Под покровом лжи. Другая история Российской Империи.

Чаша весов переполнилась. По дворцовой анфиладе слышится четкий цокот каблуков. Шаги уверенные, жесткие, но торопливые. Молодой человек твердой рукой раскрывает двери каждой залы, со злостью толкая их. Чаша весов его терпения переполнилась, и это был его последний шанс решить всё миром и по закону. – Сергей Алексеевич, - ухватившись в последний момент за расшитый рукав камзола, тихо, но жестко произнесла Екатерина. Она стояла в тени портьер, явно поджидая Разумовского. Речь ее была лишена эмоциональности, от чего акцент, так и не вытравленный за годы проживания в России, стал отчетливее. – Прошу Вас, будьте благоразумны, - она сделала небольшую паузу, пристально вглядываясь в человека, и, затем, растягивая слова, продолжила, - не делайте того, о чем позже пожалеете. – Хватит. Достаточно с меня. – Разумовский чеканил каждое слово в тон Великой княгине. Он обхватил ее за локоть той же рукой и чуть сдвинул в сторону, снова открывая себе проход к дверям покоев Её Императорского Величества. Взгляд его, от природы имеющий нежный и светлый оттенок голубого, сейчас стал цвета грозовой тучи. Губы были сжаты в тонкую полоску, острый подбородок приподнят, мышца над правой бровью то и дело заставляла ее дергаться вверх. Он почувствовал, что Екатерина хотела сказать что-то еще, поэтому продолжил сам. – Я многое терпел, со многим мирился, но более не намерен сидеть, сложа руки, когда Ее Величество в прямом смысле лишает меня всего! – Его тихий жесткий шепот переходит в шипение. – Я не намерен смотреть, как после… наше государство растащат по клочкам, как людей снова закуют в кандалы бесчинства дворян, а меня ссылают под звуки приветственных фанфар нового Императора прямо на эшафот! Он делает еще один шаг вперед и буквально выплевывает слова в лицо княжны, сильно сжимая тонкими пальцами ее локоть. – Я имею точно такое же право наследовать престол, как и ваш дражайший супруг, Петр Федорович. Только он погубит Россию. А я… Если только… – «Если, если» - в этом и загвозздка, Сергей Алексэевичь. – Атмосфера перед покоями Елизаветы Петровны звенела. По ту сторону дверей были слышны шорохи одежды и тихие переговоры, поэтому княгиня говорила тихо, но уверенно. – Серьежа, твои помыслы чисты, и сердце твое, как и мое, жаждет справедливости. Но ты и сам прекрасно осознаешь всю шаткость своего положения. Попробуй посмотреть на это с другой стороны. - Екатерина, будучи мудрой и терпеливой женщиной, продолжала сглаживать гнев и пыл Разумовского своей мягкостью. - Императрица вовсе не пытается тебя сослать, она желает уберечь душу твою, Сергей, чтобы недруги забыли и не добрались до тебя. Спасти хочет, чтобы ты смог жить спокойно. Разумовский от злости стиснул зубы, и губы его стали еще тоньше. Он действительно осознавал все, что говорила Екатерина Алексеевна. Он прекрасно понимал, каково реальное положение его жизни. Если бы только матушка набралась смелости и храбрости, если бы она подписала только один документ, все стало бы намного проще: эпоха процветания Российской Империи не упиралась бы в стену, как сейчас. Да, это было бы опасно для самого Разумовского (уж больно многим он был как кость поперек горла своим нравом), но для государства мог стать сильным правителем, который отстаивает его интересы и интересы его народа. Двери соседней залы, перед которыми стояли эти двое тихо отворились, и из комнаты вышел Нарышкин. Вышел он в комнату, которую наполняли власть имущие – наследный князь Петр Федорович, братья Шуваловы, начальник тайной канцелярии и сенатор, канцлер Воронцов и другие. Шаги его были гулкие, осторожные, будто бы он боялся потревожить волнение и напряжение, витающее в воздухе. Сглотнув, он обвел всех взглядом и произнес: – Государыня-императрица, Елизавета Петровна, покинула нас. – Тихие шепотки усилились. Кто-то, у самой двери, поинтересовался, где сейчас Разумовский. Напряжение от этого вопроса зазвенело. Нарышкин продолжил. – Завещания при ней не было. – Выдох. - Да здравствует Император Петр III. Сергей Алексеевич, стоя перед дверьми комнаты, в которой объявили о кончине Государыни, опустил руки и зажмурил глаза, тяжело сглотнув. – Не успел… - Жестко и с надрывом произнес он, а после, с горечью и едва различимой печалью тихо добавил. - Матушка… На дворе было 25 декабря 1761 года…