Мелочи

Гулливер легко запрыгнул Олеже на колени. Олежа мягко погладил его по голове, запустил пальцы между торчливых ушей, коснулся легонько пушистого лба. Удивительно — Гулливеру уже много-много лет, а резвости и прыти у него, как у котёнка. Гулливер — или просто Гуля — мурчал с громкостью трактора и силой советского холодильника. Гуля свернулся на коленях клубком. Гуля был такой же тяжёлый, как ком в Олежиной груди. «Он знает» — думал Олежа. «Он точно знает» Отец сидел напротив. Отец медленно и вдумчиво пил кофе. Отец даже не притронулся к печенью, сделанному Олежей и заботливо привезенному в контейнере из самой Москвы. Отец задумчиво поглаживал рыжие усы. Олежа хотел бы, чтобы отец разгладил лицо, чтобы перестал хмуриться. Чтобы из его взгляда исчезло осуждение. Отец молчал, но молчал очень громко, и Олежу это молчание придавливало к месту не хуже, чем тяжесть Гули. Когда отец забирал Олежу из театра, то кричал. Громогласно, сурово, больно — тянул за руки так, что на коже остались следы. Олежа тогда впервые за долгое время видел, чтобы отец так сильно злился. Обычно отец молчал и смотрел осуждающе. Как сейчас. Но Олежа боялся, что эта тишина была затишьем перед бурей. Потому что театр был его первым осознанным решением. И первым, что он действительно хотел, до глубины души. Вторым таким желанием был переезд в Москву. Но тогда все обошлось: отец его поддержал, даже дал денег для гладкого старта. Олежа тогда поверил, что все будет хорошо. Но третьим его личным, собственным, настоящим желанием стали отношения с Антоном. Антон сейчас сидел прямо напротив отца, вежливо смотрел ему в лицо и ждал, когда ему зададут следующий вопрос. Антон приготовился к встрече. Антон оделся красиво — но не слишком официозно. Набрызгался одеколоном — но не сильно и не слишком дорогим. Выпил две таблетки от аллергии и принёс с собой в аккуратной коробочке, спрятанной в кармане пиджака. Антон подготовился: они с Олежей несколько раз прогнали по кругу «правильные ответы» — чтобы нигде не ошибиться. Чтобы всё прошло идеально. Олежа знал, что отец не будет рад их визиту. Потому что это была не просто совместная поездка — Олежа твердо решил совершить «выход из шкафа». Рассказать о своей ориентации. О том, что они с Антоном в отношениях. И Олежа знал, что отец уже знал. Наверняка со стороны это было заметно. Скрывать что-то долго было очень тяжело, врать в лицо — невозможно. Олежа знал, что рано или поздно отец спросит Антона про личный фронт. И тогда бежать им будет некуда. И сказать придется. Олежа тысячу раз прокручивал в голове этот разговор. Сначала — как простой каминг-аут. Отец, я асексуал. Отец всегда сначала спрашивал, что это такое. Олежа говорил — не испытываю потребности. Отец отвечал, что это хорошо для карьеры. А потом Олежа говорил, что он биромантик. И тогда сценарий начинал разветвляться. Потом Олежа стал представлять, как знакомит отца со своим парнем. В старших классах воображал, как приводит за руку одноклассника. Одноклассник поёт в хоре бархатным басом, носит бабочку, улыбается вежливо. Отец не злится, потому что человек хороший. После поступления в вуз воображаемый парень превратился в Антона. Антон всегда вёл себя с отцом по-разному. Переменных было очень много, и в одном из сценариев все кончалось тем, что на город падал метеорит. Но в реальности все было страшнее, напряжённее и тяжелее. Гуля лежал на коленях метеоритом. Придавливал к земле и не давал убежать, спрятаться и скрыться. Хотелось верить, что если что Гуля защитит — как в детстве, когда Олеже было страшно или грустно. Гуля тогда приходил к нему, топтался лапами по груди, укладывался под боком и мурчал так громко, что дрожали стены. И отворачивался, делая вид, что его совершенно не интересует нежность хозяина. Олеже бы очень хотелось сейчас сжать Антонову руку — но он не мог. Тогда бы отец все точно понял. Тем более, сделать этого незаметно всё равно бы не вышло: Антоновы руки лежали на столе. Рядом с его правой рукой стояла чашка кофе — наполовину пустая. В левой лежало надкушенное печенье. Антон крутил его в пальцах, как игральную сотку. — Так вы, Антон, учитесь в магистратуре? — сурово продолжил допрос Михаил. Олежа нервно перевел взгляд на Антона. Если ему задают такие вопросы — значит, подозревают. Наверняка подозревают. И скоро вопросы станут тяжелее. Олежа подумал: хорошо, что они с Антоном живут в отеле. Потому что тогда отец ничего не сможет им сделать. Следом за этим прибежала мысль: почему он вообще боится, что отец им что-то сделает? Вряд ли он поднимет руку на сына. Даже не потому, что Олежа уже взрослый, и ничего с его выбором не поделать — но потому что Олеже было сложно представить отца настолько злым. Отец часто кричал. Пару раз хватал за руку, разозлившись. Но никогда не бил. — Да, последний год. — А потом пойдёте работать? — Такой план. Олежа чуть сжал голову кота — тот противно мяукнул. Отец на Антона был чем-то похож. Или Антон на отца. Такой же прямой нос. Целеустремлённый взгляд. И очень громкий голос — который оба легко держали в узде. Олежа слышал, как кричали оба. Слушать обоих было больно. Но Антон клялся, что больше никогда не посмеет повысить на Олежу голос. Антон клялся, что не обидит больше никогда. И Олежа верил. Отец говорил, что если Олежа снова сунется в театр, то на пороге дома может больше не появляться. Олежа бы назвал себя бесстрашным — потому что спустя несколько лет, не вернувшись в театр, появился на пороге дома вместе с мужчиной. И собирался сообщить, что они встречаются. Олежа знал, что отец будет зол. Что отец эту новость не воспримет. А ещё знал, что не сможет скрывать этого, и что не сможет соврать отцу. Потому что это отец. С отцом нужно быть честным. С отцом нужно делиться личной жизнью. — И что вам эта магистратура даст? Не легче сразу пойти работать? Все равно никто не смотрит на диплом. — Я хочу углубиться в тему. Мне действительно важно понимание профессии. Олежа со мной в этом солидарен. Правда? Антон очень мягко вложил Олеже в руку печенье. Пальцы соприкоснулись. Олежа почувствовал, как уверенность пробегает по коже электрическим током. Выдохнул глубоко. — Да, мне тоже так кажется. — Опыт тоже важен. Что толку в зазубренных знаниях, если нет ни связей, ни набитых шишек? — в этот момент отец выразительно посмотрел на Олежу. Заряд уверенности улетучился. Олежа быстро провел ладонью Гуле по голове — и тут же получил по щеке мохнатым хвостом. Антон тем временем неопределенно пожал плечами. Хотел было ответить, но Михаил перебил его: — А как у вас в личной жизни, Антон? Вот оно. Момент истины. Олежа затаил дыхание. Олежа замер, напряжённо. Гуля перестал мурчать — прислушался. Почувствовал, как хозяин насторожился, словно готовился к рывку. Они с Антоном обсуждали это. Что отвечать, если спросят. Как говорить. Олежа знал, что Антон умеет говорить красиво, и легко подбирает правильные слова, — потому надеялся, что все пройдет гладко. Если это вообще могло пройти гладко. — Совсем недавно начал отношения с близким мне человеком, мы общались до этого несколько лет. Намерения серьёзные. Олежа легонько двинул руку в сторону Антоновой руки. Вот он, момент истины. Надо сказать. Не врать, не увиливать, не обманывать. Признаться прямо. Антон поддерживающе сжал его пальцы. — Поэтому мы и решили встретиться с вами. Чтобы поставить в известность. Гуля на коленях снова расслабился — и продолжил затяжное урчание. Олежа боязливо уставился в собственную чашку. От неё медленно поднимался горячий пар. Завивался вокруг отцовских усов. Антон мягко погладил его пальцы. Антон не отводил взгляда от Михаила. Антон улыбался — скромно, вежливо, сдержанно. Приветливо, дружелюбно. — Правильно ли я вас понял?.. — Олежа слышал нотки раздражения. Слышал отчетливо. Они могут перерасти в ярость. Могут перерасти в крик. Это всего лишь вопрос времени. И правильных слов. Надо было посмотреть на него. Надо было упереться взглядом в глаза отцу, сказать всем своим видом: да. Я встречаюсь с мужчиной. Это мой выбор. Я не стесняюсь этого. — Да, пап, — Олежа обнаружил с удивлением, что голос не дрожит. Гуля поднялся на его коленях, чуть подпрыгнул, поставил передние лапы на стол. Повернул голову на Олежу, пошевелив усами. Олежа посмотрел на отца. — Антон — мой партнёр. Мой парень. Мы встречаемся. Отец шумно выдохнул через нос. Закрыл глаза. Свёл брови хмуро. Напряг губы и замер. Все затихло. Олежа слышал, как тикают часы — словно таймер от бомбы. Сейчас взорвётся. В любую секунду. Олежа не знал, что ему скажут. Но в этот раз он был не один. И ещё он знал точно: что бы ни сказал отец, вынести это будет легче, чем вес тысячи надуманных вариантов, вместе со всеми воображаемыми метеоритами.