Erode

— Вы в нём немного утонули. — Это верно, — сказала я, думая не о пальто. Франсуаза Саган, «Смутная улыбка»

      Даже если бы у него спросили, Шерлок не смог бы ответить, когда именно всё началось.       Возможно, это случилось, когда, очарованный полукружиями сомкнувшихся от улыбки глаз, он замер, пристально разглядывая настоящее откровение солнечного света, поблескивающее на чужой радужке.       Или в момент, когда глаза выделили из толпы вычурных аристократов скромную, но стойко держащуюся фигуру молодого мужчины со светлыми волосами, волнами обрамляющими лицо. Внимание того было приковано к винтовой лестнице, плавной спиралью уводящей взгляд на второй этаж. Круизный лайнер неторопливо покачивался. Сердце наблюдавшего на минуту замерло лишь для того, чтобы после забиться в груди сумасшедшим ритмом.       Мо. Тук. Ри. Тук. Ар. Тук. Ти.       Уильям Джеймс Мориарти оказался хорошо известным братом графа Альберта Мориарти. Его жизнь часто сравнивали с запутанной карточной игрой — победа была одна, победитель один, и он всегда становился им безоговорочно.       В первое время было очень тяжело. Осознание чувств кружило голову; отвращение, горечь вины, стыд не заглушали даже кисловатый Совиньон-блан и счастливый Оберон. Шерлок нуждался в поддержке. Чем больше он в ней нуждался, тем нелюдимее становился. Раз за разом он умирал, но после, похоронив гордость, возвращался к нему.       Вытравить из себя чувства к мужчине казалось невозможным. Его хотелось незаметно взять за руку, скрыв переплетенные пальцы в рукавах пальто; хотелось втянуть едва уловимый запах зеленого чая и ладана с задней стороны шеи, одновременно протискиваясь сквозь громко шумящую толпу; поймать дерзкую маленькую улыбку, а затем сцеловать её с очаровательных пухлых губ тайком в тени городского переулка. Хотелось сделать невозможное — подстроить своё тело под стук чужого, такого родного сердца.       Шерлок горел, горел каждую чёртову ночь, вот только сгореть, что б его, никак не мог!       Порочные желания связывали мысли в узлы, заставляя делать то, что делать было не должно. Но почему же так приятно касаться себя, лёжа на неудобном диване в гостиной, под звёздами представляя вместо своих рук другие? Чувствовать, как бешено забьётся сердце меж рёбер, ради того, чтобы в миг упасть с края висящем на волоске потерянных чести и достоинства.       Гореть было больно. Потухать после — больнее вдвойне.       Шерлок открыл глаза. В комнату, сплошь погружённую во мрак, застенчиво пробивался лунный свет. Стопы бесшумно опустились на пол. Наблюдая за безмолвным лунным распадом, ласкающем стены, мужчина неторопливо поднялся с постели. Подойдя к письменному столу, подцепил пальцами зажигалку и, прикусив сигарету, прикурил. Танцующий белый дым поднялся к потолку. В руках, будто сам по себе, оказался красный бумажный конверт, запечатанный каплей желтого застывшего воска. Лишь одна надпись точно посередине, красивыми витиеватыми буквами заставила прикусить кончик языка:       

Мистеру Шерлоку Холмсу

      И то, что окажется внутри, позволит решить, сможет ли таинство ночи лицезреть, сгорит ли он в яме огня или воплотится сияющим светом на конце церковного шпиля.       Бумага, казалось, резала пальцы. Одна строчка. Одно слово — «Придёшь» без точек, без запятых.       Шерлок сжал лист, намереваясь порвать, но в последний момент остановился. Очередная провокация, и огонь, очевидно, справится лучше него.       По комнате прокатился хлопок входной двери. Оставленная в одиночестве бумага тревожно догорела в ночной темноте.