Прошлое омыто слезами единорогов

Кенши приходит в себя в больнице: серое небо затянуло огромное окно, давит на стекло снаружи тёмными тучами, явно намереваясь разбить его вдребезги. А Кенши словно уже разбит вдребезги — предчувствие словно очнулось ото сна вместе с ним, и теперь сгущает вокруг краски, готовит к чему-то, к чему, кажется, готовым быть невозможно. Внутри зияющая пустота, в которой словно сквозняк разыгрался. — Очнулся, оболтус? — страшная медсестра заходит в палату, хлопая дверьми. — Как спалось? — Хреново, — честно отвечает Кенши. — Так из тебя крови вытекло столько, что на переливание пятерым бы хватило. — А тут никого не было? — Ваших родителей-олимпийских тренеров по лакроссу? Точно не было. А вот дружок твой вон, подарок тебе занёс. — Она кивает на тумбочку. — Отдыхай, врач на обеде, через часик придёт тебя проверить. Кенши поворачивает голову к тумбочке, протягивает руку, пододвигая к себе криво запечатанный конверт. “Дарю тебе Кобаяши. Но лучше не смотри, а отдай это криминалистам”. Внутри доисторический телефон — наверное из первых моделей с камерами, таких уже не выпускают лет пятнадцать. Потрёпанный донельзя, живого места не осталось — экран покрыт мелкой паутиной трещин, погнут, словно его топтали и он с тридцати этажей навернулся. В углу вообще дырка от пули. Если этот трупик работает, то это будет сущим чудом. А тот факт, что это Кобаяши на блюдечке — Кенши почему-то не сомневается. Что-то, обличающее не только Кобаяши, но и Аки, раз тот столько времени скрывал серьёзную улику. Там может быть что угодно, и мучиться предположениями совсем не хочется. Как пластырь — раз и оторвал. Кенши не так уж и сильно нужен Кобаяши, чтобы садить его за решётку ценой свободы для Аки. А для того, чтобы решить, насколько эта улика жизнеспособна — надо её сначала проанализировать самому. Не отдал же её Аки кому-то другому, значит предоставил Кенши возможность решать самому. Не хотел, раз столько времени скрывал, но позволил. “Лучше отдай это криминалистам” — как бы не так, Аки, что ж сам не отдал? Всё-таки тебе нужна помощь и поддержка, всё-таки ты позволил Кенши поучаствовать в твоей жизни, и это явно стоило тебе чего-то важного. Насколько ты хочешь засадить Кобаяши? Насколько не хочешь, чтобы Кенши видел эти улики? Насколько тяжело тебе было перешагнуть через себя, чтобы отдать это сейчас? Как давно это у тебя? Когда Аки следил за ним в академии — тогда уже эта улика могла засадить Кобаяши? Аки поглядывал на него из тени больше десяти лет и наверняка больше десяти лет берёг эту улику как самое последнее средство, с которым решил расстаться сейчас. Кенши клацает на кнопки — не включается, а ноута с собой нет. Набирает телефон Мори. — Я уже почти у вас, детектив, — запыхавшись, хрипит в трубку помощник. — Рапорт написал, лейтенанта Танаку допросили, Элизабет всем рулит, пока вас нет. Костыли на всякий случай захватил, если вы вдруг решите раньше времени сбежать из больницы. Хороший помощник — и правда. Хорошие у Кенши люди. Не считая Хару, конечно. Мори появляется минут через десять — по самые зубы в сумках. Ставит у кровати костыли, вынимает из сумки сменную одежду из участка и хотдог. — Лейтенант Танака под стражей, но ваши показания всё равно нужны. Желаете проехать в головной участок сейчас? — Нет, — Кенши поднимается на кровати, позволяя помочь себе, наспех одевается и встаёт, опираясь на костыли — шов на ноге, судя по всему, нехилый, жжётся и затянута правая ляжка так, что пульсирует. — Отвези меня к нам, мне нужен мой комп.

*

Телефон и правда неубиваемый — включился через кабель как миленький, и двенадцатиминутное видео загрузилось с первого раза. Зато в первую попытку просмотра Кенши еле успевает сползти со стула под стол, схватив стоящую там мусорку, и его долго рвёт смешанной с желудочным соком кровью, которой он, видимо успел наглотаться ранее. Потом он долго сидит, прислонившись лбом к ножке стола. Потом спускает ноутбук на стул, включая видео без звука. Да, он давно догадался, понял и принял, какие отношения связывают Аки с Кобаяши, как именно тот заслужил своё место в его свите, как остался там, когда вокруг Кобаяши умирали люди. Аки может выжить в любых условиях — и снова выживает, это отлично видно на видео, где его насилует Кобаяши Вакаба — старший братец Макао, пропавший пятнадцать лет назад. Как держит его за горло, и глаза Аки почти закатываются от удушья. Как по внутренней стороне бедра Аки струится алая кровь — в таком качестве картинки это как зацензуренные пикселями дорожки. И всё видео словно зацензуренное этим отвратительным качеством, но Кенши видит это, словно это происходит сейчас перед ним. Смотрит, как телефон ставят, и в кадр входит Кобаяши. Как вместе с братом насилуют Аки напару, как ругаются и как Макао в порыве ярости душит своего брата — ломает ему шею и тот опадает безвольной куклой. Как стреляет в телефон, и тот падает, но всё равно продолжает писать — как Аки лежит на кровати, почти как тот труп, что рядом с ним. И взгляд у Аки пустой-пустой, но в то же время полный ненависти. И это невозможно, но Кенши сейчас так хочется оказаться там, в этом видео, рядом с Аки. Выпотрошить Кобаяши собственными руками, распороть его жирное брюхо и смотреть, как он подыхает, захлёбываясь своей кровью, как сам Кенши сейчас в очередной раз захлёбывается собственной рвотой. Он смотрит видео ещё раз и ещё раз, разглядывает тонкое, словно фарфоровое тело Аки, покрытое мелкими кровоподтеками — или это битые пиксели — не разглядеть. Смотрит на свежие синяки, проявляющиеся на тонкой шее — или это так одеяло легло — с такого расстояния в таком качестве и не понять совсем. Смотрит на кровь, в которой тот перемазан, когда встаёт и идёт к разбитому и простреленному, но всё ещё снимающему телефону. Аки берёт в руку телефон и улыбается. И Кенши улыбается тоже. Да, этого, конечно хватит, чтобы раз и навсегда засадить Кобаяши за убийство братца в прямом эфире. Но делать он этого, конечно, не будет.

*

В греховном городе нигде не укрыться ни от бандитов, ни от полиции, ни от себя самого. Карма здесь не работает и справедливость здесь не работает — поэтому её приходится брать в свои руки. Тяжело работать, когда ты на стороне света — ищешь доказательства, ищешь лазейки, ищешь факты и свидетелей, которые погибают один за другим, не доживая до суда. Легко — когда ты не на стороне света, и нет больше надобности следовать надуманным правилам. Десять лет слежки любезно приносят свои плоды — Кенши выучил расписание Кобаяши как свои пять пальцев, знает где, когда, и с какой охраной тот будет. С закрытыми глазами сможет зайти в любое из этих мест и с закрытыми глазами выйти. Поэтому нет ничего сложного в том, чтобы оказаться один на один с Кобаяши с огромном номере отеля, в который должна прийти тайская массажистка, к которой Кобаяши ходит чуть ли не с юношества. Вот только она не придёт — спит сладким сном, вырубленная на лестнице, вдали от камер слежения отеля. Зато Кенши пришёл — защёлкивает за собой дверь, и Кобаяши меняется в лице, оборачиваясь. Морщится с отвращением. Запахивает огромный махровый халат на своём огромном пузе, вытирает взмокший от напряжения лоснящийся лоб. Конечно, такую тушу носить — никакого здоровья не хватит. Вот только ему, на удивление, до сих пор хватает — никак не сдохнет от инфаркта, а ведь давно пора. Хотя сейчас Кенши бы было очень жаль, если бы это случилось. — Опять ты, сопляк? — Даже в местном халате, без своего белого смокинга и вырвиглазных рубашек всё равно выглядит пафосным надменным козлом — смотрит с высоты своего двухметрового роста сверху вниз. Резко контрастирует с вычурной обстановкой — явно под его вкус украшали. — Ничему тебя жизнь не учит. Что будешь пытаться впаять мне на этот раз? Стоять даже с костылём тяжело — плюс Кенши очень уж старается не опираться на него всем весом, чтобы не понаоставлять следов. Даже интересно, как тщательно тут всё будут осматривать? И что ещё тут можно будет найти, попрыскав волшебным пульверизатором? Это тот самый номер из видео с зомби-телефона, наверняка он хранит просто кучу тайн — а теперь и ордер на обыск нужен не будет, всё придёт само в руки полиции и криминалистов. — Ну, не знаю, Маки-чан. Может быть, изнасилование? Пухлые губы расползаются сосисками по лицу — сложно представить более омерзительную улыбку. И более неуместную. — Твоего обожаемого информатора Аки-чана? Он же шлюха, кто ж в такое поверит? И более раздражающую. — Я. Капельки слюней смешиваются с капельками пота, когда Кобаяши запрокидывает голову и ржёт на весь номер. — Боюсь для суда этого не хватит. Что-то ещё? Нога снова тикает как сумасшедшая, как бомба замедленного действия, как будто собирается взорваться. Кенши проходит глубже в номер, прислоняясь бедром к барной стойке, заставленной дорогущим вискарём. Надо будет захватить с собой бутылочку в подарок. Немного лихорадит, лицо покрывается испариной, а может просто мимикрирует под лицо жирного ублюдка напротив. — Тогда может убийство твоего братца? Кобаяши словно носорог посреди сафари — у него нет естественных врагов, точнее есть, но по его мнению они слишком мелкие и совершенно не страшные. — Уже лучше, Токугава. Вот только с меня сняты все обвинения, ты же знаешь. Но это раньше Кенши был не страшным, потому что его горло было перетянуто шипастым ошейником закона. Раньше он сидел на коротком поводке из правильного и неправильного. А сейчас границы размылись, стёрлись, и теперь он — страшный враг. Просто Кобаяши пока этого не понял ввиду своей слепоты и гонора. — Странно, а у меня совершенно случайно есть видяшка, где ты ломаешь своему братцу шею. Он, наверняка, думает, что это игра. И Кенши даже, кажется, нравится играть в эту игру — хотя всем известно, что с едой играть нельзя, но так сложно поддаться соблазну сейчас. — Ты должно быть шутишь? — Кобаяши вздёргивает свои редкие брови. — Чудесно, просто чудесно. Неужто от Аки? Вот мелкий гадёныш. — Смеётся. — Но это уже лучше, прям совсем хорошо. Вот только прошло уже много лет, а мой братец, как ты знаешь, тоже не отличался хорошей репутацией. Такого слабенького доказательства может не хватить, тебе не кажется? Или кажется, и поэтому ты пришёл попытаться как-то договориться со мной? Что ты хочешь, Токугава? Хочешь вместо Танаки сливать мне информацию и получать на карман? Решил занять ещё не остывшее место товарища? — Вроде того, — тоже улыбается Кенши. — Решил занять сторону товарища, которую не смог занять давным-давно. Он опирается на костыль, второю рукой доставая из подплечной кобуры пистолет и направляя его на Кобаяши. — Боюсь-боюсь, — приподнимает Кобаяши руки в издевательском жесте. — Я арестован? — Нет, — хотя в душе легче не становится, Кенши совершенно уверен, что поступает единственно верным способом. — Убит. Кобаяши лыбится ещё шире. — Серьёзно, мистер хороший детектив? Какая посредственная угроза от блюстителя порядка. — Я не блюститель порядка, — поправляет его Кенши. — Блюститель справедливости. Демон возмездия, если хочешь. И это тебе за Аки. Кобаяши лыбится даже когда раздаётся тихий хлопок, и между его редких бровей появляется аккуратное пятнышко. Лыбится, и с этой застывшей улыбкой падает всей своей тушей прямо с двухметровой высоты лицом в пол, сотрясая его. И Кенши тоже лыбится, когда выходит из номера. Хотя на душе легче не становится.

*

Он бесцельно катается по городу, не понимая, куда едет и зачем. К Аки? Но там сейчас место перестрелки, криминалисты наверняка уже ушли, но всё поди оцеплено — вряд ли он там покажется. В стрип клуб? Но голова разрывается от боли, глаза щиплет — если он сейчас попадёт в мерцающий свет — точно там копыта откинет. Домой? Но там слишком пусто без Аки. Хоть Майор Мур наверняка уже озверел от одиночества. Да и если он встретит Аки — что скажет ему? Как будет смотреть? Как уберёт из своего взгляда всё то, что его сейчас буквально разрывает на куски? Может просто покататься? Куда пойти, когда грустно, когда разбит, когда фактически растоптан и уничтожен правдой, которую знал, но с которой впервые встретился лицом к лицу? Он принял её, но всё равно невыносимо хочется взять небольшой таймаут, чтобы просто чуть-чуть переварить всё произошедшее и происходящее. Всего пару часов, хотя бы до утра, ещё немного позволить себе упасть в тьму с головой, захлёбываться беззвучным криком в разрывающейся голове. Интересно, какой график работы у салона Мадам Таро? Он всегда ходит к ней в разное время, и там всегда открыто, но сейчас на часах три часа ночи — вряд ли кто-то адекватный в такое время может работать. Но Кенши всё равно едет туда. И там всё равно открыто. Мадам Таро сидит в комнате с хрустальным шаром. Она в шёлковом халате, как будто спала уже, и только встала, накинув, что было рядом. Делает приглашающий знак сесть, и Кенши опадает на стул, костыль падает рядом, стукаясь о стенку. — Хочешь рассказать? — спрашивает она. Кенши качает головой. — Хочешь что-то спросить? Снова качает. Внутри всё перемешалось, скрутилось узлом, пульсирует бомбой, давит на органы, расплющивая их, и они словно истекают ядом, разъедаются желудочным соком, плещутся в бушующей лаве. В висках уже не просто сверло — там все свёрла мира. — Я много всего видел, — почему-то всё равно начинает Кенши. — И сторчавшихся нариков, и задушенных в порыве больной страсти проституток, и поля трупов после разборок банд, и мёртвых детей, оказавшихся случайными жертвами, но это… — Голова раскалывается словно на тысячи осколков, как и внутри всё раскололось. Весь Кенши словно раскололся, и все его кусочки режут острыми краями по живому мясу. Впиваются под кожу, под ногти, в глаза. — Я сам убивал — и даже это мог спокойно перенести. Но Аки… то, через что ему пришлось пройти — это ужасно. Этого ничего не должно было случиться, если бы он тогда, давным-давно, доверился мне, позволил мне помочь. Если бы он дал тогда мне защитить себя. У него словно словесный понос, мысли просто выплёскиваются наружу, толкаясь, перебивая друг друга, сбиваются, никак не желая выстроиться в правильную речь. Просто лезут, не в силах больше оставаться в замкнутом пространстве внутри. Мадам Таро накрывает прохладной ладонью ладонь Кенши и он отдёргивает её как от огня — не нужно ему этой поддержки или жалости ли. Непонятно чего, но вот этого — не нужно, он не заслуживает. Во всём виноват только он. Ещё дядька Аки, Кобаяши и бог возьми кто ещё — но все они уже мертвы, а Кенши здесь и всегда был здесь, но не рядом. — Но так же, как ты захотел защитить его, он хотел защитить тебя. В глазах щиплет, Кенши поднимает руку к лицу и трёт их — и словно втирает осколки глубже, режет прямо по роговице, и перед глазами всё плыть начинает, комната расплывается, стол расплывается, и хрустальный шар расплывается. — И защитил. А я не смог. Мадам Таро поднимется со своего места, подходит сбоку, кладя руку на голову. — Но он же сейчас здесь. То, что он мог уберечь тебя от этого — придавало ему сил. — И он пережил это всё в одиночку. — Думаю ты всегда был рядом с ним. Ты ведь думал о нём? Как ты видел его каждую ночь, засыпая, так и он держался, потому что чувствовал твою поддержку. — Это он так сказал? — Конечно нет, это была бы профессиональная тайна. Мысли и чувства разрывают голову и грудь, даже дыхание перебивает, Кенши вдыхает рывками, но никак не может глотнуть кислорода. — Просто, это же Аки. Мой Аки. Мадам Таро тянет ближе, прижимает к груди, гладит по волосам, и Кенши внезапно как давным-давно в детстве громко и навзрыд рыдает. Всхлипывает, глотает ртом воздух, давится слезами, чувствуя как осколки один за другим вскрывают его внутренности, больно и ядовито. Всё вокруг тонет в слезах, кажется у него даже сопли и слюни текут, и он никак не может успокоиться. Бурлящий внутри комок лавы взрывается, выливается слепящим потоком, и сквозь эти слёзы больше ничего-ничего не разглядеть.