Кое-Нигде

Она дышит хрипло, прямо в кожу. Чудится, будто это извергся подводный вулкан - с такими раскатами вздымается ее грудь. Он глубоко. Настолько, что на поверхности просто подрагивает водная кромка и вместе с ней отражение Гермионы в исступленных, алчных глазах. Беллатрикс отскакивает, тяжело вздымаются ее плечи, подрагивает губа. В каждой руке по палочке - обе ее, обе рассыпаются искрами, радуются хозяйке - примеряется к ним, скорым движением сует в карман. Гермиона отползает к стене, жмется, стаскивает колени у груди. Крик кривит губы, но нет щекота в гортани. Она только и может, что мотать головой. Зудит под ногтями и почти до боли хочется вжать их глубоко под кожу. - Лучше, - Рот Беллатрикс кривится в осклабе. Зубы у нее жёлтые, в сколах, но не кривые. Не так они запомнились губам. Только о них Гермиона и может думать да о том, как хочется исцарапать себя от лба до ступней. - а? Ее отражения уже не в глазах - на румянце щек, во рту - его идеально ровных дугах - руках вдруг ставших странно лёгкими. Ей лучше. Ей страшнее. Штиль хуже бури. В черных водах не видно чудовищ из глубин. Как бокал бьётся в кулаке, и косколками впивается в руку, изничтоженный крик скребет гортань. Беллатрикс смотрит презрительно, языком бродит по зубам. От взгляда ее так и хочется сжаться в море, как в материнской утробе, чтобы, как тогда не было ни мыслей, ни чувств. - Что... Ты сделала с моими друзьями? - Надрезанная гортань свербит. Недоуменно Беллатрикс круглит глаза. - На что мне сдались эти щенки? - Не знаю. На что тебе сдалась я? - Неужто не ясно? - Это невозможно... - Невозможно. - Соглашается Беллатрикс и добавляет. - Немыслимо. Неверно. Она такая быстрая - в одно мгновение оказывается рядом с Гермионой и любовно зарывается в ее волосы носом. У нее холодная кожа. Жадное дыхание. - Но чтоб я сдохла... - Шепчет она. Ее руки поскребывают матрац по обе стороны от Гермионы. Ей некуда бежать, и остаётся только смотреть, как перескакивают блики на звеньях ведьминой цепочки. - Чтоб я сдохла это так. - И что теперь? Убьешь меня. - Она не спрашивает, просит. Ведьма охает, круглятся ее губы, и в глазах проскальзывает ужас. - Нет. Не-е-е-е-ет, маленькая дурашка... Я не обижу тебя. - Она берет Гермиону за подбородок и вглядывается в глаза: что в них, страх, дерзость? Гермиона не знает и сама. Ей хочется дерзнуть, спросить, отчего - только так ведь и станет легче. Но она не может. Только молча ловит взгляд Беллатрикс, а он проворен. Сбегает с глаз на губы, искрит смешливыми всполохами, когда язык Гермионы проходится по рту. Дурная привычка, но невмоготу терпеть. Слишком уж соль да йод иссушили его. Большим пальцем Беллатрикс размазывает по нему влажную точку. Слова приходят сами. Не успевают даже бликом сверкнуть в голове, а уже рвутся на волю. - Я не разделю с тобой постель. Ведьма недоуменно клонит голову. Так быстро, словно роняет. Она глядит нежно, как на несмышленное дитя, и вдруг оказывается у самого выхода, посмеивается. - Постелей тут валом, выбирай любую. Хлопает дверь. Отдаляется смех. Гермиона едва дышит: ужас забил альвеолы. Она бросается к походу, выбегает в коридор. Темнота бьёт в глаза. Беллатрикс исчезла: то ли слилась с ней, то ли обратилась в нее, и остаётся только кричать: - Миссис Лестрейндж! Пожалуйста! Миссис Лестрейндж! Беллатрикс!.. Но нет ответа. Только шепчет что-то ветер пронзительным баритоном, носится промеж стен. От них несёт плесенью да холодом. Он одичал здесь - совсем один. Перекрикивается сам с собой разными голосами: то передразнит птицу, то вскрикнет по человечески. "Беллатрикс, Беллатрикс!". От воя его шевелятся волоски - точно одним касанием он заразил Гермиону, и теперь она тоже тоже не зверь и не человек, но оба пополам, и топорщится ее загривок. Последний раз она касается двери и вступает в темноту. Шаги мягкие, а все равно слышно, как от пятки до кончиков пальцев проминаются со скрипом подошвы ее сапог. Вода хлюпает в них. Они почти онемелые от холода, одни только ногти болят. Глаза непривычные к темноте, а все равно уже почти разбирают углы да линии. Коридор долгий. Уже много всплесков пронеслось по нему, столько, что ветер задразнился, стал обезъянничать на всякие лады. И все нет ни поворота, а окна - гладь их Гермиона чувствует ладонями - черные, под цвет камня. Нечего им отражать. Нет тут света. Она дышит на них. Наощупь выводит линию. Ей хочется писать. "Беллатрикс!" подсказывает ветер, - "Беллатрикс". Гермиона смахивает бель дыхания и кричит - она не заметила трещины, и руку надрезала боль. Она глядит на ладонь, пытается увидеть на ней кровь. Не сразу слышится ей, что визг спугнул ветер, и тот скрылся: завис над потолком. Она ведёт рукой по надлому на стекле, пытается поддеть ногтями, но не может - крепко зеркало, и трезубая трещина только зияет в нем - и не более. Ноют царапины на щеках, тянут прильнуть лицом к цапаручей глади. Гермиона бьёт по зеркалу, но оно только содрогается, и дребезг его разлетается по обе стороны коридора. Не ясно уже: где он начался и где кончится. Снова на Гермиону наваливается ужас От холодного к жару, от твердого к мягкому, ногти царапают щеки, отрывают коросту. Тьма везде. Тянутся из нее невидимые руки, хлопают в ней невидимые крылья. По рукам щекотно стекает кровь. - Беллатрикс! Тьма дразнит. - Беллатрикс! Что-то хохочет, обрастает плотью, обдает воздухом. Гермиона не успевает даже отшатнутся. Все так быстро: быстро имя бьётся о стены, проваливается вглубь коридора, быстро ширятся ребра, быстро губы впиваются в кожу и быстро лепечат что-то неясным, молебным шепотом. Беллатрикс склонилась, и ходят ходуном ее позвонки, выгибаются под тонкими пальцами. Она улыбается. Гермиона не видит, но знает, а все равно жмется к ней, ртом ловит вздохи, чувствует как пальцы вплетаются в ее волосы, и запрокидывает голову. Воздух промерз, кофта греет дурно. Так скоро дорожки верткого языка укрываются ледяной коркой! Беллатрикс целует плечи, дерет язычок молнии. Мурашки что морось, колются, катятся сперва по шее, а потом до самых лодыжек. А они едва держат, исходят дрожью там, где съехали нестиранные носки, и тяжело стоять. Даже у стены меж двух холодов. Так правильно. Так и должно быть. Они предначертаны друг другу то ли магией, то ли физиологией - да и есть ли разница, если, все одно: они едины? Только Беллатрикс и не даёт Гермионе упасть. Ее руки на талии, на бедрах - везде. Ласкают, ощупывают, гладят. Молния наконец поддается им. Беллатрикс хмыкает довольно, и проталкивает язык в дрожащий, приоткрытый рот. Уголком глаза Гермиона видит, что столкнулись облака их дыханий, и жмуриться из последних сил - каким-то шестым чувством она понимает, что суметь сдержать так стон. Ведьма целует долго, играючи, перебирает волосы в кулаке, царапает кожу, и так отчаянно Гермионе хочется большего. Она скулит, жмурится. Прижимает ведьму к себе, а вотще, она ускользает - и сама вертит ею как в голову взбредёт. Вот уже вжимает в пол, скалит зубы злорадно, а тело ее такое белое, почти как морская пена совсем близко и Гермиона ёрзает под ним, ласкается - и что-то вязнет внутри - теплое-теплое, тягучее. Она хочет сбросить его, хочет... Беллатрикс хохочет уже не таясь и рука ее рвется вниз. Одними костяшками она касается ее и тяж крепнет - такой тугой, что вот-вот порвётся, и Гермионе плевать теперь на смех и холод, хочется только почувствовать женщину внутри. Одна за одной вспышками трескаются нити, Гермиона умоляет, путаясь в словах, кончиком пальца Беллатрикс внемлет ей - и исчезает. Сон сходит. Но Гермиона не сразу понимает это, сотрясаясь долгой, мучительно сладкой судорогой. Он сходит медленно - спазм за спазмом - они сперва слабеют, а потом растворяются в плазме крови. От них становится легко. Немного больно. И дрожь ходуном ходит по телу от пят до макушки. Она страшная. Неправильная. Гермиона беспомощно поджимает пальцы. Меж бедер у нее запястье, волосы разметались по матрацу. Она дышит мелко и быстро - по собачьи, по утопающему. Она помнит, как надвигался на нее коридор и как, точно живой, он выл ей. Помнит, как вылетел из тьмы авгур, хохоча по-птичьи. Его огромные крылья обдали ее ледяным воздухом с примесью гнили. Она рванула дверную ручку, едва почувствовав ее спиной. Спальня. Свет горел в ней тепло и неровно, тени змеились по стенам, а складки одеяла струились по кровати новой, невесомой тканью. Там было тихо. Там было спокойно. Бессонные недели навалились все разом и, едва улегшись на кровать, Гермиона уснула. Теперь она жмёт колени к груди, сухими, распахнутыми глазами глядит вперёд. Страшно двинутся. Так сон спадет, как ширма, и она останется стоять нагишом. Никогда ей не чувствовалось такого. Гермиона поджимает пальцы. Она шепчет одними губами, что сделала это сама, но не может взять слова на веру. От пальцев больно. Гермиона вскакивает на ноги. Сошла немота и идти легко, легко даже бежать. Дверь в ванную скрипит, испускает крупья ржавчины, а поддается и Гермиона проскальзывает внутрь. Комната велика. Больше палатки, в которой жили они с Гарри и Роном втроём. Сверху давлеет люстра, перезванивает своими гроздьями. Они в пыли, а все равно комнатный свет играет в них и солнечные зайчики перескакивают по стенам. Огрызки свеч просят огня, но нет палочки, чтобы помочь им. Впрочем глаза быстро свыкаются с темнотой, и Гермиона дёргает кран у раковины. Ей везёт - зеркало в плесени и грязи: в нем не видно отражения. Вдруг перестук отскакивает от гнилого косяка. Гермиона оборачивается к нему и в обрамлении света видит силуэт. Он костлявый, с пружинистыми вихрами волос. Беллатрикс. Сложно не вскрикнуть. Сложнее не попятиться прочь. - Пойдем завтракать. Она исчезает во тьме коридора так быстро, бормочет заклинание, и вспыхивает свет. Щекочет голод стенки желудка. Гермиона выходит из комнаты - нетвердо, неохотно. А ведьма уже впереди - спешит, не оглядывается. Шаги у нее торопливые, громкие по-армейски. Гермиона идёт на слух, пялиться под ноги, считает борозды в полу да островки мха. Тошно смотреть на Беллатрикс. Постепенно редеет зелёная суша, теплеет воздух. Узоры ковров путаются под ногами. Они опрятные, точно новые, и стены чище, гобелены на них тоже чиненные. И пахнет поленьями. Гермиона видит в столовую - светлую, просторную - со столом и двумя дюжинами стульев на обе стороны. Беллатрикс усаживается в середине, она у края. Нервно подскакивает нога под столом. Слова вертятся на языке, щекочут под ложечкой. От них тошнит, и хочется выблевать руганью прямо на скатерть. Она белоснежная, почти сияет под люстровым светом, и солнечные зайчики скачут по ней. Стол накрыт уже. У самого края стола яичница-глазунья с беконом. Чуть поодаль пара чашек, молочник, кофейник чайник, тарелка тостов да масло. Гермиона обращает к Беллатрикс взгляд. Та только самодовольно ухмыляется и из под ресниц посматривает на нее: то на щеки, то на губы. А запах забивается в ноздри, и снова голод сводит живот. Сами собой ложатся руки на приборы и забрасывают мясо в рот. - Хорошо ли прошла ночь? - Она льет кофе в чашку и журчит его струя. Она громче голоса и не сразу Гермиона читает его меж всплесками. Она пожимает плечами, взглядом сверлит тарелку. Беллатрикс кивает с пониманием, - На новом месте всегда дерьмово спится. Уже скоро ты свыкнешься. Дальше завтракают молча: только чашки перебрасываются редким звоном да поленья в камине трещат. Даже ветер затих, подбежал к ноге и выслуживается, носит, как тапки, запах паленого дерева. Беллатрикс ест быстро, крупными кусками. Спина у нее ровная, обтянута платьем до того, что можно пересчитать позвонки. Свет ровный, теплый а она что поглощает его целиком и полностью. Вся черная: волосы, платья, ресницы и глаза ими обрамлённые, как бахромой, даже кожа смуглая, чуть сероватая. Чудится, будто тени меркнут на ее фоне, да и сама она - тень. Та самая, что в ночью кажется чудовищем, а на проверку - дерево, да и только. Грецкий орех. Только постарайся, стряхни наброски полусна - и ведьма обростет корой. И Гермиона старается. Роется в памяти, ищет ниточку, чтобы уцепиться, и разорвать морфеево покрывало, но все взаправду: и волны, и поцелуи, и полуразрушенный дом. Гермиона понимает вдруг, что в горле у неё стоит тугой ком, и ни кусочка ей не проглотить. Она хочет спрашивать, но боится знать ответы. Взгляд падает на нож - заметная пропажа - потом на тарелку - она из фарфора, хрупкая. Зудят щеки. Себя или Беллатрикс - она решит потом, а пока медленно, из под ресниц следя за ведьмой, тянет на себя салфетку. Тарелка падает с грохотом. Яичница скользит по коленям и масляное пятно застывает на них. Беллатрикс глядит брезгливо, Гермиона отвечает ей устыженной улыбкой и ныряет под стол, сует осколок в карман. Он большой, острый, а трёх краях. Она только взялась, а капелька крови уже течет по ладони. - Уж ли ты пытаешься доесть эту дрянь? - Ворчит Беллатрикс, и Гермиона выбирается на ее голос. - Я хотела убрать осколки. - Пустое. Чинно вытирает она губы салфеткой, широким взмахом плеч задирает рукава и указательными пальцами постукивает по столу. Шесть ударов: четыре длинных, между ними два коротких. По три на руку. - Прочь. Дребезжание точно у зуммера. С ним пропадает ведьмина тарелка, сворачивается до точки и ещё меньше. Так же молочник, чайник - все, что есть на столе. Только скатерть и осталась белеть на нем. Рука рвется к карману. Ехидный взгляд перехватывает ее. - Как?.. Что это за место?! - Пойдем, приберем твою спальню. - Лениво тянутся звуки и палочка ворочается в тонких пальцах. Гермиона подчиняется. Только это она и смеет. Беллатрикс колдует ловко, размашисто - рубит воздух, и теряется в нем грязь и пыль. Гермиона сидит на уголке кровати и глазами повторяет узоры ее заклятий. Она осторожничает, говорит вежливо, не перебивает, повинуется жесту и становится около своей невольной соседки. Она хорошая девочка, пусть бы и грязнокровка, пусть бы и подруга великого да ужасного Гарри Поттера. - Нужны будут поленья, сожми правую руку в кулак, а левой ударь себя по локтю. Свет зажжётся, если растопыришь пальцы да дважды взмахнешь руками от себя прочь и погаснет так же. - Огнем из палочки Беллатрикс поджигает растопку. Ширятся ее ноздри. Она вдыхает дым, даже глаза прикрывает от удовольствия, чуть ли не мурлычет, так, чудится, люб ей этот огонь. - Захочешь одежды, взмахни согнутыми руками, как крыльями и представь получше, чего хочешь, воды из крана - дважды хлопни в ладоши так, чтобы одна рука была выше другой, а локти врозь, есть - стукни по тумбочке, как я по столу. И представь получше, чего хочешь. Попробуй-ка, давай. Гермиона послушна. Ей хочется кричать от одиночества и ужаса, но глухо бряцают ее удары: четыре длинных два коротких. - Чаю, пожалуйста. - Она просит, воображает - покорная. Чашка появляется, но вместо чая что-то зелёное на ее дне плещется да пузырится. Беллатрикс берет ее в руку. Покачивает. Жижа ленится - ползает по стенкам вяло и вязко. - Жидкие сопли. - Констатирует женщина безразлично. - В гостиной то же, а впрочем все лучше чем в спальнях на верху. Там в каждой второй кислота, да какая. Что ж, придется тебе потерпеть, пока я не придумаю, как исправить это. - А это... Надолго? - Кто знает. Капризные чары. - Наверное поэтому их и запретили. - Поздно спохватились. - Дай руку. - Гермиона протягивает ладонь, чурается смотреть в глаза. Она чувствует себя зверем: жрет с подачки человечьи харчи, сторонится рук, да рвется прочь - к своим. А ведьма треплет ее по холке, журит, чарует ви́ски да льет его щедро на изодранные руки. - Почему не зелье? - Гермиона топорщит загривок. Лапы рвутся к телу, но Беллатрикс посильнее будет полуиздохшей лисицы. - Не попросить ничего, в чем хоть доля магии. Ни зелье, ни амулет, ни палочку. - Уши подрагивают и вздохом-скулежом исходится грудь. Бинты что веревки стягивают ладони. Гермиона потягивает смрадный запах человека. От Беллатрикс несёт чистотой да травами, немного зумным порошком, домом, но не стаей. Она чужачка, она чудаковата своими двуногими повадками, охотой на Гермиониных братьев и сестер ради забавы. А та посматривает на руку, чтобы не поднимать глаз, хочет лизать раны, но в соответствии со своей шкуркой должна быть хитра и слюнявит чужие пясти. - Спасибо. - Чего уж там. Как же ты так умудрилась? - Об зеркало. - Ах! Это паскудное окно, Я столько билось с ним, а все равно, оно разбито, точно ему так нравится. - А что вы пробовали? - Многое. Репаро, плавила, обращала в стену и обратно, чаровала как серебро - ничего его не берет. С час постоит как новое, и снова трескается. - Беллатрикс будто не прочь поболтать. - Как же давно вы здесь, что попробовали столько? - Ох, да кончай же ты уже "выкать". - Хорошо, конечно. Как давно ты здесь? - Уж третий день пошел. - Ну нет. - Гермиона тянет рот в натужной улыбке. - Никому да три дня не наложить такие чары. - А их наложила не я. - Кто тогда? - Едва ли кто упомнит. - Так давно? Но старые чары ведь... - Я слажу с ними. - Тут живут авгуры. - Гнездятся. Они улетят, как только дом оживет. - Дай мне хоть палочку, чтобы я смогла защититься! - Это ни к чему. Я буду рядом, пока... - Пока что?! - Она рычит. Она зверь, ей нельзя в неволе, одной. С чудовищем похуже себя. Играют мускулы на ведьмино лице. Она мешакает, глазами бегает по полу, чтобы хоть там найти ответ. - Да ты ещё более ненормальная чем о тебе говорят! Подумать только! Три дня! Да ты хоть о чем-то подумала, прежде чем тащить меня сюда?! Или что, это был приказ Темного Лорда? - Не говори о том, чего не понимаешь. - А иначе что?! Убьешь меня, так давай сейчас, чего ждать! Лучше уж так чем быть здесь с тобой всю! Всю!.. - Страшно даже сказать это слово. - Да что ты понимаешь?! - Ведьма вскакивает. Она выше, чем помнилась Гермионе, тоньше. Кажется совсем нескладной. - Будто бы ты не чувствовала этого!. - Я!.. - Заткнись и послушай, мать твою! Каждый день будет только хуже! И не мне одной. А ты!.. Ты можешь хотя бы подумать своей бесполезной маггловской головенкой и понять, что не ты одна бросила все, что было у тебя!.. - Я не выбирала этого! - Можно подумать я!.. Хотела оказаться связанной с маленькой безмозглой грязкнокровкой, которой не хватает ума даже понять, что у нас нет выбора! Хочешь знать, что это за место?! Край света! Кое-Нигде! Наш последний шанс выжить! Содрагается ведьмина грудь. Хлопает дверь. Гермиона рвет бинт. Она отгрызла бы лапу, будь под ней капкан. Но его нет. И она расцарапывает рану и воет. Может быть, где-то на небе, за задымленными окнами ее услышит далекая и холодная луна.