим преемником видеть не хотел. Пусть уж пока его наследником считается деревенский мальчишка. А там — время покажет. У Цзинь Гуаншаня были все шансы дожить до совершеннолетия внука. Как только это случится, от ублюдков можно будет избавиться. Впрочем, от Цзинь Гуанъяо можно избавиться и раньше. Ни к чему терпеть его в Башне Кои настолько долго. Это можно будет сделать, как только тот закончит перестраивать систему сбора и учёта податей и научит своих помощников как следует ей управлять, — что именно он придумал, было не совсем понятно, но каким-то образом оно в самом деле значительно увеличивало поступления. Как только он разберется с мелкими кланами, некогда вассальными Вэням, а теперь живущими на землях, отошедших Ланьлин Цзинь. С ними почему-то сейчас убытков было больше, чем пользы, но Цзинь Гуанъяо уверял, что это временно и польза будет, как только они восстановятся после войны. А пока придется им помогать. Как только он справится с потоком желающих обучаться заклинательским практикам в Ланьлин Цзинь, их в последнее время стало больше, и это прекрасно, потому как добавляло клану и благосостояния и влиятельности, но и порождало огромное количество сложностей с тем, как все достойно организовать. Ну и самое главное — как только они добьются каких-нибудь значительных успехов с Темной печатью и лютыми мертвецами. Дело двигалось не слишком быстро, а вложено в него уже было много. Цзинь Гуаншань, конечно, мог бы и сам им заниматься, но тогда пришлось бы возиться с грязью и мерзостью, а еще он предпочитал, чтобы Цзинь Гуанъяо сам общался со своим чокнутым темным заклинателем, от одного вида которого порой в дрожь бросало: у проходимца из Куйчжоу был взгляд злого безумца, будто он в любой момент готов броситься на тебя с ножом и только раздумывает, как бы ловчее это устроить. Иметь с ним дел Цзинь Гуаншаню совершенно не хотелось, а если уж приходилось, то спокойнее было иметь между ним и собой Цзинь Гуанъяо. То, что эти двое творили вдвоем, главу Цзинь настораживало: он понимал, что не знает и десятой доли происходящего в подвалах Башни Кои и в лагере для мертвецов. С одной стороны, это было неприятно и тревожно, но с другой… не настолько, чтобы всерьез захотеть разбираться. Ему нужен был результат. То, как к нему придут — не так уж важно. Цзинь Гуанъяо не стремился что-то скрывать, он охотно посвящал отца в любые подробности своей работы, стоило тому только проявить к чему-то интерес, и заваливал его таким количеством сведений, что у главы Цзинь натурально начинала пухнуть голова. Он злился и отправлял сына восвояси. А сам отправлялся в хорошей компании в чайную или в цветочный дом: нужно же было как-то отдыхать после трудного, напряженного, беспокойного дня. Если можно устраниться от неприятных дел, то почему бы и нет? Глава Цзинь так и не смог решить, к добру или худу было появление в его жизни шлюхиного сына. Если быть честным, проклятое отродье оказалось полезным и во многом освободило его от скучной повседневной работы. Оно искренне старалось для блага клана. Оно было преданным, услужливым и — благодарным, вполне осознавая, какая милость была ему оказана, когда Цзинь Гуаншань великодушно объявил, что готов признать его своим сыном. Хотя, по правде говоря, в то время другого выхода у него и не было. Когда закончилась война, имя Мэн Яо превозносили до небес. Мэн Яо помог главе Лань, когда тот прятался от вэньских псов после сожжения Облачных Глубин. Мэн Яо рискуя жизнью находился в сердце цитадели врага, добывая сведения о расположении войск и планах Вэнь Жоханя. Мэн Яо спас от страшной смерти попавшего в плен главу Не. И наконец Мэн Яо убил главу Вэнь во время последней битвы между ним и армией союзников, состоявшей на тот момент на половину, если не больше, из мертвецов Вэй Усяня, остановив бойню и сохранив тем самым сотни жизней. Не слишком ли много для одного Мэн Яо? На пир, устроенный в Ланьлин Цзинь в честь великой победы, Мэн Яо прибыл вместе с Лань Сичэнем, откровенно ведущим себя с ним так, будто они близкие друзья. Не Минцзюэ же держался с обоими очень сдержанно и вид имел такой, будто не особенно рад, что обязан Мэн Яо жизнью. И вообще… не особенно рад. Цзинь Гуаншань в тот день увидел Мэн Яо впервые. Несколько лет назад, когда он велел спустить его с лестницы, он не удосужился на него взглянуть. А теперь был неприятно поражен. Его мысли озвучил Цзинь Чэньцзе, шестой брат и давний друг юности, с которым они сошлись еще во время учебы, будучи молодыми адептами, любившими веселое времяпровождение и питавшими слабость к чувственным усладам. — Ну надо же, — протянул Цзинь Чэньцзе удивленно, — это же Мэн Ши в мужском обличии... Цзинь Гуаншань посмотрел на него презрительно. — Думаешь, если не хватало денег на мать, хватит на сына? — зло усмехнулся он. — Не забывай, что это и мой сын. Посмей только взглянуть в его сторону. По крайней мере пока он живет в Башне Кои. — Уверен, что твой? — хмыкнул Цзинь Чэньцзе. — Уверен. В нем течет наша кровь. Талисманы не солгут. Уверен я и в том, что сколько бы ты не истекал слюной, Мэн Ши была тебе не по карману. А больше никто из Цзиней в том цветочном доме в ту пору не ошивался. Цзинь Чэньцзе был не на шутку влюблен в Мэн Ши. Одно время она была самой дорогой девушкой в Юньпине, и хотели ее многие, но получить могли лишь единицы. Цзинь Чэньцзе настолько помешался от страсти, что даже просил Цзинь Гуаншаня одолжить ему денег — собственно, тогда глава Цзинь и обратил внимание на певичку, ради которой его братец готов был залезть в очень крупный для него долг. Денег Цзинь Гуаншань ему не дал, вместо этого он сам купил услуги Мэн Ши. И совсем об этом не пожалел. В ней в самом деле было что-то необыкновенное. И дело не только в красоте, не только в умении развлечь и доставить удовольствие так, что после не знаешь, жив ты или умер и не вознесся ли уже к небесам. Она снилась, к ней тянуло, её невозможно было изгнать из мыслей, и каждый раз, стоило только вспомнить о ней, сердце билось быстрее и пересыхало в горле. Это не была любовь, это было наваждение, и захватило оно Цзинь Гуаншаня надолго. Он называл ее своей хули-цзин, отдавая ей страсть и силу, она в ответ обещала ему, что волшебство не закончится, что он для нее особенный, не такой, как другие, что его она не убьет, и что только ему она готова отдать свою душу. В общем, — пела обычные шлюшьи песни, но они будоражили и кружили голову, и очень хотелось, чтобы волшебство не заканчивалось никогда. Цзинь Гуаншань ходил будто пьяный и все ночи проводил у Мэн Ши, оставив в цветочном доме целое состояние. Цзинь Чэньцзэ страшно злился, но заставил себя смириться: ссориться с главой клана у него не было никаких резонов. В тот же день, когда, добродушно улыбаясь, Цзинь Гуаншань торжественно объявил всему миру, что признает Мэн Яо своим сыном, с радостью принимает в клан и нарекает новым именем, он уже решил, что долго терпеть его в своем доме не станет. Радость и воодушевление после победы быстро пройдут, подвиги и героизм позабудутся, и все, как водится, вернется на круги своя. Тогда от шлюхиного отродья можно будет тихо избавиться. Как именно — имелось множество способов, начиная с того, чтобы поручить ему важное дело где-нибудь на задворках Ланьлина. И заканчивая несчастьем на ночной охоте. Последнее было предпочтительнее, ибо в случае с Мэн Яо и с его умением будучи выставленным за дверь пролезть в окно, уже точно избавило бы от его присутствия навсегда. Однако вскоре произошло нечто такое, что потрясло до глубины души не только Цзинь Гуаншаня, но и все заклинательское сообщество, и сильно усложнило осуществление коварных планов. Главы двух великих кланов — Лань Сичэнь и Не Минцзюэ и вместе с ними Цзинь Гуанъяо заключили братский союз, проведя соответствующий ритуал по всем правилам, с клятвой и поклонами небесам, земле и предкам. Сам Цзинь Гуаншань на нем не присутствовал, но рассказывали, что это не был обычный обряд побратимства, который среди молодых заклинателей не являлся редкостью, особенно после войны, когда приходилось сражаться плечом к плечу, преодолевать трудности, а то и в самом деле жизни друг другу спасать. Это была высокая клятва, связывавшая людей неразрывными родственными узами. То, что легко и безнаказанно можно сделать со своим сыном, гораздо затруднительнее с братом глав великих кланов. Случись с ним что-то, сложно будет избежать скандала, разбирательства и возможно даже расторжения союзных договоров. Нет, конечно, и в этом случае есть способы что-то предпринять... Но, честно говоря, Цзинь Гуаншань струсил. Лань и Не демонстративно взяли Цзинь Гуанъяо под защиту. Может, подозревали что-то? Кто их разберёт… Но какие-либо решительные действия против шлюхиного сына определенно следовало отложить до лучших времен или пока не подвернется удобный случай. Что же такое Мэн Яо сделал для них? Что было между ними за эти несколько лет войны?.. Ну да, — сражения с вэньскими псами, взаимопомощь, самопожертвование и бесчисленные подвиги… Но разве все это повод для того, чтобы настолько приближать к себе человека очень сомнительного происхождения, пусть даже он уже не безродный выродок, а признанный… вынужденно признанный сын главы великого клана? Цзинь Гуаншань не удивился бы, если бы между ними было и что-то большее, нежели дружба… Впрочем, с Не Минцзюэ — вряд ли. Тот не сказать чтобы смотрел на Мэн Яо с нежностью, скорее даже наоборот. А вот с Лань Сичэнем — наверняка. Цзинь Гуаншань не первый день жил на свете и знал, чего стоят строгие правила и сколько всего интересного может скрываться за внешней чистотой и безупречностью. Чем суровей законы, тем больше под ними гнили. И к Ланям это относилось больше, чем к тому-то еще... Цзинь Гуаншань еще сильнее утвердился в своих подозрениях, когда узнал, что именно Лань Сичэнь был инициатором братской клятвы. Много лет назад, будучи молодым и любопытным, как и многие из его круга, Цзинь Гуаншань пробовал и мужскую любовь. Но эти развлечения не пришлись ему по вкусу. С юношами все было как-то не так, даже с теми, кто продавал себя в цветочных домах, изображая покорность и хрупкость. Они были не так красивы, их тела были более жесткими, и не особенно подходили для соитий: с ними приходилось дольше возиться. Да и какая радость трахать тощую задницу и ласкать плоскую мускулистую грудь, трогать чужой член, от которого тебе никакого удовольствия? И представлять себе при этом, как тесно и нежно могло бы обнять твой собственный член сладкое девичье лоно, горячее и влажное. Как можно было бы уткнуться лицом в трепещущие шелковые грудки, облизать набухающие горошины сосков, сжать ладонями пухлые упругие ягодицы, погладить мягкий животик... В общем совершенно было непонятно, зачем нужны юноши, изображающие девушек, если и девушки имеются в избытке. Цзинь Чэньцзе же вполне нравилось и то и другое, он говорил, что не стоит сравнивать. Ну не стоит, так не стоит… Цзинь Чэньцзе смотрел на Цзинь Гуанъяо вполне определенным образом. Не настолько откровенно, чтобы можно было его за это наказать, но Цзинь Гуаншань знал братца достаточно хорошо, чтобы представить себе, что проносится в его фантазиях. Это было отвратительно, но скорее веселило, чем злило. Цзинь Чэньцзе снова изводился, не имея возможности получить желаемое. Некоторых жизнь ничему не учит. — Если шлюхино отродье трахается с Ланем, тебе точно не перепадет, — дразнил его Цзинь Гуаншань. — Смотри — попробуешь подкатить, кончишь, как Вэнь Жохань: захлебнешься кровью из перерезанной глотки. Впрочем, он был уверен, что ничего такого Цзинь Чэньцзе делать не станет. Да и какой в том прок? Цзинь Гуанъяо выглядел неприступнее девственной дочери императора. Упрекнуть его в легкомыслии и безнравственности было невозможно, он вел себя так безупречно, будто репутация значила для него больше всего остального на этом свете. Ко всему прочему, он горел желанием жениться на дочери Цинь Цанъе и выглядел по-настоящему влюбленным. Казалось, стоило бы кому-то бросить на него хотя бы тень, он бы убил его в тоже мгновение. Да может статься, что и за клятвой братания ничего особенного не скрывалось... Цзинь Чэньцзэ и впрямь кончил плохо. Не так, конечно, как Вэнь Жохань, и без помощи Цзинь Гуанъяо. Довольно скоро после того разговора его поразила какая-то скверная болезнь, которую не смог побороть ни он сам с помощью медитаций, ни лекари своими отварами и припарками. И как-то так вышло, что буквально за несколько лун неведомая зараза безжалостно сожрала крепкого и еще молодого мужчину. Он начал чувствовать себя все хуже, очень похудел, потом лицо и белки его глаз сделались зловещего желтого цвета, — в это время, глядя на него, уже становилось ясно, что долго он не протянет. Цзинь Гуаншань был смертью брата опечален. Все же Цзинь Чэньцзэ был единственным его другом, их многое связывало: и взгляды на жизнь и общие воспоминания. Но что уж тут поделать. Смерть приходит за всеми. Иногда очень неожиданно...