Way down we go

Миша просыпается. — Спящая красавица проснулась, а я уж целовать тебя собрался. С каких пор ты стал таким соней, Мишань?  — слышит он насмешливое и резко садится. Замирает и кажется перестает дышать, потому что Антон сидит напротив с другой стороны потухшего костра и на него смотрит. То есть он правда на Мишу смотрит, он Мишу видит, и от этого сердце сбоит, пробуксовывает, словно застрявший в грязи грузовик, не протолкнуть внутрь воздух, не вытолкнуть. Антон на него смотрит без серых бинтов, открыто и ясно, и в синих глазах плещется смысл, и узнавание и смех, и Миша хочется рвануть к нему, чтобы заглянуть, убедиться, но сон еще не до конца отпускает его. Сон, который вовсе не сон. — Я все вспомнил, — говорит Бестужев тихо. —  Я вспомнил, как тебя располосовало осколками снаряда, и ты умер у меня на руках. Антон улыбается, кивает. — Пал смертью храбрых, — тянет довольно. — Правда и ты долго после этого не продержался. Потому что не хотел. Воевать не хотел, жить не хотел, дышать не хотел — ни-че-го не хотел. Поэтому погиб в следующем же бою дня через два красиво прошитый автоматной очередью поперек груди. Миша зябко ведет плечами, нашаривает бушлат и натягивает его на себя. Натыкается пальцами на сложенный пополам лист в кармане, достает его и наконец разворачивает. Гр-ке Бестужевой Прасковье Михайловне. Извещение. Ваш сын Михаил Александрович Бестужев, уроженец Санкт-Петербурга в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит в июле 1942 года. Прочерк в строчке «место похорон». Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказа НКО ССС №220) Миша сминает бумагу и зачем-то бросает в костер, который давно потух, сжимает пальцы в кулаки, чувствует боль от впивающихся в ладони ногтей, рассматривает побелевшие костяшки, нитки вен на запястье и растерянно думает: «Ну вот мои руки, моя кожа, моя боль. Какого черта я все это чувствую, когда на самом деле лежу под толщей воды?» Он поднимает взгляд и снова смотрит на Антона. У того брови жалостливо сошлись на переносице, а в глазах сочувствие и понимание. К нему тоже воспоминания приходили, как чертовы незваные гости, неожиданно и толпой, он так же не понимал, что происходит, а сейчас сидит спокойный, будто все это просто очередная передышка между боями, и привычным жестом достает пачку папирос из кармана. Выуживает последнюю папиросу, ухмыляется криво на левый бок и тянет: — А я без докУментов. Зачем похоронка, когда некому ее читать?  Миша автоматически трет ладонью грудь. — Значит мы оба умерли, — констатирует, а Арбузов кивает. — Не в первый раз, — говорит, вертя папиросу в пальцах. — И что-то мне подсказывает, что не в последний. И теперь Бестужев кивает, потому что вдруг помнит. Помнит все их смерти и все странные места, в которые они попадали после. В первый раз было поле с невыносимым стрекотом цикад и старый мрачный лес. Миша был перебинтован поперек груди, а у Тохи была смешная кучерявая бороденка и деревянная свистулька, игрой на которой он доводил Бестужева до белого каления. Потом была река, широкая, холодная и неумолимая, как само время, ядовито-зеленые луга и сгоревший лес. У Миши с Антоном были одинаковые мозоли на ладонях и одно на двоих чувство, сжимающее горло там, где прошлось холодное лезвие ножа. После была зима и бесконечные сугробы. Антон был молчалив и очень долго не мог Мишу вспомнить. В следующий раз под ногами был лед и дыры лунок, а после море и слепящее солнце. Бестужев встряхивает головой, стонет, трет виски, потому что мелькающие кадры давят изнутри, будто пытаются выбраться наружу. Будто вода вдруг наполняет сухой до этого котлован, наполняет до краев и дальше, и память-вода переливается через край, заливает, топит, и Миша захлебывается и снова не может вздохнуть, Миша тонет. Но тут же выныривает, когда на его колено ложится рука Антона. Бестужев поднимает голову и встречается с ним глазами. Память-вода успокаивается, отступает, а Арбузов улыбается, засовывает в зубы папиросу и говорит: — Ну что, где там твоя последняя спичка? Дешёвый табак пахнет сырой землёй, Антон, прислонившись к Мишиному плечу, выдыхает едкий дым, и, задрав голову, смотрит в Мишины глаза, улыбается широко и довольно. — Говорил же, глаза в цвет неба. Миша тоже улыбается и, когда Арбузов отправляет броском окурок в кострище, склоняется и вжимается губами в колкий висок. — Помнишь, на границе девятнадцатого и двадцатого я тебя на дух не переносил? — тянет тем временем Антон и, Миша, отстранившись, ловит его ухмылку и хитрющий взгляд. — Классовый враг с кием в жопе — такое у тебя было кодовое имя. Миша смеется, цепляет пальцами подбородок Арбузова. — Зато в следующей жизни ты был от меня без ума, — поддразнивает, склоняется и видит, как расширяются зрачки. Антон все так же ухмыляется, но по глазам видно, уже слегка шалеет, плывет, и хриплый голос выдает его с потрохами, когда он шепчет: — Просто тебе охуительно идут тельняшки. Миша снова смеется и целует Антона. Обхватив одной ладонью затылок, второй сжав ворот шинели, он целует его яростно и жадно, с пониманием, что имеет на это полное право, с ошеломляющим чувством, что делал это сотни, тысячи раз до этого, и будет делать это сотни, тысячи раз после. От этого голова кругом, и протяжный стон Арбузова, его пальцы на Мишином загривке только подливают масла в огонь. А потом словно большая теплая ладонь мягко толкает Мишу в бок. Он замирает, отстраняется от Антона и уже знает, что увидит. Чуть светящийся и дрожащий прямоугольник тумана прямо между деревьев. Арбузов тоже смотрит на него, облизывает губы, а затем переводит взгляд на Мишу. — Нам пора, — говорит и Бестужев чувствует его нетерпение. Вот только Миша такого нетерпения не испытывает, но поднимается вслед за Антоном, подходит к треклятой двери в следующую жизнь, всматривается во вздрагивающую поверхность, но ни черта в ней не видит. — Опять будем воевать? — спрашивает, и от слов этих желчь собирается под языком. Портал, конечно же, не отвечает, лишь продолжает вздрагивать и светиться, а Мишу мутит и хочется упереться пятками, хочется заорать прямо в эту чертову дыру, что не на того напали, что он устал, и хрена с два будет опять плясать под чью-то там дудку. Но Арбузов смотрит на него своими безумными глазами. Глазами, из которых плещет синь, и вся память, и все желание жить. Арбузов уверенно сжимает его ладонь в своей, улыбается, как городской сумасшедший, как блаженный и припечатывает: — Опять будем вместе. И это звучит как самый лучший план. Самая идеальная новая жизнь. Жизнь, которую Бестужев готов проживать снова и снова. Миша, склонившись, целует Антона в висок, и они вместе делают шаг.