ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Сяо Чжань устало откидывается на спинку жутко неудобного, хоть и мягкого, хоть и красивого кресла.       Он возлагал на эту поездку огромные надежды.       Во-первых, она была шансом в кои то веки хоть немного отвлечься и сменить обстановку.       Во-вторых, проект, и правда, был такой, что один шанс на миллион. И шанс этот Сяо Чжань сегодня упустил. Точнее сказать, шанса изначально просто не было. Как выясняется. Так что зря он приехал в этот влажный приморский город, изо всех сил цепляющийся своими октябрьскими улицами за ускользающее лето.       Там, дома, осень уже вступила в свои права. Там уже очертания города смягчались красноватыми отблесками листьев, там уже на улицы и проспекты мягким желтым наползал уют, который только в октябре так насыщен запахом остывающих газонов, что и не хочешь — ощутишь.       Здесь, у самой кромки большого темного моря осень пока не ощущается. Здесь догорают последние головешки лета: все еще горячие и способные обжечь, но уже контролируемые и подчиняющиеся разуму. Солнце здесь светит еще холодным белым, таким оно отражается от пока еще зеленой кожистой листвы. Здесь пока не хочется кутаться в полосатый плед и сворачиваться калачиком в кресле с кружкой горячего кофе в руках. Здесь пока еще хочется жить.       С такими мыслями Сяо Чжань выходит из конференц-зала, с такими мыслями фотографирует итоговый протокол по сделке и отсылает его шефу с четырьмя фейспалмовыми смайликами — по числу пунктов, с такими мыслями ослабляет узел галстука на шее, скрывшись в корпоративном туалете от своих назойливых сопровождающих.       Дверь в туалет распахивается резко, и телефон летит на блестящую плитку пола из дрогнувших рук. Осколки корпуса сияют на полу, переливаясь рваными гранями под химическим светом потолочных светильников. Сяо Чжань улыбается, берет из шкафа в углу щетку и совок и аккуратно сметает все, что осталось от его виртуальной жизни, в мусорное ведро, предварительно достав из обломков сим-карту.       Ну что ж, остаться без телефона, без его назойливого требовательного внимания — еще лучше. Слишком много контроля. Слишком много контролирующих.       Сяо Чжань терпел их достаточно.       Сегодня он сам себя освобождает от их опеки.       Не вечерних улицах приморского города, где небоскребы не загромождают небо, сиренево, а не черным-черно. Вечер сиреневый, и Сяо Чжаню хочется провести его так, чтобы надышаться напоследок и этим сиреневым воздухом, и этим ощущением д р у г о г о места. И он идет медленно по какой-то незнакомой улице мимо освещенных изнутри небольших лавок с сувенирами, мимо сумрачных парков и шушукающихся на скамейках парочек, куда-то, куда ведет эта улица, а все улицы в курортных городках, как известно, приводят к морю.       Официально курортный сезон уже закончился, но набережная еще живет своей обычной жизнью: в музыке, огнях, сладких и острых запахах читается курортное лето. Ресторанчик у самой пристани обещает какой-то замысловатый гриль из морской рыбы, и Сяо Чжань сдается, шагает под светлый жесткий тент, отодвинув глянцевые пальмовые лапы у самого входа.       Его усаживают у бара, справа от круглой импровизированной сцены. За соседним столиком дородный мужчина европейской наружности мнет в пальцах толстую кубинскую сигару, что-то рассказывая молоденькой китаянке на французском. Сяо Чжань французский не знает, но это его и радует: бывают разговоры, при которых присутствовать не хочется.       Приносят вино, фруктовую тарелку и сыры, извиняются, что гриль придется подождать. Сяо Чжань кивает и пробует вино с огромной надписью «Двенадцать» по-итальянски на этикетке.       Он не собирается сегодня спешить и отчитываться. Спешить и отчитываться он будет завтра: сначала спешить в магазин за новым телефоном и отчитываться, почему не был на связи, потом спешить в аэропорт на свой утренний рейс и отчитываться родителям, что уже вылетел, потом спешить домой, где его ждет беременная Мэн Цзыи с ее вечно вздернутым носиком и поджатыми губками, и отчитываться вообще за все, потом спешить в офис, где его будет ждать шеф с недовольством по поводу того, что Сяо Чжань не оказался способен на чудо, а ведь на него так надеялись, и отчитываться за эти самые неоправданные надежды.       Откуда-то из-за ширмы начинают литься звуки скрипичной музыки, и Сяо Чжань откидывается на высокую мягкую спинку стула и расстегивает пуговицу пиджака. Галстук давно снят и отправлен в кейс, и Сяо Чжань вспоминает, как давно он в последний раз позволял себе вот так просто сидеть и не заниматься работой… или семьей, не думать о работе… или семье…       Если бы сейчас его телефон в целости и сохранности лежал в кармане его пиджака, ничего бы этого не случилось, конечно — он бы ужинал в ресторанчике при отеле, смотрел по телевизору первое попавшееся шоу и казнил себя за то, что оказался таким бесполезным и не оправдал ничьих надежд: Мэн Цзыи с ее мечтой о собственном доме, мамы с ее мечтой том, что сын станет великим художником, шефа с его мечтами о слиянии с крупной корпорацией, хотя тут — самые нереальные мечты. И ведь Сяо Чжань предупреждал, что нет логики в желании крупной корпорации взять под свое крыло мелкую и ничем не примечательную фирму, если у них есть на примете раскрученное рекламное агентство покрупнее, и что такая мелочь, как фирма Сяо Чжаня, в таких случаях может быть нужна только для набивания себе цены…       Отсутствие телефона не мешает Сяо Чжань вновь погрузиться в мысли о работе, и он ловит себя на этом и кисло улыбается.       А потом делает большой глоток вина.       И в этот момент на сцену направляется широкий луч прожектора, музыка становится сильнее, скрипки визжат призывнее, и в самый центр сцены делает шаг парень в белом костюме. Скрипки взвизгивают как-то истерически, и парень поднимает глаза, обводит взглядом зал и, всплеснув руками, начинает танцевать.       И Сяо Чжань замирает.       Красивый.       Тонкий, но сильный в каждом своем движении, он фиксирует взгляд на какой-то точке в конце зала и движется весь сразу вокруг этого вектора, как вокруг оси, оставляя неподвижным один лишь только взгляд.       Дым от кубинских сигар в мясистых пальцах француза за соседним столиком вплетается в его танец, извивается змеями и впивается в белый шелк рубашки, и парень пропускает полосы дыма через свои пальцы и тут же подносит руки ко рту, пробуя этот дым на вкус. И в этом столько горячей эротики, сколько не увидеть ни в одном, даже самом талантливом артхаусе.       На парне белый пиджак и белые брюки, обтягивающие сильные бедра и крепкие ягодицы. На парне белая тонкая рубашка, расстегнутая на две пуговицы сверху, немного прозрачная, достаточно для того, чтобы очерчивать крупные бусины сосков.       Яркие черные глаза парня сканируют масляным блеском людей, сидящих за столиками, а его выразительные, четко очерченные губы влажно поблескивают в свете прожекторов, выхватывающих сцену из сумрака зала.       Сяо Чжань чувствует, как сухо становится во рту, он медленно поднимает стакан, касается его губами и впускает кисловатую винную влагу на язык. В груди теплеет, а на глаза почему-то наворачиваются слезы. — Кто это? — вопрос официантке озвучивается, кажется, самостоятельно, отдельно от самого Сяо Чжаня, но девушка давно привыкла к таким вопросам, поэтому даже не улыбается, когда поясняет: — Ван Ибо. Все эти люди, — она обводит взглядом зал, — приходят сюда ради него.       Сяо Чжань не чувствует аромата принесенного гриля из морской рыбы, у него вообще, кажется, все рецепторы заволакивает мягкой мятной ватой. Он не может отвести взгляда от сцены, на которой в свете прожекторов движется текучими тающими рывками тонкая фигура в белом. — Ван Ибо, — пробует Сяо Чжань это имя на языке и запивает его еще одним глотком вина — слишком сладким и терпким ощущается оно на вкус.       И парень в белом костюме будто слышит, поднимает глаза и смотрит точно на Сяо Чжаня за его столиком справа от сцены. И с этой секунды Сяо Чжаню начинает казаться, что Ван Ибо танцует только для него. Это как наваждение: пропитывает ощущением стыдного счастья, но в той его кульминации, когда уже все равно, как посмотрят и что подумают другие вокруг, потому что других вокруг больше как будто не существует. А существуют только взвизгивания скрипок и вторящие им резкие движения рук и ног, обтянутых тонкой белой материей.       Наваждение спадает даже не сразу, как Ван Ибо покидает сцену, принимая от мужчины, мявшего кубинскую сигару в своих толстых пальцах, букет белых тюльпанов. Наваждение держится еще несколько минут, и его приходится запивать вином, заедать сочными ягодами винограда и промакивать с губ салфеткой. Сяо Чжань почти не притрагивается к грилю из морской рыбы: не хочется смазывать послевкусие от Ван Ибо.       Мысли, пока глаза отстраненно сканируют опустевшую круглую сцену, бросаются из крайности в крайность: не то чтобы Сяо Чжань никогда не восхищался чьим-то талантом — восхищался. Но Ван Ибо вызывает совсем другие чувства. Восхищение — всего лишь одно из них, да и то припудрено чем-то, очень похожим на вожделение.       Сяо Чжань не ожидал от себя таких чувств, и сейчас не верит в них, смущаясь и краснея, когда ковыряет в тарелке куски рыбы с черными пригорелыми полосками от решетки гриля. Сяо Чжань никогда не… он даже никогда не понимал, как можно думать о мужчинах в таком ключе, и посмеялся бы обескураженно, если бы ему кто-то когда-то сказал, что так думать будет.       И сейчас он сидит и глотает вино, пытаясь прогнать это дрожание губ, но дрожь уже распространилась далеко за пределы губ, она уже мурашками прошивает спину и перебралась на живот, и вот-вот достигнет паха, и там, внизу живота, что-то очень вязко ноет в предвкушении.       Это пугает.       И Сяо Чжань просит счет, а после выскакивает из-за стола как ошпаренный. Вспоминает про телефон и возвращается к стойке администратора с просьбой вызвать ему такси. Тот просит прощения, обещает, что вернется через минуту, и Сяо Чжань остается ждать у самого входа в ресторанчик, и глянцевые пальмовые лапы у входа кивают ему, подначиваемые легким прибрежным ветерком, что он все делает правильно. — Тебе понравилось, как я танцевал? — раздается из-за темнеющего куста олеандра.       И в свет фонаря шагает из своего сумрачного укрытия худощавый мальчишка в черных джинсах и белой футболке с Че Геварой. В котором Сяо Чжань, не сразу, но узнает Ван Ибо. — Мгм, — кивает Сяо Чжань и откашливается, — очень. — Почему тогда уходишь? — Ван Ибо улыбается немного странно: как подросток, собирающийся сказать что-то неприятное только для того, чтобы увидеть твою реакцию. — Мне… — Сяо Чжань не знает, что ответить. — Нужно в отель… — Ясно, — Ван Ибо немного прикусывает нижнюю губу и подходит ближе, — «гость нашего города»?       Сяо Чжань чувствует, что с каждым его словом замирает перед этим мальчишкой как перед опасным насекомым, и что-то в глубине души подсказывает ему, что лучше не отвечать и вообще быстрее уехать или хотя бы уйти, но губы размыкаются: — Я в командировке. Бизнес.       Ван Ибо делает шаг еще ближе и берет его за руку: — Сегодня полнолуние. Пойдем. Покажу тебе. Очень красиво, здесь не видно, — и ведет куда-то за собой.       Сяо Чжань чувствует себя глупо в этом своем пиджаке и с кейсом в другой руке, увлекаемый тонким мальчишкой в футболке, но пальцы горят в тех местах, где с ними переплетаются чужие тонкие пальцы, и он просто переступает ногами в своих лаковых черных ботинках, не смея смотреть в коротко подстриженный затылок и глядя только под ноги, пока серая плитка набережной не сменяется сначала искусственным песком пляжа, а потом бурым камнем прибрежных скал. — Смотри, — разворачивается Ван Ибо и кивает куда-то себе за спину, а сам не отрывает взгляда от лица Сяо Чжаня, рассматривая его открыто и немного нахально.       Сяо Чжань поднимает глаза. В черном, припорошенном светящейся крупной пылью небосводе выжжен неровный круг белой луны. У луны есть лицо, и у этого лица выражение раздраженное. Немного даже осуждающее. Сяо Чжань не выдерживает и опускает взгляд. Мальчишка смотрит на него все так же пристально. — Почему сам не смотришь? — спрашивает Сяо Чжань немного хрипло и ловит мгновение, когда взгляд мальчишки соскальзывает на его губы и возвращается обратно к глазам, — Говорил же, что красиво… — Здесь красивее, — Ван Ибо облизывает губы и немного хмурится. — Я могу потанцевать для тебя здесь, если не насмотрелся.       Сяо Чжань смеется.       Вся эта ситуация начинает догонять его своей неправильностью.       Если бы в кармане был телефон, он обязательно позвонил бы сейчас — так всегда бывает в фильмах — или бы квакнул оповещением о сообщении от Мэн Цзыи, и тогда Сяо Чжань, сославшись на срочность, просто ушел бы отсюда. Впервые в жизни он ощущает недостаток в контроле и опеке: тот поворот, который вдруг делает жизнь, закидывая его на этот темный буро-скальный берег, кажется ошибочным и ведущим в тупик.       Он открывает рот: — Э… — и у Ван Ибо вдруг очень мягкие подушечки пальцев, и он касается ими щеки без предупреждения и без разрешения, и от этого дыхание перехватывает: вот только что эти смуглые руки были засунуты в карманы джинсов, и Сяо Чжань как-то пропускает момент, когда они, мелькнув, оказываются у его лица.       Как он оказался в такой ситуации?       Сяо Чжань краснеет, глядя на лицо Ван Ибо совсем рядом со своим, и о том, как со всех сторон положительный и подающий большие надежды Сяо Чжань, семьянин и будущий отец, смог вообще очутиться на ночном морском берегу наедине с молодым мальчиком, об этом он будет думать когда-нибудь потом, потому что сейчас думать об этом невыносимо.       Ван Ибо смотрит на Сяо Чжаня таким взглядом, от которого кажешься самому себе очень красивым, неповторимым, таким, каким и в голову не приходило считать себя когда-либо. — Ты красивый, — шепчет Ван Ибо совсем рядом с губами Сяо Чжаня, — я никогда таких не видел.       «С чего это вдруг?» — бьется в виске предательская мысль, и Сяо Чжань под ее давлением отстраняется, в последнюю секунду не дав губам мальчишки дотронуться до его, — «С чего это вдруг этому танцующему божеству обращать внимание на абсолютно обычного неудачника Сяо Чжаня?».       Плотным потоком мозги заполняют воспоминания о примерах того, как расслабленных отдыхающих на курортах вот так разводят проститутки, а потом обдирают до нитки. Мысль о том, что Ван Ибо может оказаться такими же, кажется крамольной, но Сяо Чжань берет себе в руки. — Извини, — он отшатывается, нога в лакированной туфле соскальзывает с бурого камня, и ему приходится прислониться спиной к скале, чтобы сохранить равновесие, — но я не… не тот, кто тебе нужен…       Сяо Чжань пытается быть корректным, но чувствует, что нужно спасаться и уходить отсюда, и все то, что происходит здесь, неправильно от самого начала до самого конца. И что его понесло в этот ресторан, на эту набережную? Свободы захотелось? Отсутствия контроля? Наверное, таких, как Сяо Чжань и нужно контролировать, чтобы не случалось с ними таких вот Ван Ибо. — А кто мне нужен? — смотрит на него Ван Ибо, и ухмылка, коснувшись уголка рта, тает под посерьезневшим взглядом Сяо Чжаня. Сяо Чжань надеялся, что ему не придется объясняться, и можно будет избежать острых углов, но этот мальчишка не оставляет ему шанса. — Ну… ты же… наверное… — мямлит он, опуская взгляд на бурые камни под ногами, — ты… ты же работаешь сейчас, да? — Нет, я уже закончил, — возражает Ван Ибо, но спохватывается — видимо, понимая что-то правильно, — а… А-а-аааа! Ты хочешь сказать, что я предлагаю тебе потрахаться за деньги?       Из его уст почему-то это не звучит грубо — от любого другого звучало бы, а у Ван Ибо это выходит органично и так горячо, что Сяо Чжань стискивает пальцами манжеты своей рубашки.       Он не отвечает, не кивает даже, но Ван Ибо по каким-то своим наблюдениям понимает, что угадал, и делает неожиданно резкий шаг вперед, припечатывая Сяо Чжаня к шершавому каменному боку: — А просто понравиться мне ты, значит, не мог?       Сяо Чжань пьянеет от его дыхания рядом. Он пьет его слова, и чем больше он пьет, тем больше ему пить хочется. — Я не по мальчикам… — выдыхает он, собирая в себе остатки сомнений и вкладывая их в последнюю попытку воспротивиться. — И я не по мальчикам, — улыбается Ван Ибо совсем рядом, — но я, кажется, по тебе.       Он накрывает своими губами рот Сяо Чжаня слишком поспешно, и вдохнуть получается уже только его запахом — смесью терпкого мужского парфюма и липкого соленого запаха моря, и, наверное, в этом миксе есть что-то наркотическое, потому что голова идет кругом, и мелкие звезды на смазанном небосводе, дернувшись, сдвигаются со своих мест, превращаются в капли и медленно сползают с горизонта.       У Вана Ибо дерзкие губы, дерзкие ладони, пальцы дерзкие: они проскальзывают под черную рубашку Сяо Чжаня, оглаживают кожу, и за ними вспыхивают по линии касания болезненно-горячие мурашки. Ван Ибо — весь сама яркая дерзость, сочный, агрессивный нахрап, и ощущение его дыхания на коже в распахнутом вороте рубашки не многим лучше царапающего камня под спиной.       Сяо Чжань слышит свое собственное частое прерывистое дыхание будто откуда-то со стороны, он с удивление узнает в порывистом стоне свой собственный голос, когда цепкие пальцы Вана Ибо мягко расстегивают ширинку его брюк и проскальзывают в запретное тепло. — Красивый, — шепчет Ван Ибо, и Сяо Чжань вздрагивает от соприкосновения теплой плоти с прохладным воздухом, — самый красивый. Никогда никого красивее не видел.       И Сяо Чжаню отстраненно думается, что все это происходит не в реальности, а где-то в чужой, чьей-то жизни, о которой он читает книгу или видит сон, и поэтому можно откинуться назад, стукнувшись затылком о гладкую поверхность бурой скалы, и позволить этому невыносимому Вану Ибо, его невыносимым рукам соединить воедино его и свое возбуждение и двигаться, шепча куда-то в линию волос за ухом странные и незнакомые слова, каких Сяо Чжаню никто никогда не говорил.       Сяо Чжань и представить себе не мог, что оргазм бывает таким — свежим как поток воды со скального выступа, высвобождающим, как огонь, прожигающий путь на свободу, кульминационным как мгновение на грани жизни и смерти, когда кажется, что вот сейчас — всё! , — и наступает опустошающий конец, после которого обязательно начнется что-то новое.       Вместе с восстанавливающимся дыханием к горлу подступает растерянность, но ее, как горячее масло, тут же подтапливает пробирающийся под кожу стыд.       Не начнется. Что-то новое не начнется.       Все, что могло начаться в жизни Сяо Чжаня, у него уже началось и продолжается.       Перед лицом вспыхивают смазанные образы мамы, Мэн Цзыи, шефа и кое-кого из коллег, и Сяо Чжань начинает задыхаться: что он делает здесь, посреди морских скал под этой раздраженной луной? Как он попал вот так? Кто этот человек перед ним? Кто этот Ван Ибо? Он не знает о нем ничего, кроме того, что он танцует как бог и красив примерно так же.       Парень перед ним смотрит внимательно, как будто следит за сменой эмоций на его лице, и не говорит ничего, только с каждой секундой становится все равнодушнее.       Его пальцы все еще сплетены с пальцами Сяо Чжаня, и это становится невыносимым. Капли космоса вновь превращаются в пятна, возвращаясь на уготованные им на черном небосклоне места.       Сяо Чжань молча разжимает пальцы, разворачивается и уходит с берега.       Ван Ибо ничего не говорит.       И не догоняет.       Сяо Чжань идет, неуклюже погружаясь своими стильными лаковыми туфлями в вязкий песок, и боится услышать позади себя шаги.       И только у самого входа на пляж он оборачивается. Чтобы увидеть худенькую фигурку в белой футболке, стоящую на куске прибрежной бурой скалы — Ван Ибо смотрит на огромную луну, засунув руки в карманы джинсов.       Такси терпеливо дожидается Сяо Чжаня у входа в ресторан.       Завтра будет новый телефон, и только он и будет новым — все остальное будет привычным и правильным: жизнь, работа, любовь. Будут ли привычными и правильными мысли — кто знает? Но когда-нибудь и они вернутся в привычное русло и перестанут пугать и заставлять метаться на постели по ночам.       Сяо Чжань всего один раз в жизни видел, как космос стекает каплями за горизонт. Он этого никогда не забудет и никому не расскажет, да и кто поверит в сказку про капли космоса, в сказку про мальчика в футболке с лицом Че Гевары на морском берегу и в то, что, даже получив шанс стать когда-нибудь главным героем в своей собственной сказке, не каждый решится на эту роль, не каждый осмелится, потому что быть на вторых ролях спокойнее, привычнее и не так страшно.       Поэтому сказка про капли космоса случается в жизни всего один раз.