Чудовищный Дисней

Джону сложно объяснить даже по-английски, что у него нет выбора. Кокум слишком долго лежал под чертовым камнем — оставалось только надеяться, что это было лишь случайностью, а не специально оставленной ловушкой, — а до поселения два дня пути туда и обратно. Охота завела их слишком далеко. — Я умру сегодня. Кокоум совершенно спокоен и так же суров, как и всегда. Взглянув на него нельзя сказать, что он мучается от чудовищной боли. Джон бы на его месте точно не выглядел бы таким непобежденным. — Нет. Не говори так. Я могу попробовать... Помнишь одноногого Джека? Который был со мной на корабле? Кокум кивнул. — Я… — В горле будто пересохло. — Можно попробовать сделать то же самое. — Пробуй, — неожиданно легко соглашается Кокум. На его губах будто бы появляется улыбка, но Джон, конечно, в это не верит. Кокум улыбается редко и никогда не улыбается ему. *** Джон однажды видел, как человеку отрезали ногу с гангреной вот точно так же, как надо бы отрезать Кокуму — чуть выше колена. Он повязывает веревку выше уровня отреза, да так, чтобы кожа под ней побелела. "Синяк пройдет", — успокаивает себя Джон, как будто это самая большая его проблема. Он заставляет Кокума хлебнуть немного рома из фляжки, которую Джон таскал с собой больше по старой памяти, чем с какой-то четкой целью. — Приятный напиток. Ром, разумеется, на редкость отвратительный. Подумав, Джон выплескивает немного рома на относительно чистый лоскут из тех, что он сделал из собственной рубахи, и протирает лезвие топора. А дальше... Дальше самое сложное и самое быстрое. Металл со свистом разрезает воздух и вгрызается в плоть. Джону предсказуемо не хватило сил, чтобы перерубить мышцы и кость с первого раза, поэтому он, отчаянно игнорируя сдавленные вскрики Кокума, которые слышны даже сквозь деревяшку, зажатую между зубами, с влажным "чавк" выдирает из раны топор и снова заносит его. Кость хрустит, но не поддается. Чавк. Удар. Топор входит в землю. Кокум кричит. Его глаза закатываются назад, тело изгибается; похоже, он теряет сознание на несколько долгих секунд. Воспользовавшись моментом, Джон хватается за факел и как может прижигает рану, смутно припоминая, что это может помочь. *** Кокум улыбается, и эта улыбка пугает Джона даже больше, чем кровь, которую он не может остановить. — Ты отравил меня, чужак, невидимым ядом, а теперь спасаешь. Как удивителен мир. — Отравил? — Как Покахонтас... Она не сводит с тебя глаз. И я... Иногда Джон жалеет, что выучил язык племени. Некоторых вещей он предпочел бы не знать или хотя бы не понимать с первого раза. Джон все-таки делает вид, что ничего не понял. Кокум не настаивает. — У тебя жар. Помолчи. Его руки в крови. Что-то идет не так и кровь льется все равно, как сильно бы Джон не пытался затянуть набухшую веревку, с каким отчаянным упорством не пытался бы сделать хоть что-то. — Я умру сегодня, — повторяет Кокум. Его голос будто бы становится тише. — Замолчи, — сквозь зубы шипит Джон. Ему странно признаваться себе в этом, но за последний год их отношения стали близки к дружеским. Покахонтас помирила их, научила по-настоящему понимать друг друга, и поэтому теперь ему тяжело принять знание, что он, возможно, убил его. Кокум поднимает руку и чертит какой-то узор на лбу Джона. — Не печалься. Без ноги я все равно не воин и не добытчик. — Замолчи. Кокум улыбается, потому что почти ничего не чувствует, и Джон это знает.