В постели с варваром

Казнь — символ власти для знати, развлечение для черни и неминуемая смерть для приговоренного.

У подножия эшафота бесновалась толпа, жадная до чужих страданий. Им не было дела до причин, по которым несчастный вынужден преждевременно покинуть мир, их не волновало, как он прожил жизнь, сколько добрых дел совершил. Они неистово желали лишь одного – чтобы грубая древесина помоста обагрилась кровью. Стоило палачу занести секиру над склонившим голову Альбертом, как люд взревел, подобно дикому зверю. Мгновение. И все свершилось. Бездыханное тело плашмя рухнуло на доски, жадно напитывая их алыми потоками. Тяжелые густые капли, срывались вниз, окропляя иссушенную летним зноем почву. Наконец, изуверское зрелище было закончено. Покойного за ноги стянули по лестнице, отсеченную голову кинули в холщовый мешок и погрузили на обоз. О дальнейшей судьбе Альберта, более никому не будет известно. Граф не отдавал распоряжений о захоронении или передачи тела, родным, потому, смею, предположить, что свое последнее пристанище, бывший стражник обретет средь отбросов на задворках местной свалки. Народ постепенно стал утихать и разбредаться по делам. Вновь зазвучал смех, открылись магазинчики, весело позвякивая колокольчиками дверей. Прошли не больше десяти минут, а все уж позабыли о том, как чужая жизнь нелепо оборвалась, как чьи-то воспоминания, мысли и чувства обратились в прах, лишь по одному желанию господина.

Шепфа, помилуй его грешную душу.

Площадь покинули и мы, но направились не в имение, как мне того хотелось, а прямиком в одно из излюбленных мест графа. То был небольшой ресторанчик, на самой окраине города. Супруг любил его за прекрасную кухню и не многочисленных посетителей. Удивительно, что, будучи человеком причастным к светской жизни с ее пышными балами, приемами, литературными вечерами и многим другим, что предполагало бы обилие приглашенных, граф все равно предпочитал уединение. В дверях встретил официант в темном костюме тройке и белом фартуке, почти до самых щиколоток. Сопроводив нас до столика у окна, он осведомил о блюдах, которые настоятельно рекомендует заказать, предложил несколько видов вина, а так же рассказал о чудеснейшем ягодном чае, который можно испить только в их заведении. Не спрашивая моего мнения, граф сделал заказ и отпустил официанта. Тот, учтиво поклонившись, поспешил в кухню. В столь ранний час гостей было еще меньше, чем обычно. В дальнем углу сидела молодая пара, мужчина что-то нашептывал даме на ухо, а та, краснея, тихо смеялась, неловко прикрываясь веером. А ближе к входу сидел одинокий господин в летах. Он курил трубку, выпуская густые дымные кольца, задумчиво разглядывая интерьер заведения. Заметив, мой взгляд, он едва склонил голову, лишь наметив поклон. В ответ я только учтиво улыбнулась. — Кого-то узнала? — спросил граф, обратив внимание на мое невербальное общение. — Нет, — я покачала головой. — Тогда прекращай вести себя как дешевка. Позоришь меня. — Прошу прощения, я не подумала, — я сникла, и до боли сжала челюсти. Слышать подобные фразы от супруга хоть и не в новинку, но каждый раз они ранят, как в первый. Матушка говорила, что я должна стать толстокожей, не реагировать на мужские колкости. Что такова наша природа, сидеть и помалкивать, терпеть оскорбления, унижения, а иногда и побои. Ей часто перепадало от напившегося до беспамятства отца. На его крики слетались слуги, но никто не решался вступиться за оскорбленную женщину, все, что они могли, это многим позже приложить лед к ушибленной щеке. Мама так спешила выдать меня замуж, чтобы избавить от тирании отца, что сосватала за первого, кто пришел просить руки. Тогда казалось, что граф это выгодная партия. Я и сама была счастлива выйти замуж за прекрасного представителя благородной фамилии. Он виделся мне таким статным, взрослым, знающим и умеющим так много. Даже его холодность, тогда не пугала, мне думалось, что пылу юности под силу, растопить вечные льды его сердца. Сейчас, находясь на пороге нового десятилетия, понимаю, как наивна и глупа я тогда была. Наконец, подали еду, сервированную на блюдах с широкими полями и веточками сирени на кайме. В толстостенных, напоминающие кубки, бокалах было разлито красное вино. Его тонкий, сладковатый аромат с примесью пряностей, будоражил обоняние, вызывая неподдельный интерес. Я беззастенчиво, жадно отпила хмельного напитка, зажмурившись от разлившейся на языке ягодной неги.

Интересно, подают ли такое вино в тех местах, где живет Александр? Как бы хотелось пригласить его сюда и вкусить с ним сладкого нектара, а после…

Нет-нет, не о том мне надобно думать. Пока я здесь, наслаждаюсь праздной жизнью, он сидит в тесной камере лишенный мирских благ. Но… так хочется, немного помечтать о счастливой жизни, рядом с ним. Может ли у нас быть все так, как на страницах тех романов, что я читала?

«Да, да! конечно, да!», — Кричало сердце, сгорающее от необъяснимых чувств к этому строптивому мужчине.

«У вас его нет», — ответила реальность, стоило графу произнести:

— Я принял решение избавиться от варвара. Мир рушился на глазах подобно карточному домику. Все мечты, стремления, желания, разом распались пылью у ног супруга. Чудом, мне удалось не потерять самообладание, и не выронить бокал из рук. — Вот как, — сипло отозвалась я, стараясь унять дрожь в теле. — И…позволите узнать, что Вы вознамерились сделать с ним? — Обезглавить, четвертовать, да что угодно, лишь бы это отродье сгинуло с лица земли. Плевать, главный он у них или нет, даже если он знает сам секрет мироздания — не важно, — он внимательно посмотрел на меня, а затем, протянув руку, взял за запястье, аккуратно погладив его большим пальцем. — Вижу, тебе не по вкусу, мое решение, разве ты не должна быть оскорблена, подобной выходкой, этого животного? — граф прищурился, а его пальцы, сомкнулись стальными тисками на моей кисти. — Или те перешептывания среди слуг, не были беспочвенны?! — он дернул на себя, и я почти рухнула грудью на стол. Вино расплескалось и залило белоснежную скатерть, платье, пол. Никто из гостей не встрепенулся. Только девушка коротко взглянула не с нескрываемым сожалением. — Как Вы можете такое говорить, господин? Я, просто еще не отошла от казни…я…я…считаю, Вы приняли мудрое решение, — бормотала я, силясь не расплакаться на глазах у всего люда. — Конечно, он заслужил смерти. —Хорошо, если так. — Он отпустил меня и выпрямился. Его лицо было беспристрастно. Граф выглядел так, словно ничего и не произошло, в то время как я, дрожала как осиновый лист. — Когда Вы хотите казнить его? — отставив бокал, я прижала к себе ладони, незаметно потирая покрасневшее запястье. Сердце стучало в бешеном ритме, будто норовило вот-вот раздробить грудную клетку и выскочить наружу. — Кхм, а зачем тебе эта информация? — супруг с сомнением взглянул на меня, отпив из своего кубка. Разговор прервал официант, подошедший к столику. Он быстро промокнул пятно от вина и предложил нам пересесть, но граф отказался, сославшись на то, что мы скоро уходим. Гарсон не стал настаивать, молча, накрыл, мокрое место чистой салфеткой и удалился. — Мне бы хотелось увидеть, как дикарь издаст последний вздох перед кончиной, — каждое слово отдавалось болью в районе солнечного сплетения, но я произносила их уверенно, смотря прямо в глаза мужу. Он просиял, и деловито поправив жилет, сказал: — Послезавтра, прямо после допроса он отправится на плаху. В ответ я только кивнула и отвернулась к окну. Глаза зажгло от подступивших слез, но для них здесь не было ни времени, ни места, поэтому сделав несколько глубоких вдохов, я постаралась успокоиться.

Марна и Рёг же придут? Помогут… а если не успеют? Может, стоит их предупредить? Да, наверняка стоит. Лишним уж точно не станет. Но как? От графа так просто не улизнуть, он едва ли купится на трюк со шляпкой или чем-то подобным.

Ну, же, думай, думай, Агата!

Отобедав, мы возвратились домой. Супруг почти сразу оставил меня, заранее оговорившись, что вечер планирует провести в одиночестве за чтением. Я же полдня просидела в саду, перебирая все возможные варианты, как можно связаться с Марной. Послать письмо было невозможно, отправить кого-то вместо себя? Нет, тоже не то, в замке у меня нет столь приближенных людей, которым я могла бы доверить столь ценное поручение. Оставалось только поехать самой и разыскать ее на рыбацкой пристани. Но как это сделать, ведь стражник, даже попытайся я подкупить его, наверняка доложит графу, что госпожа покинула имение. Ответ на мои вопросы пришел оттуда, откуда я его совсем не ждала. В начале девятого, я стояла у окна, наблюдая за розовеющим закатным небом. И заметила, как из города возвращается Софи с корзинкой спелой клубники, которую я наказала ей купить еще утром. На воротах она показала вольную, стражник даже не вскрывал ее, ему было достаточно увидеть сургучную печать с монограммой на конверте, чтобы без вопросов пропустить девушку.

Как же я сразу-то не догадалась…

Минули не более двадцати минут, прежде чем на пороге появилась Софи. Она загадочно улыбалась, держа в руках пиалу с вымытой и обсушенной ягодой. Поставив ее на туалетный столик, она обернулась ко мне и оглядела задумчивым взглядом, нарочито долго задержавшись на корсаже платья. Я и сама взглянула на него, но ничего, что могло бы столь сильно привлечь внимание служанки, не нашла. — Почему ты так смотришь, что-то не так с моей одеждой? — Та нет, госпожа. Кушайте-с, ягодки свеженькие, специально выбирала. Торгаш хотел мне гнилья подсунуть, так я ему такую трепку задала! Говорю ему, мне ж для госпожи, дубина ты окаянная! — Благодарю за заботу, — я коснулась ее плеча и взяла одну ягоду, быстро закинув ее в рот. Служанка не обманула, клубника действительно оказалась сладкой и сочной. Хоть я и не питала особой любви к подобному лакомству, с самого утра мне грезилась именно она. И сейчас вкушая ее, по телу рассыпался бисер мурашек, словно ничего вкуснее в своей жизни я не ела. — А вы, часом, не беременны, госпожа? Вона с каким удовольствием кушаете-с. Вот радость-то будет, по весне ляльку качать…а уж господин-то как рад будет, госпожа! Я замерла, так и не дотянувшись за новой порцией.

Нет, быть того не может.

Ведь, я бы почувствовала, заметила хоть какие-то малейшие изменения.

А что если, правда?

А кто отец? Александр или граф… нет-нет, глупости.

Что мне просто ягод не могло захотеться? Всякое бывает.

— Вы чегой-то, госпожа? Поди не рады? — Полно, ерунду говоришь. Просто захотелось, — я отмахнулась от нее и отодвинула пиалу подальше. — Нечего раньше времени пустые надежды взращивать. — И то, верно, госпожа. Чагой-то я на Вас налетела. Но было б здорово, вы ж давно с графом-то живете, а все никак. Моя сеструха-то вона уже пятерых родила, но она-то девка простая, дородная. А вы… — Что я? — Ну Вы-то, госпожа, другое. Организьм у вас, аристократок, слабый, ветер чуть подует – хвораете. Вона бледные какие, а дитю ему солнце нужно, да питание пожирнючее. А Вы шо? То траву пожуете, то чаю напьетися и к еде не притронитесь. — квохтала Софи, подбоченившись. — Ой, я, поди, утомила Вас своей болтовней-то пустой? — Нет, ничего страшного. Но лучше помоги мне раздеться. Софи умеючи расправилась с платьем, множественными юбками, корсетом и, собрав все в охапку, снесла в будуар. Вернулась она уже с кувшином полным теплой розмариновой воды, большой плоской чашей и полотенцами. Расставив все на столе, она принялась поливать мне на руки, пока я тщательно умывала лицо и плечи, смывая тяжелый слой пудры и румян. Промокнув кожу мягким отрезом ткани, я откинулась на спинку стула и Софи стала разбирать прическу, неспешно, вытаскивая шпильки, и разбивая пряди, пропуская их меж натруженных пальцев. — Госпожа, можа все ж изволите покушать? На кухне сказали, Вы к ужину не спускалися. — Нет, Софи, мне не хочется. — Та-то Вы не о себе думайте, а о ребёночке, госпожа. — О каком ребенке?! — вспылила я, вскакивая с места. — Нет, никакого ребенка. Заканчивай и убирайся с глаз моих! — Я… простите, госпожа, забылась я што-то, — она виновато втянула голову в плечи, отступая от меня на два шага. — Так-то уж я управилася, тогда пойду? — Да. — Не поворачивая к ней головы, ответила я. Притворив за служанкой дверь, я прошлась по комнате охваченная злостью.

Вот же заладила. Ребенок, ребенок.

Много она понимает, деревенская девка.

Но, проходя мимо зеркала, я вдруг остановилась. Скинула халат и взглянула на свое обнаженное отражение. Провела ладонью по ребрам, талии, мягкому животу, сама толком не понимая, зачем делаю это. Зачем искала хоть малейший признак и правда наступившей беременности. Прикрывала глаза, прислушивалась к себе. Но не чувствовала ничего, кроме легких тянущих ощущений, которые я бы и вовсе не заметила в обыденной жизни. Если, конечно они и правда были, а не я сама себе их надумала. Часы пробили за полночь. К этому времени я уже подготовила вольную, заверенную подписью и сургучной печатью. Оставив ее на столе, я решила, что вернусь за ней позже, когда раздобуду платье и обувь. В комнаты слуг, расположенных на верхних этажах, вела черная лестница. Попасть на нее можно было из кухни, нужно только отворить покрытую копотью дверь. И я застыла перед ней в брезгливой нерешительности. Ручка ее, оказалась липкой, а пальцы от соприкосновения с ней стали жирными, словно покрытыми тонким слоем прогорклого масла.

Шепфа, какая же мерзость…

Миновав два лестничных, погруженных во мрак, пролета, я оказалась в коридоре тускло освещенным светом пары свечей. Попасть из него можно было всего в две комнаты, какая именно была нужна мне – неизвестно. Потому, я наугад отворила дверь, что была справа. За ней оказалась тесная каморка, с кроватями, больше напоминающими серванты. В углу дотлевал потушенный очаг, а рядом с входом в ряд была выставлена обувь. У противоположной стены, свободной от места отдыха прислуги, стоял покосившийся от времени шкаф, а рядом два зеркала без рамы. Я прошмыгнула к гардеробу и быстро распахнула створки. В нос тут же ударил запах старой древесины и герани. Внутри стопками была разложены вещи, но впотьмах не разобрать где платки, а где исподнее, где платья, а где сорочки. Все превратилось в единый монохромный монолит. Неловко вытянув вещицу, я повалила на пол почти все содержимое одной из полок, белье ворохом упало к моим ногам и я, испугавшись, отскочила назад. К счастью, измотанных работой, слуг, моя оплошность не потревожила. Я, не вглядываясь, похватала, то, что мне показалось наиболее похожим на одеяния, у выхода прихватила пару истоптанных, местами прохудившихся туфель и ринулась вниз по лестнице. Платье пришлось мне не в пору. Оно сильно жало в груди и едва доходило до щиколоток, обнажая стройные лодыжки в белых чулках. Передник оказался старым, уже множество раз залатанным. В таком разве что двор мести сгодится, но иного выбора не было. Пришлось идти как есть. Запрятав вольную в карман фартука, я вышла из комнаты, но прежде чем покинуть имение, заглянула в покои графа. Как и ожидалось, он спал. На его животе покоилась раскрытая книга, а рядом, на кованом столике стоял открытый флакон с белой мутной жидкостью, близ него чайная ложка с осевшим на ней светлым порошком.

Снотворное? Как удачно Вы его приняли, мой дорогой супруг.

Оставив мужа почивать, я споро спустилась по лестнице и вышла через двери, почти бегом прошла по вымощенной камнем тропинке, что вела к центральным воротам. Сонный стражник, неохотно оглядел меня, но даже не стал спрашивать про вольную, но дабы не возникло лишних подозрений, я решила продемонстрировать ее сама. Лошади слугам не полагались, потому мне пришлось отправиться пешком. Ноги были истерты в кровь, пятки и голени болели от непривычной долгой ходьбы по ухабистой дороге, да еще и в обуви на несколько размеров меньше. Я едва сдерживалась от того, чтобы не повалиться от усталости прямо на обочине дороги, но всякий раз, напоминала себе, ради чего мне приходится преодолевать все трудности.

Ты страдал намного дольше. Защищая меня, подставился сам. Разве смею я теперь роптать на выбранный путь?

Ночное лицо города, разительно отличалось от того, что можно было увидеть днем. Некогда спокойные тихие улочки, теперь были наполнены своими теневыми жителями: крысами, уснувшими в луже собственных нечистот пьяницами, женщинами, торгующими своим телом. Город буквально дышал хмельной похотью. Из немногочисленных кабаков доносилась музыка, звуки танцев и неконтролируемого веселья. Простой люд гулял так, будто ада не существуют. Они охотно предавались пьянству и разврату, не стесняясь собственных пороков. Даже воздух сейчас казался грязным. Из питейного заведения, буквально выкатилась перебравшая компания. Раскрасневшиеся мужчины, стискивали полуголых девиц, те показательно громко смеялись и буквально вешались на шею, щедрым хорошо подвыпившим клиентам. Я постаралась обойти этот сброд, и свернула в переулок, желая пройти по параллельной улице. Почти из ниоткуда предо мною вырос коренастый мужик, в грязном, оборванном шмотье и смердящий, словно выгребная яма. — И куда это ты спешишь, красавица? — Пойди прочь, — я бы оттолкнула его, но мне было страшно даже дышать с ним рядом, не то, что прикасаться. — Умф, строптивая, какая. Да ты не боись, не обижу. — Он полез в карман и, вытащив оттуда пару медяков, швырнул к моим ногам. — Если хорошо постараешься, дам еще. — Я сказала, пошел прочь! — Слишком много гонора для шлюхи, — в один шаг он оказался рядом, его грязные руки, схватила за плечи и с силой толкнули к стене дома. — А-а-а! — я закричала в надежде, что кто-нибудь услышит. Но получила только пощечину. Щеку и губу зажгло, а рот наполнил солоноватый привкус крови. — Ублюдок! Что-то щелкнуло, но я не сразу поняла что. Только когда к горлу прикоснулась холодная сталь, стало ясно, что он достал нож. — Заткнулась, пока не порешил. — Отпусти, я заплачу тебе, сколько скажешь. Только не трогай меня! — Слезы сами покатились из глаз, все тело сковало стальными тисками. К горлу то и дело подкатывалась тошнота от ужаса, запаха и осознания собственной беспомощности. — И где же ты прячешь, кошель? Уж не здесь ли? — свободной рукой он стал задирать подол платья, я пыталась отпихнуть его, ударить ногой в колено или пах, но тщетно. Чем сильнее я сопротивлялась, тем сильнее острое лезвие давило на кожу. Я до боли сжала бедра и зажмурилась, когда его мерзкие пальцы, коснулись моего колена. Вдруг в воздухе что-то просвистело, истязатель закашлялся и захрипел, а на мои губы и шею брызнули теплые капли…

…to be continued…