Скотт Каан: Как фотографировать голых мужчин

— Австралия — это дохуя далеко, — в одно не прекрасное утро говорит Скотт какому-то парню, слоняющемуся по его дому. Тот высок, черноволос и загорел, и зовут его то ли Хуан, то ли Хулио, впрочем, разницы нет. — Пятнадцать часов перелета, и там сейчас лето. Ебаное лето, представляешь? Он даже не уверен, что Хулио понимает английскую речь, а называет он Скотта «мистер Каан» только потому, что о существовании другого мистера Каана точно не в курсе. Скотт почти уверен, что парень — чистильщик бассейна его соседей и как-то затесался на вчерашнюю вечеринку. Или садовник. Или он вызвал его для уборки? Голова трещит, следует принять аспирин, прихватить Дот и отправиться на побережье. Скотт проверяет почту, еще одну почту, третью почту, звонки, сообщения и новости. Что ж, по крайней мере, CBS не объявил о закрытии сериала в связи с безвременной кончиной ведущего актера под ножом австралийских мясников — и то хорошо. Значит, Ал занят не меньше, чем он сам. И почему им должно быть дело друг до друга? Секс и совместная работа — еще не повод для переписки в отпуске. Все верно. Скотт сам поступил бы так же, если бы ему было наплевать. Скотт поступал так же. Дот уже вьется вокруг него, чуть не сбивая с ног. Ведет себя до странного оживленно и подтявкивает, выразительно глядя на дверь. Когда Скотт распахивает ее — Дот срывается и летит, но не к воротам, а за угол дома, к дальней части забора, и пищит странно, будто наступила на колючку. ― Енот опять пролез, что ли? — недовольно вздыхает Скотт, направляясь за ней, и уже слышит, как писк Дот переходит в восторженное поскуливание. — Ты, блядь, навык звонить по телефону утопил в океане?! Скотт не потрясен. Он даже не возмущен. Ни в одном языке нет слов, чтобы выразить мнение об умственных способностях человека, являющегося к кому-то в дом не через ворота и дверь, а через забор. Вместе с рюкзаком, багажной сумкой и кепкой с надписью «Поцелуй коалу». — Не смей его облизывать, Дот! — кричит Скотт. — Может, он заразный. Подхватил в своей Австралии клеща, разжижающего мозг. Но Дот елозит спиной по траве, подставляя живот и подергивая в воздухе всеми четырьмя лапами. — Там у тебя… ну, сигнализация не в порядке, — широко улыбается Алекс и быстро добавляет: — Это не я. — В твоем возрасте поздновато начинать карьеру взломщика. Ты давно здесь, туземец безбашенный? — Часа два, — пожимает плечами Алекс. — Не хотел будить. Кстати, тоже рад тебя видеть. Ну что тут сказать? Будь на его месте кто-то другой, Скотт нашел бы множество аргументов от старого доброго удара в морду до вызова копов за проникновение на частную территорию. То и другое вместе было бы еще верней. Но с Алексом гарантированно не сработает. Тот оставляет Дот, широко раскидывает руки и шагает вперед с явным намерением заключить его в объятия. Скотт не из тех, кто верно ждет моряка на берегу. Но вдруг ему становится стыдно за все, что он делал в эти дни. — Если нравилось – ты должен был надеть колечко*, — бурчит он себе под нос, поворачиваясь к дому. — Прикинь, я проспал четверо суток подряд, — радостно вещает Алекс за его спиной. ― Личный рекорд. Только отлить вставал. — Счастлив быть посвященным в подробности, — цедит Скотт. — Хотел бы я знать их раньше. Из двери к калитке выкатывается то ли Хуан, то ли Хулио, а, может, и вовсе Рауль, вежливо прощаясь: — Адиос, мистер Каан. Левая бровь Алекса медленно принимает точный угол в сорок пять градусов, а другая становится четкой горизонтальной линией, и в целом его лицо выражает если не шок, то крайнюю степень удивления. — Уборщик, — зачем-то оправдывается Скотт. — И, кстати, жрать в доме нечего, кроме собачьего корма. Алекс издает короткое «гав!», тут же подхваченное Дот. — Девочка, я считал, что ты умнее. Пожалуй, на сегодня хватит разочарований. Алекс набрасывается на него, едва переступив порог. Сзади, сграбастывая в объятия, и Скотт хватает за рукав куртки, легко проводит подсечку и бросок через бедро. Секунда — и Алекс распластан по коврику в холле — лежит на спине, улыбается почти счастливо, когда Скотт смотрит на него сверху: — Что мешало тебе позвонить или написать? — Это что-то изменило бы? — Ал все еще улыбается, но тон серьезен. Скотт медлит с ответом. А ведь действительно?.. — Нет. Скорее всего, нет, — наконец говорит он. — Но я охуенно волновался. — Ты сделал что-нибудь безумное? — И снова нет. Все как обычно. — Видел в интернете мой некролог и мемориальные доски от фанатов? — В какой-то момент даже надеялся их найти. — Тогда два варианта: или твоя собака сейчас обслюнявит мне лицо, или иди уже сюда, потому что я почти две недели мечтал тебя поцеловать. — Извини, Дот, не твой день. Может, енота поймаешь, а коала ― мне на растерзание, ― Скотт, не торопясь, выпускает собаку во двор, прикрывает дверь, медленно подходит к растянувшемуся на полу Алексу и протягивает руку. Правую, чтобы взял тоже правой. И смотрит внимательно, на самые мельчайшие приметы: подергивание уголка глаза, легкую кривизну губ, дрожь напряженной вены на шее. Алекс встает легко и набрасывается на его губы с таким голодным остервенением, словно взял пару уроков у австралийских каннибалов. Скотт ловит его поцелуи, засасывает язык, хватает за плечи, без долгих прелюдий первым делом расстегивает пряжку ремня. Гладит, крепко сжимает полувставший член и хочет забыть, забыть, забыть все предыдущие дни. — У меня нормальный дом, — задыхаясь, говорит он. — В нем есть спальня. Где и положено, наверху. — Наверное, классный дом, — откликается Алекс, пытаясь выпутаться из джинсов, не снимая кроссовки. ― Потом посмотрю. Да, в спальню. И ныряет прямо с порога в разворошенную после сна постель, утыкаясь лицом в подушку и одновременно стараясь избавиться от остатков одежды. Скорость его эрекции всегда впечатляла, но сейчас Алекс просто глубоко вдыхает — раз-два-три! — переворачивается на спину, нежась в простынях, как огромный кот, и его член из полутвердого становится каменным и влажным на головке раньше, чем Скотт успевает сказать «Животное!». — Кто и за что проклял меня тобой?— шепчет Скотт, выпутываясь из штанов. Алекс следит внимательно, чуть ухмыляясь, а Скотту нечего скрывать или стесняться — в борьбе за скорость и эффектность стояка он не уступает. И уже распластавшись сверху, крепко притершись всем телом, перед новым поцелуем он все же находит силы спросить: — Как рука? Алекс не намерен отвлекаться, тут же перемещая губы на его шею, а ладони — на задницу. И все же… — Для тех, кто подзабыл человеческую речь: рука в порядке? Досадливый выдох Алекса однозначно указывает: честного ответа тот хотел бы избежать. Но он кривится под многозначительное хмыканье Скотта и ловит его за бедро, когда тот почти уже встал с кровати. — Не идеально, — четко отвечает Алекс. ― Лучше, чем было, но до «в порядке» далековато. Наверное, сухожилие придется протезировать. И закидывает руку за голову, открывая совсем светлую, беззащитную внутреннюю поверхность плеча, где прямо под волосами в подмышечной впадине — три ярко-розовых точки — следы операции. Смахивает на полное помешательство, но Скотт целует их. Нежно, осторожно, по очереди языком соединяя вершины этого треугольника, а после принимает решение. Со всех сторон верное, медленно и аккуратно опуская правую ладонь Алекса себе на талию. — Во-первых, до начала съемок еще две недели, а значит — ежедневная физиотерапия и никаких резких движений плечом, — говорит он, уже плотно оседлав бедра Алекса и притираясь членом к члену, слегка опускаясь и приподнимаясь, однозначно давая понять, в каком раскладе пройдет этот спарринг. — Во-вторых, ты не давал обет целибата, — улыбается Алекс. — Я и не просил. — Я трахал, детка. Меня — никто. И не в этой постели. Я просто не позволил бы. Алексу не нужны подробности, и лучше этого не может быть ничего на свете. Он стонет, кусает, крепко обнимает и вдруг проводит такой неожиданный и идеальный прием, мигом переворачивая его лицом в подушку и наваливаясь сверху, что Скотт в восторге. Если этот псих хотя бы заикнется о том, что тренировался в последнее время — Скотт точно его убьет. А пока не может даже думать об этом. Но думает Алекс. Постоянно не отрывает правую ладонь от его тела — чуть похлопывая или надавливая кончиками пальцев: вот, мол, смотри, не опорная, и языком спускаясь вдоль позвоночника до поясницы и тщательно вылизывая нежное место — самый верх ложбинки, пока Скотт не начинает умолять: — Да вставь мне уже! Я так скучал! — Мы, дикари, в Австралии делаем все медленней, чем вы в Калифорнии, — Скотту слышна его улыбка. — И только с теми, кого любим. Все возражения исчезают мгновенно — как только кончик языка, оставляя полоски влаги, начинает разглаживать и расправлять складки входа. И можно только прикинуть, сколько слов придется произнести после и уложатся ли их объяснения хотя бы до Дня независимости. Скотт перестает существовать. На смену ему приходит классический до отвращения двухспинный зверь, сросшийся в той точке, куда прицельно бьет член. Самым краем сознания он все еще пытается что-то контролировать ― Алекс постоянно опирается на левую руку, правой только путаясь в его волосах или поглаживая по спине. Или забирает в кулак его член, и это уже плохо для сухожилия ― такие быстрые и резкие движения. ― Я привяжу тебя в следующий раз, ― сквозь стон обещает Скотт, ― чтобы ты не мог даже пошевелиться. Алекс замирает на секунду. Почти неслышно шепчет «Скотти, да», сжимает ладонь вокруг его члена и дрожит, бьет бедрами, кончает так, что горячие толчки отдаются в яйцах, и Скотт немедленно следует за ним, прикусывая угол подушки, чтобы его крик не донесся до Бульвара Сансет. ― Ты невероятен, ― констатирует Скотт, когда Алекс сваливается влево и ищет губами его губы. ― Пиздец как спать хочу, ― откликается тот, не открывая глаз. ― В Сиднее уже завтра. Скотт слизывает капли пота с его лба и проклинает свой статус хозяина дома. Никогда еще заказ доставки продуктов не отнимал у него столько физических и умственных усилий. Он старается передвигаться бесшумно, обходя небрежно брошенный багаж Алекса и пытаясь не растоптать кепку с коалой. И почти готов застрелить курьера, который четырежды нажимает кнопку звонка, несмотря на то, что в заказе четко стояло «не звонить в ворота, только на телефонный номер». Проходит добрых непривычно безмолвных и тихих два часа, пока он решается подняться в спальню. Несказанный подарок судьбы ― «Никон» за каким-то безымянным дьяволом третий день лежит почти у порога. Палец внезапно подрагивает, взводя затвор, но накатившее чувство идеального момента почти экстатично, и веки вдруг становятся ненормально влажными, мешая смотреть. Четкие и тонкие темно-синие полоски на смятом постельном белье складываются в замысловатые узоры, сверху подсвеченные нежным зимним солнцем. Верхняя простыня свисает до самого низа, и слева из-за нее виден черный кожаный нос Дот, неизвестно как пробравшейся в дом, и несколько темных пятен на светлой шерсти длинной морды. Спрятавшись под кроватью, его девочка охраняет сон того, кому отныне позволено засыпать в этой постели. Правая рука Алекса расслабленно свисает, почти лежит ладонью на полу, широкий луч ползет по ней, делая четким каждый волосок и неожиданно резким ― темный край татуировки, переходящей в смазанное зеленоватое пятно. Алекс спит, завернутый в причудливые изгибы бело-синих полос до самого подбородка, слегка повернув голову вправо, на его губах играет легкий намек на полуулыбку, ресницы дрожат от мерного дыхания, а на скуле под пробивающейся щетиной ― алые разводы румянца и несколько крупных глубоких морщин у уголка глаза, так четко обрисованных солнцем. Скотт отпускает затвор дважды. ― Я все слышу, ― сквозь сон бормочет Алекс. ― Хочу потом посмотреть. И тут же ломает всю прелесть момента, переворачиваясь на другой бок, сминая простыню и заставляя вскинуться Дот. ― Прости, детка. Я забыл зарядить пленку, ― тихо шепчет Скотт. ― Никаких фотографий в этот раз. Кассету он перематывает на кухне. Пусть она почти пуста, зато на ней есть два кадра, которые он планирует навсегда оставить только для себя. ― Я не знаю, что делать, ― признается Алекс спустя три дня, разнеженный отдыхом, мясом на гриле и легким калифорнийским вином. Придвигает свою ступню к ноге Скотта и легко улыбается, не находя разницы в шнуровке одинаковых черно-белых кедов. — Совсем не знаю. ― Жить? Наслаждаться каждым часом? Брать всё и делить с тем, кого… хочешь? ― Мы не зависим от себя в большей степени, чем можем представить. ― И ты в гораздо худшем положении, чем я. ― Скотт целует его, не может оторваться. Удержать что-либо в тайне в их среде ― невозможно. Не они первые ― даже не тысячные, не они последние. А если так, то придется решать множество проблем. Или не решать вовсе ― время покажет. Но пусть хотя бы не сейчас. ― Как будто каналу привыкать хоронить чужие секреты под приличной надгробной надписью, — криво улыбается Скотт. — Я не даю обещаний, но… Вместе, что бы ни произошло? ― Года на три, как минимум, ― кивает Алекс. ― Но я рассчитываю на десять. ― С такой интенсивностью секса я и до следующего сезона не доживу, ― притворно-возмущенно бурчит Скотт, когда Алекс влезает ему на колени, в мгновенье ока оказавшись без футболки. Он осторожно похлопывает Алекса раскрытой ладонью по бедру, словно признавая поражение в схватке. ― До сеанса физиотерапии никакой акробатики или спаррингов ни в прямом, ни в переносном смысле. Доктор приедет в пять. И если не будешь беречь себя, то я не собираюсь нянчиться с тобой в ближайшие двадцать лет. ― Двадцать, хорошо, двадцать, ― кивает Алекс, запрокидывая голову так, что на шее четко выделяется кадык. ― Как бы ни повернулась жизнь? Что бы ни пришлось делать? ― Да, детка. Впервые в жизни Скотта не пугает обещание.