ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      У Чанбина, вообще, претензии. В целом к мирозданию и еще к нескольким придуркам по отдельности, но это ладно, это можно потом. К мирозданию — прямо актуалити.       Потому что это как-то немного зашквар: давать Чанбину шанс для достижения мечты и отнять инструмент, которым эта самая мечта достигается.       Безусловно, Чанбин мироздание просил. Чтобы дали шанс пробиться, чтобы нужные люди обратили внимание и все такое. Нужные люди обратили. Нужные люди предложили поучаствовать в проекте и написать для него хороший мощный и сочный трек. И подмигнули со стопроцентной гарантией во взгляде, что трек получит зеленый свет.       Казалось бы, вот оно, будущее, просто напиши трек.       Легко сказать.       Потому что у мироздания очень перекошенное чувство юмора: дать шанс и отобрать вдохновение. Чанбин знает, о чем он говорит: он перед монитором с пустым трек-полем полдня просидел, как распоследний нуб. Н И Х Р Е Н А Н Е П И Ш Е Т С Я!       И вот что теперь делать? Ни бит не ложится, ни текст — ну вот вообще никакой! — в голову не лезет. В зеркало на Чанбина смотрит взъерошенный тупиздень с осоловевшим взглядом, катастрофически не представляющий, что теперь делать.       Вариант в голову лезет только один: сдаться, забить и красиво проебать единственный, может быть, в жизни шанс. Но Чанбин понимает, что этот вариант — не вариант.       И поэтому задирает голову вверх и орет, наслаждаясь эхом пустой квартиры: — Ну и что, блять, теперь? Делать теперь, блять, что? Может, вернешь мне мое вдохновение, эй?!       Спросили бы его, кому конкретно он сейчас голосит, Чанбин бы затруднился. Но у мироздания, судя по всему, чувство юмора перекашивает окончательно, потому что, когда Чанбин голову опускает, перед ним вдруг не пустой стул, заваленный футболками и штанами, а стул, на котором сидит… э…       Чанбин, собственно, не рискнул бы назвать то, что громоздится на стуле, каким-то термином по его родо-видовой принадлежности: напоминает паренька, но поскольку парни такими в реальности не бывают, то это слово сразу не подходит. Так что — создание. Да, наверное, пока так.  — Добрый вечер, — говорит создание и улыбается сразу всеми своими многочисленными веснушками на лице. — Меня к тебе прислали помочь с треком. — А-ха… — выдыхает Чанбин и немного сильно откашливается, пытаясь вызволить застрявшие в глотке слова, предложения и здравый смысл. — Х-х-х-х… хто?       Создание представляет собой нечто среднее между средневековым эльфом и героем фэнтези-манги, срисованным неумелой рукой начинающего артера: в этом мальчишке с копной белых волос, огроменными голубыми глазами и улыбкой, от которой хочется плакать и петь одновременно, ну просто ничего вообще друг другу не соответствует. Особенно не соответствует ему всему целиком тот сочный бас, которым он начинает про себя рассказывать. — Я твоя муза — произносит создание, и если бы Чанбин не поперхнулся хлынувшим через нос удивлением, он рявкнул бы в ответ гораздо громче, а так получилось даже немного жалобно: — Кто??? — Муза. Чего тут непонятно?       Создание немного хмурится в ответ на градус охуевшести в чанбиновом вытаращенном взгляде, немного ерзает на стуле, устраиваясь, и молча смотрит на Чанбина, рассчитывая, видимо, что ответ был исчерпывающим.       С минуту наблюдает за продолжающим моргать Чанбином и снисходит для пояснений: — Ну, муза… муза… как бы тебе объяснить? Нас посылают, когда у творческих людей происходят затыки — неписец приходит или эмоциональное выгорание. Ты вот запрос во Вселенную послал, тебе меня прислали. Музу. Вам, что, в школе про Древнюю Грецию ничего не рассказывали? Правда, их тогда было только девять, да и те сплошь девчонки, сейчас нас побольше. Представляю, как им тогда работать приходилось — просто круглосуточно. Так что, понятно? Муза я! — И почему ты так выглядишь? — уточняет Чанбин, пытаясь допить остатки воды из абсолютно пустого стакана. — Как? — щурится муза, склоняя голову к правому плечу. — Ну… вот так, — взмахивает рукой Чанбин.       Муза проворно достает из кармана широких белых штанов круглое зеркальце (круглое! Блять, круглое зеркальце! Ну вот как тут не разрыдаться?) и внимательно разглядывает свой вздернутый белый носик, приперченный веснушками. — А, — спохватывается создание, засовывая зеркальце назад в карман, — точно, забыл я… Ты извини, я сегодня первый день на работе, и сразу вот — к такому сложному тебе. — А… я сложный? — Чанбину почему-то обидно, — ну простите… — Ну, у тебя досье сложное, то есть, не обижайся… Талантов много, много страниц… Пока объект вызубришь, а у меня вообще по базам данных две пересдачи было…       Муза тарахтит своим неподражаемым басом как трактор, и Чанбина уже не просто когнитивным диссонансом коротит — на него несоответствие реальности представлению о ней буквально наваливается сверху как бетонная плита.       У музы пересдача по базам данных. Две пересдачи. Дожить бы до заката и не сдохнуть от умиления. — Так вот, — муза продолжает невозмутимо, оттягивая горловину белой футболки и почесывая свою тонкую как у цыпленка белую шею. Длинные пряди белых волос взъерошиваются от его пальцев и так и остаются немного торчать в стороны. — Почему я так выгляжу.       Это стандартная процедура: муза суть квинтэссенция всех твоих самых сокровенных представлений о привлекательности.       Чанбин даже вопросов не задает. Просто глупо моргает. Не то чтобы он совсем не понял, что только что произнесли эти крупные пухлые красные губы, но он как-то… не очень вслушивался, потому что слишком отвлекало шевеление вот этих вот, похожих на лепестки… — Ой, ну могу попроще, — сдается муза, — если собрать все то, что тебе нравится в людях, и слепить в одного человека, то получусь вот я. В смысле, такой образ, знаешь, собирательный… Ну как тебе объяснить… Все, что тебе нравится, все — во мне. — Та-а-ак… — отмирает Чанбин. — Мне нравятся девушки. — Какие, — с живостью подхватывает муза, — блондинки? — Д-да, — сипит Чанбин, наблюдая, как муза самодовольно поправляет пальцами свои выбеленные волосы. — Длинноногие…       Создание самодовольно соскакивает со стула и прохаживается по комнате, делая пару раз вращение бедрами, и весело добавляет: — Гибкие, голубоглазые, с веснушками и пухленькими губками… Ты мне не подсказывай, я твои предпочтения лучше тебя знаю, все вызубрил… Голос тебе не нравится женский писклявый, он тебе ухо режет, а еще тебе нравятся кубики пресса на животе, сильное тело и хихикающий смех… Короче, там еще пунктов сто семьдесят, и в итоге получаюсь я.       Чанбин следит за этими музьими перемещениями, и ему почему-то смешно. То есть, понятно, что все это явный глюк, правда, Чанбин не помнит, что мог такого сожрать или выпить, что его так накрыло, разве что та таблетка от головной боли просроченная была… — Тогда уж… муз…? — ущипнув себя за локоть, он решает оставить пока все как есть и насладиться моментом. — Раз уж ты муза-мальчик, то правильно будет называть тебя «муз». — Да вы тут ёбнулись на земле все со своими феминитивами и маскулинитивами, — ворчит муза и прочерчивает кончиком тонкого пальца дорожку на пыльной столешнице. — Это вообще не суть, называй как хочешь. — В смысле «на земле», — у Чанбина снова ощутимая туманность в голове, (да просто драйвера на все происходящее никак не устанавливаются, уж извините, блять!), — а ты, ну, вообще, по жизни, не на земле что ли? — Ну… — муза немного краснеет (музы, оказываются, умеют!) — я немного над… землей… Если не вдаваться в подробности… — А если вдаваться, — Чанбин немного выравнивает дыхание и прищуривается, — или ты не будешь? — Не буду, — кивает муза.       И во всем этом дохера сюра, если что, но Чанбину как-то неожиданно нравится. — Ну давай, муза, — смеется он, — вдохновляй, раз уж пришел.       И разводит в стороны руки, все еще сидя на своем компьютерном стуле.       Создание немного хмурится снова, что-то там себе думает, зыркает пару раз на противоположную стенку и как-то очень ловко усаживается Чанбину прямо на коленки, лицом к лицу, перекидывая через его бедра свои длинные ноги.       Чанбин тормозит дыхание на выдохе и замирает. — И… — перед ним — светлое-светлое, хрустальное по кромкам и линиям кукольное лицо музы, огромные синие глазищи сияют куда-то внутрь Чанбина, кажется, минуя и ресницы, и глаза, и вообще все возможные преграды на пути к черепной коробке, — что… это такое…? — Чувствуешь? — шевелятся губы музы совсем рядом с чанбиновыми губами. — Что? — Чанбин краснеет, потому что он-то, конечно, кое-что чувствует, но музе это вряд ли понравится. — Вдохновение, — впархивают вопросительно ресницы музы. — Там на стене у тебя такая фотография есть — там мальчик тоже так сидит, а у тебя очень вдохновленное лицо. Я подумал, тебе такое нравится…       Чанбин вспоминает, что там может быть за фото, фиксирует в мозгу, что ту старую фотку с его бывшим можно уже и спрятать в альбом, хватит страдать, и открывает рот, с ужасом понимая, что его тело вдохновляется от беспокойного ерзанья музы на коленках все больше и больше. — А разве… — Чанбин немного рвано вдыхает, — у тебя не должно быть… я не знаю… арфы… музыкального инструмента какого-нибудь… а?       Создание задумывается. — Spotify не подойдет? — хитро прищуривается левый глаз, приглушая поток синего света.       И Чанбин чувствует, как его щеки легко касается трепещущее как крыло бабочки дыхание. Дышать становится трудно из-за рвущейся из горла мелодии. Легкое крепкое тело на его коленях, утопающее в белых одеждах, приятно давит, словно заземляя, заставляя сосредоточиться.       Чанбин поднимает ладони и обхватывает ими тонкое личико музы, заставляя перестать вертеть головой и посмотреть себе в глаза: — А как… то есть… тебя зовут еще как-нибудь… кроме как муза? Я не знаю, как у вас там…       Создание замирает, зыркает из-под своей белой челки и на секунду зависает, задумавшись. — Ну вообще-то… — длинные кружевные ресницы пару раз вспархивают и быстро ложатся обратно, в свои ниши из теней на щеках, — есть… Мы не представляемся, но я Феликс. Но мы не представляемся. — Нельзя? — рассматривает лицо музы повлажневшим взглядом Чанбин и пробует имя создания на вкус, — Фе-ликс… Вам… нельзя? — Да нет, — почему-то шепчет Феликс, и его губы растягиваются в поддразнивающую улыбку, — нет такого запрета, просто никто обычно не спрашивает…       И прикусывает острым краешком белого зуба темно-красный край нижней губы. И Чанбин не выдерживает. Он слизывает в поцелуй и эту нижнюю губу, и этот остренький белый зуб, и всю улыбку Феликса целиком, слизывает вместе со всей сконцентрированной в этом создании красотой. Сжимает руками его худенькую гибкую спину, стискивает белую футболку, прижимает к себе и чувствует, как его с ног до головы ошпаривает странным, жгучим, острым как соус чувством. Чанбин не знает, как его назвать, но если таким вот способом мироздание решило вернуть ему его вдохновение, то он согласен. Он, безусловно, «за!».