Огненный Калейдоскоп

На белокаменной башне били колокола, завывал где-то под деревянным сводами церкви орган. Сальери снова печальным призраком завис под окошком, на холодной железной лавке, и, замерев в ожидании, нервно хлопал крышкой телефона. Престранный аппарат из синего глянца и металлических панелей хрустел крышкой, а на маленькой петельке (из некого «пластика») раскачивалась подвеска — крохотный слиток металла в форме ноты с позолоченным ребром. Как чуден был этот новый мир! Не далее, как месяц назад, Сальери припал сгорающим лбом к серебряной винной чаше, в которой иной Сальери, с глубокими морщинами и грязно-серыми волосами, всё ещё избегал его взгляда. Жертва свой победы, и правда — Сальери прикрыл помутневшие глаза, потом начал валиться на бок и на полу растянулся уже пустышкой. Винная чаша, хитро сверкнув, поскакала беззвучно по полу. Когда прохлада сознания овладела им вновь, перед Сальери предстали не алые хребты и синие огни ада — неизвестная ему комнатушка, выложенная белой плиткой, была подёрнута болезненным желтым светом, лившимся через широченное застеклённое окно. Сморгнув белёсый туман, Сальери обнаружил себя в узкой кровати с белым поручнем. Острое чувство, ранее притуплённое сонной дымкой, теперь нахлынуло вдвое сильнее. Тошнотой его повело опять в обморок, виски подхватили пламя режущей боли, а в руке блеснула игла на какой-то прозрачной верёвке. — О, очнулся, — из поглотившего его жёлтого тумана показалась бледная женщина: к ужасу Сальери, без платья, а в каком-то белом белье, с ужасающего вида аппаратом, раздвоённом на конце, на шее. «О Господь, неужели, и правда в аду? — за Моцарта, за все те ужасные, грешные мысли, за фантазии? Или, может быть, это — моё испытание?» — Как самочувствие? — участливо поинтересовалась женщина-бес, тихонько поправляя его тонкое одеяло, пахнувшее цветами и табаком, — Чего-то ты бледен. Хуже? Сальери дёрнулся перекреститься, но, решив, что теперь уж тщетно, сел, грустно посмотрел на златовласую дьяволицу и сокрушенно попросил не обманывать его да сразу кидать в котёл. За такое его уложили обратно, положили на лоб какую-то холодную тряпку, сунули в нос ударно пахнущий кусочек бинта, и медовым голосом принялись ему объяснять, что, дескать, всё теперь в порядке, никого котла ему не уготовано, что перебегать дорогу на красный не стоит, однако, к счастью, ничего не сломано; что сейчас он полежит, отдохнёт, и его отпустят. Поначалу он метался, вырывался и слабо требовал, чтобы ему привели Сатану, однако потом притих, покорно отпил ледяной воды из тонкостенного белого стаканчика и задумался. Приговор — ложно названный «диагнозом» — был таков, что Сальери провёл в белой комнате ещё неделю, в течение которой читал стопку потёртых книг с глянцевыми обложками и чернильными картинками. Из окна раскидывался вид на город из металла и ночных огней, а из книг Сальери узнал, что Ад его называется двадцать-первым столетием от Рождества Христова, что человечество познало «электричество», и что ни при каких обстоятельствах нельзя совать пальцы в розетку. Что это такое тут же и выяснилось, когда Сальери попросил сальных свечей и огоньку, чтобы читать ночью, и получил странный взгляд исподлобья и инструкцию по использованию магической «настольной лампы».