Во мгновение ока

      Месяц спустя              Лукас издалека смотрел на то, как пенистые волны бьются о камни пустынного пляжа, разлетаясь сверкающими брызгами. Солнце в это время года не палило так жарко, как обычно, и зной больному не докучал. Его инвалидная коляска стояла рядом со скамьей, где сидела Маиза, то и дело поправляя шляпку, широкие поля которой безжалостно трепал морской ветер.              — Я так давно не был у моря, — с тоской сказал Лукас. — Мне кажется, я видел его в прошлой жизни.              — Ты зря столько времени отказывался от прогулок по набережной. Ты же слышал, что врачи рекомендуют тебе больше подвижности и свежего воздуха, — упрекнула его жена.              — Врачи… — Лукас усмехнулся и опустил глаза.              — Волнуешься перед скорой операцией? — Маиза взглянула на него словно украдкой, на самом же деле внимательно изучая выражение его лица.              — Не то чтобы волнуюсь, просто не вижу в ней особого смысла.              — Как не видишь? Почему?              — Шансы на улучшение очень небольшие, — Лукас поморщился, — да ты и сама знаешь. Не хочу тешить себя напрасными надеждами, чтобы потом не было больно от разочарования. Пора уже свыкаться с мыслью, что я теперь такой.              — Лукас! — с сочувствием покачала головой Маиза.              — Маиза, скажи, я очень нелепо выгляжу в таком виде? — он пристально посмотрел в глаза жене, не давая той ни единого шанса слукавить. — Только честно.              Маиза не выдержала его взгляда и отвернулась, сделав вид, что любуется морем.              — Нет, Лукас, ты не выглядишь нелепо.              — Но тебе было бы неловко встретить сейчас кого-то из знакомых. Поэтому я и попросил Малу сопроводить меня на пустынный пляж, где поменьше людей. Я вовсе не осуждаю тебя за это, мне и самому не хочется никого видеть.              — Лукас, — Маиза взяла его за руку, чтобы хотя бы немного приободрить, — послушай, ты должен сходить вместе со мной к психологу. Не отказывайся от того, чего не знаешь!              — Маиза, мы уже говорили об этом, — он тяжело вздохнул, но сжал пальцами ее руку в ответ. — Я не верю, что какой-то психолог может взять и вселить в меня радость. Он может быть самым замечательным специалистом, два часа говорить о том, как важно верить в себя и ценить каждый прожитый день, но сеанс закончится, и он пойдет домой на своих ногах, а я останусь в этой проклятой коляске. Между нами пропасть, которую не преодолеть. Маиза, я чувствую пропасть между собой и здоровыми людьми, как же ты не понимаешь?              — Лукас, но существуют группы поддержки! Ты увидишь, что оказался в таком положении не один! Знаешь, я… — Маиза сделала паузу, подбирая слова. — Когда я оказалась там впервые, я удивилась. Там были люди, разные. Кто-то передвигался на коляске, кто-то носил темные очки и пользовался белой тростью, одни общались на языке жестов, другие просто… отличались. И знаешь, что меня удивило?              Лукас смотрел на нее не менее удивленно — Маиза говорила с таким вдохновением, с таким блеском в глазах, что он едва ее узнавал.              — И что же, Маиза?              — Я не заметила на их лицах особой скорби. Неожиданно, не правда ли? Многие просто болтали друг с другом в коридоре о погоде, о футболе, о разных пустяках. Они живут. Они не такие, как большинство людей вокруг, но они такие… настоящие, Лукас!              — Маиза, на тебя это так не похоже! Ты никогда не казалась мне впечатлительным или сентиментальным человеком.              — Да, я тоже никогда не считала себя сентиментальной, — Маиза убрала свою ладонь из ладони Лукаса и неловко обхватила себя руками. — Но, кажется, я ошибалась. Забавно узнавать что-то новое о себе в сорок лет.              — Забавно, — с легкой улыбкой согласился Лукас. Ему показалось, что Маиза смутилась внезапного порыва своих эмоций. — Ты почти убедила меня записаться на прием.              — Почти — это уже что-то, — улыбнулась она в ответ.              — Сегодня утром звонила Мел… — голос Лукаса тонул в шуме прибоя.              Они сидели не слишком долго — после продолжительного заточения в четырех стенах Лукас рисковал схватить простуду от прохладного ветра. Впрочем, быстро покидать это место тоже не хотелось — море, такое бескрайнее и величественное, дарило если не радость, то хотя бы спокойствие.       

***

      Вечером море было куда тише. Серебристое лунное пятно на поверхности воды игриво переливалось яркими бликами. Вдоль берега по мостовой неторопливым шагом прогуливались двое, мужчина и молодая девушка, долго и обстоятельно что-то обсуждая. Зейн — а это был он — опустил голову и задумчиво смотрел себе под ноги.              — Знаете, Клаудиа, я впервые в жизни не знаю, как мне поступить, — сказал он.              — Почему? — встревожилась девушка. — В чем дело?              — Надеюсь, вы простите мой резкий переход с сугубо деловых тем на темы личные, — улыбнулся Зейн. — Я привык со всеми трудностями в жизни справляться сам, но сейчас выяснилось, что мне даже не с кем поделиться своими переживаниями и сомнениями. Я подумал, что мы с вами уже достаточно доверяем друг другу.              — Ах, вот оно что, — улыбнулась в ответ Клаудиа, от вечернего холода поплотнее запахнув джинсовую куртку. — Я вся внимание.              — Я имел неосторожность влюбиться в жену друга своей юности.              — Надо же! А жена друга, наверное, влюбилась в вас?              — Почему вы так подумали?              — Мне кажется, это очевидно, раз вы заговорили об этом, — пожала плечами Клаудиа. — Конечно, она влюбилась в вас, кто угодно бы влюбился.              — Неужели? — усмехнулся Зейн. — Но ведь вы не влюбились.              — Меня в расчет не берите, у меня с этим проблемы.              Зейн остановился возле длинного ограждения, тянувшегося вдоль набережной, и облокотился на него, вглядываясь во тьму, где сливались небо и океан.              — А вот я не уверен, что заинтересовал ее. Вернее, мне показалось, что между нами проскочила искра, что такая женщина, как она, могла бы в меня влюбиться, но я испортил все сам. Боюсь, что безнадежно. Я написал ей письмо, где искренне извинился за свою ошибку, но она… промолчала. Я расценил это молчание как отказ в дальнейшем знакомстве.              — Да вы донжуан, Зейн! — Клаудиа засмеялась и притулилась рядом с ним у ограды. — А как же ваш друг? Он знает, что вы пытались обхаживать его жену?              — Вы хотите спросить, испытываю ли я угрызения совести? — Зейн взглянул на собеседницу, изогнув дугой угольно-черную бровь. — Нет, не испытываю. Умом понимаю, что должен был бы, но сердце говорит обратное. Сейчас меня куда больше волнует, как помочь этой женщине и станет ли она принимать мою помощь.              — Она нуждается в помощи? — удивилась Клаудиа.              — Да, нуждается. Но еще больше в ней нуждается мой друг, хотя правильнее называть его моим бывшим другом. Знаете, Клаудиа, иногда людей годами мучает какая-то проблема, неразрешенный конфликт, невысказанные чувства или что-либо подобное. Но люди предпочитают закрывать на это глаза, плыть по течению и продолжать терзаться своими муками. И это приводит к катастрофе. Мой друг двадцать лет безответно любил жену, сердце которой принадлежало — и, я опасаюсь, до сих пор принадлежит — другому человеку. Любил очень страстно, сжигая всего себя, по-другому он просто не умеет. Но этот огонь был ей не нужен, и вместо того чтобы согревать и дарить свет, ласковый костер превратился в смертоносный пожар, сжирающий и уничтожающий все на своем пути.              — Бр-р, ну и история, — поежилась Клаудиа. — Будто из книжки.              — Но еще не поздно все исправить, — оговорился Зейн. — Еще можно потушить этот пожар, пока в нем никто не пострадал всерьез.              — Кто же будет его тушить? Вы?              Зейн усмехнулся и промолчал, опустив взгляд.              — Признаться честно, я осуждал этого человека, когда он рассказал мне свою историю. Думал, что я бы никогда… Никогда не поддался такой страсти. Не дал бы ей завладеть собою. Иронично, что я сам угодил в ее сети, не так ли?              — Понимаю вас, — кивала Клаудиа. — Паршивая ситуация, ничего не скажешь.              — Она удивительная, — Зейн поднял голову. Полная луна осветила его лицо — одухотворенное, по-настоящему красивое лицо влюбленного человека. — Она… похожа на луну. Такая же прекрасная, таинственная, ею любуешься затаив дыхание, но где-то в глубине души понимаешь, что никогда не сможешь даже прикоснуться к ней.              — Вам бы стихи писать, Зейн, — заметила Клаудиа. — Никогда не задумывались о том, чтобы освоить еще одну профессию?              — Вы полагаете, у меня бы получилось?              — Не обижайтесь на мои шутки, — вдруг смутилась девушка и как-то погрустнела. — Я не хотела смеяться над вашими чувствами, на самом деле я восхищаюсь ими, правда. Только мне не понятно, как мужчина вроде вас может настолько не верить в себя.              — Вот как, — Зейн покачал головой. — Вам бы тоже это не помешало, Клаудиа.              — Что?..              — Вера в себя.              — А, ну да, не помешало бы, — пробормотала она и задумалась о чем-то, а Зейн, печально улыбнувшись, продолжил любоваться ночным небом.       

***

      Неяркая настольная лампа освещала угол темной комнаты. Вокруг царила абсолютная тишина, не считая стрекота ночных насекомых за окном. Жади в полутьме сидела на деревянном стуле, поджав под себя ноги, и в двадцатый раз перечитывала письмо, в котором уже выучила все от наклона букв до последнего завитка, оставленного синей пастой. Зейн писал:              «Жади, мне очень жаль, что я уехал, толком не объяснившись с Вами. Я понимаю, насколько оскорбительна была моя просьба для Вас, и по-настоящему раскаиваюсь в ее необдуманности. Но я хочу, чтобы Вы знали: интерес, который я проявлял к Вам как к собеседнику, совершенно искренний и бескорыстный. Мне очень горько от того, что я могу потерять Вашу дружбу…»              Жади устало вздохнула, сложила лист пополам и убрала в ящик письменного стола. Ей отчего-то не верилось в написанное, а может быть, она просто боялась поверить. Жади повернула голову и с нежностью посмотрела на спящую дочь. На душе было тоскливо до невыносимости.              Тот энтузиазм и пьянящее чувство свободы, которые она испытывала по приезде в Рио-да-Серейя, со временем отошли на второй план, а то и вовсе рассеялись. Каждое утро повторялось одно и то же, каждый день был похож на предыдущий. Жизнь застыла, замерла в одном состоянии и не сдвигалась с мертвой точки. Жизнь без любви была пустой, как ни крути. Пусть даже не совсем реальной, неосязаемой — Жади довольно было и грез о ней. Ожидание любви было едва ли не слаще, чем сама любовь, вот только ожидание это, к великому сожалению, оказалось напрасным.              Несколько раз Жади порывалась написать ответ Зейну, но как только она бралась за шариковую ручку, мысли разом покидали ее голову. Все слова казались лишними, нелепыми и бессмысленными. Та яркая искра, которая было зажглась в ней, вдруг так же внезапно потухла. Жади ощущала себя выхолощенной, высохшей, потерявшей всякую опору под ногами. Ей больше не было дела ни до чего — казалось, даже если звезды начнут падать на землю, она и ухом не поведет.              Жади выключила свет и прилегла на кровать, не накрываясь одеялом. Как-нибудь она долежит так до утра, а утром все начнется заново.