ОСЕННИЕ СКАЗКИ

— Ты — один из братьев чэтпуги, но ты никогда не станешь богом. Ни богом музыки, ни богом пения, ни богом вообще — в мире людей. — Почему это? — хмурится Чонгук. — Мой голос прекрасен, он чист и звенит сильнее и ярче, чем все голоса придуманных ими ангелов. Я умею петь так, как никто и никогда не научится петь на земле.       Отец смеется и кладет ладонь на вихрастую голову своего сына. Он знает, что ему ответить: верховный бог всегда знает ответы на все вопросы и возражения. Но это — тот самый случай, когда слова не нужны: они не будут понятны, пока внутри не появится нечто, что зазвучит вместе со словами. Всегда так: слова пусты, если их смысл пока еще не родился глубоко внутри. Понимание всегда начально: слова — лишь подтверждение того, что знаешь и сам, просто придают этому тянущему чувству глубоко внутри твоей души звучащую форму.       Но Чонгук пока этого не знает: он злится, ему кажется, что отец ПРОСТО НЕ ПОНИМАЕТ, о чем говорит, просто ДУМАЕТ, ЧТО ЧОНГУК НЕ СПРАВИТСЯ. — Отец прав, — кивает позже, вечером, старший брат, — достаточно оказаться в мире людей, чтобы понять, что настоящие боги рождаются среди них, а не на небесах.       Чонгук совершенствует свое искусство пения, доводит его до идеала, истязает себя и инструменты, даже плачет иногда — так, чтобы никто не заметил. Ему непонятно, почему богу вокального искусства отказывают в праве быть этим самым богом. — Потому что для того, чтобы назвать кого-то богом, нужно влюбиться, а в идеал не влюбляются, — смеется средний брат. — Почему? — недоумевает Чонгук и опять злится. Но вопрос остается без ответа. Потому что боги, даже такие молодые, как средний брат, никогда не отвечают на вопросы, если знают, что слова здесь пока не нужны.       Чонгук выбивает для себя право спуститься в мир людей, примеряет на себя неуютную человеческую оболочку, выбирая, насколько это возможно, идеальную. Он вдыхает своими человеческими легкими их жесткий человеческий воздух, пробует их спорную человеческую пищу и пытается заниматься их смешными человеческими заботами, не до конца понимая их смысл. — Ты должен петь, — советует ему его новый человеческий знакомый Чимин и улыбается тепло, — у тебя просто божественный голос! Давай, видео с твоими песнями выложим в интернет, пусть тебя услышит мир.       Чонгук наблюдает, как растут просмотры под видео, читает с удовольствием комментарии слушателей, и по его лицу растекается улыбка: — Они любят меня, — оборачивается он к Чимину, — смотри! — Точно, — кивает Чимин, — это так приятно. Но, хочешь, я покажу тебе того, в кого они действительно влюблены?       В человеке, в которого «действительно влюблены», всё совсем не идеально: у него неправильный голос — скачущий от самого дна к самой высоте, скребущий и царапающий, скатывающийся на шепот. У него неправильная улыбка — неровная, растянутая по краям, почти прямоугольная, и это не должно быть красивым — это так неидеально, но все равно кажется волшебным. У него совершенно неправильный взгляд: опасный и ласковый одновременно, тягучий, заволакивающий, но он сливается каким-то непостижимым образом в единую мелодию с песней, и вся эта гармония затапливает мысли и порабощает. — Кто это? — замирает у экрана Чонгук. — Это Ким Тэхен, — смеется Чимин. — Он мой друг, и у него миллионы поклонников во всем мире. Его любят. — Так любят, что могли бы назвать богом? — Вряд ли он когда-нибудь станет богом, — снова заливается своим искренним смехом Чимин, — для всех людей — я имею в виду. Для кого-то конкретного — да, вполне.       Чонгуку хочется потрогать руками этого Ким Тэхена. Больше для того, чтобы убедиться, что он — настоящий.       Ким Тэхен приходит в дом Чимина вечером. Он неожиданно шумный и смешливый, он заполняет все пространство своими хаотичными движениями. Его слишком много для Чонгука, но даже от доли его присутствия избавляться не хочется. — Ты споешь мне? — спрашивает Чонгук, улучив момент, когда Ким Тэхен просто садится рядом и на секунду замолкает. — Тебе нравится, как я пою? — Тэхен смотрит на него пристально, ждет ответа — ждет слов, и Чонгук не хочет произносить их.       Поэтому выдавливает: — Всем нравится.       Но Ким Тэхен не сдается: — А тебе?       Чонгук смотрит на него и ждет.       И Ким Тэхен начинает петь.       Он поет о том, что всё на свете вовсе в итоге не так, как хотелось изначально, но в этом-то вся и суть: мы всегда получаем больше, чем рассчитывали.       Чонгук получает больше. Он рассчитывал увидеть того, кто способен стать богом, но в итоге не видит, а ч у в с т в у е т — почему.       В Ким Тэхене много неправильного: он весь состоит из недочетов, и каждый из этих недочетов таков, что в него можно влюбиться. Вернее, нельзя не.       Ким Тэхен поет, и Чонгук невольно начинает подпевать ему. Голоса сливаются, и у Тэхена распахиваются глаза все шире: — Ты поешь просто божественно! — шепчет он, когда замолкает последний звук. А потом наклоняется и целует Чонгука в губы мягко-мягко, едва касаясь, как будто бы в благодарность за песню. И Чонгук замирает, боясь даже трепетом ресниц спугнуть это мгновение. — Я научился петь человеческие песни, — сообщает он, представ перед отцом, — я могу спеть тебе.       Он поет, и сердце его поет вместе с ним. Он поет сам, но кажется, что всё еще подпевает этому странному Ким Тэхену, и от жгучего желания, чтобы Тэхен подпевал сейчас ему в ответ, в груди становится горячо и больно. — Вот теперь ты можешь стать богом, — смеется отец.       И Чонгук думает, что это, в принципе, не так уж и важно. Тем более, что бог у Чонгука уже есть. Свой собственный бог.