Мелочи

Антон заметил, что Олежа его не слушает. Заметил не сразу — успел сказать несколько важных слов. Олежа — до этого смотревший то на Антона, то вперёд — впился взглядом в стоящую неподалёку фотобудку. Фотобудки в Московских торговый центрах не были редкостью — особенно в последние годы. В Олежином детстве — Антон знал — подобные вещи были чем-то из американских фильмов. В старших классах — чем-то, на что Олежа всегда смотрел с завистью. У Олежи не было компании, с которой можно было бы зайти в будку и сделать несколько дурацких фотографий. Олежин отец бы точно не согласился на подобное. Делать фотографии одному Олежа стеснялся — из зеркала на него смотрели слишком сторого и осуждающе. Антон понимал — Олеже хотелось. Зайти вместе в будку, сесть друг к другу вплотную, столкнувшись коленками, уместиться на узкой скамье. Разобраться с глючащим сенсором экрана и сделать ленту совместных фотографий — милых или смешных. Любых. — Если хочешь, мы можем вместе сфотографироваться, — мягко сказал Антон. Для Олежи это было важно. Олежа бы задержал эту мысль в голове, думал бы о ней ещё очень долго — мысленно бы постоянно возвращался к этой будке. Поселился бы в ней и исходился молчаливой тоской об упущенной возможности запечатлеть их с Антоном дружбу. Антону их дружба нравилась. Он ей действительно дорожил. Ловил себя на мысли — почти постоянно — что с лёгкостью бы сделал для Олежи многое. Без сомнений и раздумий. — Ты не против? — у Олежи блестели глаза. У Олежи немного дрожали плечи — от волнения, наверное. — С чего бы мне быть против? В кабинке действительно было тесно. У Олежи действительно тряслись руки. Он скинул рюкзак на пол, зажал между кед. Антонова сумка примостилась рядом — оперевшись на стену. Экран управления действительно немного глючил. Олежа неуверенно засунул мятую купюру в щель приёмника — между металлической оболочкой и подсвеченными губами автомата купюра чуть не исчезла во тьме. Антон наблюдал за всем внимательно, чуть утыкаясь плечом в чужое плечо — чтобы Олежа не нервничал. Инструкция на панельке предупредила: придумайте позы, отсчёт начнётся, когда вы нажмёте кнопку. — Будем делать глупую смешную фотографию? Или серьёзную, как на паспорт. — Как на паспорт у нас есть в паспорте, — пожал плечами Антон. — Давай смешную. Только на первой в ленте просто улыбаемся, хорошо? — Хочешь маме показать, какой у тебя друг красивый? — Олежа засмеялся и тут же закусил губу. Он так делал, когда собственная шутка казалась ему глупой. — Хочу показать, какой умный. У тебя интеллигентная улыбка. Антон тоже захотелось закусить губу — фраза показалась ему слишком глупой, пошлой и неосторожной, — но это было бы несолидно. Олежа улыбнулся ему в ответ, повернулся к экрану, спросил тихо: — Остальные глупые рожицы придумал? Антон кивнул — Олежа рассмотрел это в отражении. Нажал на кнопку. Минуту спустя автомат с хриплым кашлем выдавил две ленты фотографий. Фотографии были странно освещены и смешно обработаны — Олежа постарался, натыкал кое-как на залипающей панели. Антон наблюдал с улыбкой. Они действительно получились смешными. — Это тебе, на память, — Олежа протянул ему ленту не глядя; был занят тем, что нежно потирал смешную Антонову рожицу на третьем фото. Антон тоже взглянул. На третьем фото Олежа смешно высунул язык, закатил глаза и оттянул вниз правое веко. Антон аккуратно спрятал ленту в сумку — зажал между страниц ежедневника.

***

Антон был уверен, что фотолента лежала где-то в столе. Между бумаг или в прошлогоднем ежедневнике — он точно прятал её туда. Антон помнил это отчётливо. Почему её нигде не было? Нет, она точно где-то была. Она наверняка была. Она была в ещё одном месте — не конкретно Антонова лента. Вторая лента. Четыре фотографии, на одной из которых Олежа смешно высовывал язык. Почему-то Антону очень важно было увидеть, как Олежа высовывал язык. Антон пытался не признаваться себе, что потерял фотографии. Потерял. Между бесконечных дипломаторских бумаг и распечаток по учёбе. Не могло ведь это быть правдой! Может быть, фотографий никогда не было. Может быть, Олежи тоже никогда не было. Может быть, он не был настоящим, может быть, Антон его просто выдумал. Ходил с невидимым другом по торговым центрам и паркам. Гулял по улицам, заходил в кофейни и покупал два стаканчика на одного. Олежа был настолько придуманный, что имя у него тоже было выдуманное — Олегсей. Но рубашка, бережно сложенная на кресле, была настоящей. Ощутимой. Вынутой из коробок, отнесённых на свалки. Где-то в этих коробках лежала вторая фото-лента. Конечно же, лежала. Скорее всего, сейчас её уже смяли, порвали, спрессовали и переработали — в дешёвые книги, бесплатные газеты, копеечную туалетную бумагу и пакеты для веганских пекарен. Скорее всего, её на свете больше не было — как и Олежиного высунутого языка, как и той поломанной фотобудки в торговом центре, как и возможности сказать Олеже что-то очень важное — что вертелось на кончике языка и никак не желало обретать форму до сих пор. Антон виновато утёр слёзы из уголков глаз. Плакать сейчас было не время. Плакать сейчас было некстати. Плакать было можно — никто бы не увидел — и всё-таки плакать было неправильно. Другие фотографии. У Антона точно были другие фотографии. Антон листал фотоленту долго и упорно — дни были наполнены фотографиями заданий, конспектов, улиц, объявлений, собак, семьи. Некоторые фотографии — Он точно помнил — делал Олежа. Брал у него из рук телефон, наводил на красивое дерево и объяснялся: у тебя просто камера хорошая. Антон ни разу не фотографировал Олежу — тот стеснялся. Сам никогда не просил. Но хоть где-то у них должно быть хоть одно селфи. Ставить на заставку совместные фотографии — это полная глупость. Так делают только пожилые родители или самовлюблённые девушки. Ставить на заставку селфи — глупость несусветная: ты же видишь себя в зеркало каждый день. Антон был готов обрезать собственное предательское лицо — но оставить Олежино. Красивое, улыбчивое. Курносое. У Олежи ведь было курносое лицо? И веснушки — у него ведь отец рыжий. Или веснушек не было? Антон попытался не всхлипывать — забыть Олежино лицо было бы позором. Это было бы предательством. Олежино лицо забывать было ни в коем случае нельзя. Он нашёл. Единственная совместная фотография — где он закатывает глаза, где Олежа смеётся, где под глазами застыли следы от помады. Антон в кадре был в свитере — буква Д скрывалась где-то в самом низу, прикрываямая лентой функционала. Антон надавил на точки — телефон обиженно прожужжал. Антон долго выставлял фотографию — так, чтобы Олежу не закрывали ни часы, ни дата. Дата была отвратительная. Часы тоже. Сенсор телефона сдавал — экран не отзывался на некоторые касания. Антон заблокировал телефон. Разблокировал. Заблокировал снова. Посмотрел на счастливого Олежу. Подумал: Олежа назвал бы это кринжем. Нет. не назвал бы. Олеже было бы приятно. Антону было противно. Хотелось быть на этой фотографии самому — не в свитере и без помады. Хотелось уничтожить все видимые следы того, который в свитере — чтобы он на самом деле исчез из жизни. Хотелось, чтобы Олежа был под боком, чтобы улыбался и смеялся, закинув руку Антону на плечо. Хотелось, чтобы всё было как раньше. Хотелось, чтобы у Олежи были веснушки. Чтобы на календаре был хороший день, и чтобы лент фотографий было так много, что было бы не важно, что одна из них превратится в газету. Антон сосредоточенно выдохнул. Пообещал себе, что продолжит искать. И обязательно найдёт. Надеясь, что это обещание получится не нарушить.