Мы - это мы

38.9 — Ужас. — Феликс потряс рукой с градусником. — Как ты умудрился так заболеть? Зонтик, укрытый несколькими толстыми одеялами что-то несвязно бормотал про своё опьянение и дурацкую прогулку под ливнем. Когда он смог доехать домой, наступило утро, но дождь не прекращал моросить. Зонтик попробовал заснуть, но получилось только полежать. А недавно, когда Феликс вернулся (причем полностью трезвый), он стал кашлять. Горло горело от жгучей боли, а лёгкие рвало на куски от каждого тяжёлого вздоха. Сейчас парень корил себя за всё, что сделал, а больше — за мерзкую ошибку. Куромаку заглянул в его комнату только чтобы принести одеяла и подушки и исчез сразу же. Зонтик хотел извиниться, но передумал, осознавая, что даже не сможет вылезти из-под завала, а говорить с Куромаку — тем более. — Я куплю тебе лекарства после пар. Договорились? — Феликс накинул рюкзак на плечо и ушел. Хлопок двери напомнил ему о вчерашнем дне. Хотелось забыть — проснуться и не помнить ничего. Но это было только временным желанием. Проснулся, протрезвел и называл себя идиотом. Тишина, раньше преследующая тенью, казалась такой незаметной, словно давалась с рождения, но сейчас она была оглушающей, такой громкой и невыносимой. Раньше, когда родителей не было дома неделями и месяцами, а из близких людей была только няня, Зонтик успел привыкнуть и к тишине, и к одиночеству. Привык бесконечно прятаться и плакать, испытывать паранойю и сонный паралич. Вместо теней видеть монстров и кричать в подушку, зарываясь глубоко в одеяло. Разговаривал редко, друзей не было. Когда приехали родители на день рождения, Зонтик не испытывал радости, вообще ничего не испытывал. Грустил, молчал — всё, что могли о нем сказать. Равнодушие на лице, ночью — срывы и истерики. Последняя парта на первом ряду — место возле окна, где открывается взор на всё за пределами школы. Там гуляющие люди, там — машины, вдали — дома, окрашенные в серые монотонные цвета. Зонтик и не сразу заметил, как грусть сменилась безразличием ко всему. Даже к миру. А потом сменилась разговорами с психологами, может, психиатрами — Зонтик не помнил. Но помнил, как в рот ему пихали таблетки, ставшие едой. Завтрак, обед, ужин — таблетки. Еды не было, он не мог есть. В другой школе появились друзья, появились эмоции. Появилось всё, чего не было раньше. Родители дарили тепло и заботу, друзья — веселье, всё вместе — своеобразное счастье. Зонтик позабыл о тяжёлом детстве, позабыл, что было в двенадцатилетнем возрасте. Сейчас что-то смешанное. Зонтик не понимал своих чувств и эмоций. Наверное, стоило отдохнуть, поспать, потому что тело изнывало от боли и холода.

***

Проснувшись, Зонтик почувствовал жар одновременно с холодом. А потом увидел Феликса с Вару, раскладывающих лекарства и таблетки по письменному столу. — О! Проснулся! — Вару ткнул локтем Феликса. — Мы уж подумали облить тебя чем-то. Зонтик покосился на настенные часы. Проспал почти весь день. Но всё по-прежнему: та же вина, та же боль. Парень сел, перебирая края одеял, отпихнул их в бок. Вару, Феликс помогают, им не всё равно. Почему не всё равно? Почему им не плевать так же, как и Куромаку? Почувствовал себя ужасно, а живот выворачивало наизнанку. Сейчас стошнит. Блевотина вышла жёлтым пятном на белую простынь. Так ужасно, так страшно, а почему? Зонтик сжал футболку на сердце. Бешено бьётся, колотит внутри по ребрам. Зонтик стал задыхаться, кашлять. Пытался вернуться в реальность — болит, всё болит. Отдается жаром, дрожью, паникой. Перед глазами поплыло. Стал вспоминаться вчерашний вечер. Вечеринка-алкоголь-поцелуй-истерика-дождь. И так бешено бьётся, текут слезы. А воздух не проникает, не проникает внутрь, как будто его и нет вовсе. Зонтик кашлял, кашлял до такой степени, что лёгкие разрывались на части, а голова кружилась. То ли паника, то ли грусть, а почему? Сжал пальцы — не почувствовал их. Только онемение. — Эй-эй! — Вару бил по щекам, приводя в чувство. — Не вырубайся! Слышишь? Глаза открой! Зонтик попробовал сфокусировать взгляд — не вышло. Из-за слёз всё было расплывчатым, таким странным. Вару бил по щекам, Феликс тряс за плечи. — Воздуха не чувствую, — прохрипел Зонтик. Забыл как дышать, стал задыхаться, и Феликс сильнее потряс его. — Лёгкие онемели. Онемело всё. Казалось, даже внутри. Но со временем — долгим, тянущимся медленно — стало проходить. И жар, граничивший с резким холодом, сменил покалывание. — Слышишь меня? — Зонтик кивнул, Вару продолжил: — Проходит? Зачем вы здесь? Зонтик хотел спросить, но из горла вышел только сдавленный кашель. Словно лёгкие, порвавшиеся на пополам, горели в бушующем пламени. Всё стало более отчётливее видно, границы ярко выражены. До сих пор не мог понять: что с ним происходит? Но даже спустя время, длительные секунды, проведенные в тишине, он отказывался принимать реальность. Феликс встал с кровати и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Казалось, что воздух ушел вместе с ним. — Пипе-ец, — протянул Вару, щурясь. — Это чё за жесть только что была? — Получив в ответ неуверенное пожимание плечами, парень недовольно фыркнул. — Тебя вообще без присмотра оставлять нельзя. Куромаку, дебил гребаный, свалил куда-то к «родственничкам». Зонтик не хотел думать: какая настоящая причина, по которой он ушел? Возможно, — нет, точно — ему противно находиться в одном доме с ним. С тем, кто совершил такую ошибку. Ужас. — Ещё и звонки всё время сбрасывает! Вот сволочь, — выпалил в гневе Вару. — Ненавижу. — Вару. — голос Феликса был на удивление спокойнее его самого. — Угомонись. — А что, я не прав? Или он просто постыдился, что вчера выпил две-три бутылки? Или я каким-то волшебным образом, — Вару махнул рукой, — дал понять ему, что увидел, как какой-то чел его засосал? Серьезно, из-за этого странного капюшона я даже не увидел его лица! Зонтик вздрогнул, — в ту ночь он был в капюшоне. Вару всё видел, не понял лишь, кто был под капюшоном. Облегчение позволило здраво размыслить и глубоко вздохнуть. Всё нормально, под контролем. Почти несуществующим, потому что тогда Зонтик не о чем не думал, но мог поразмышлять о последствиях. Но не о таких плачевных. Куромаку просто ушел, даже не договорил, не ударил, не закричал, а просто оборвался на полуфразе и исчез, оставив Зонтика совершенно одного. — Ладно, — неожиданно тихо произнес Феликс. Но в абсолютной тишине, созданной после потока недовольства и раздражительности, слово эхом разнеслось по комнате. — Мне нужно уходить. — Ага, давай. — Вару скрестил руки на груди и уставился в пол. — Девственником вернись, будь добр. Ромео девчонок любит загонять в постели. Может и парней. Давно подозревал, что он латентный гей. Феликс проигнорировал эту фразу и покинул друзей. Вару по-прежнему остался сидеть на столе, не шелохнувшись, Зонтик по-прежнему находясь в кровати, осматривал свои бледные тонкие руки, запястья. Видимо, толстовку он закинул в стирку и остался в бирюзовой футболке. Кончики волос щекотали подбородок. Мягкие, не как прошлой ночью: похожие на сосульки, прилипшие к заплаканному лицу, мокрые от дождевых капель. — А ты? — спросил Вару, когда дверь закрылась. Получив недоуменный взгляд от друга, парень пояснил: — Чё делать будешь? Я тоже сейчас ухожу. Иначе через несколько минут Пик к чертям разнесёт дом и обматерит всех и всё. Поверь, не самое лучшее зрелище. — Я вполне могу сам побыть один, — ответил Зонтик. — Мне не привыкать. — Не привыкнешь, слово даю. Либо я вместе с этим смайлом, либо наш шляющийся зануда будет составлять компанию. Насчёт Маку, конечно, точно не знаю, боюсь, умрёшь от скуки, но хоть что-то. Посмотрев на часы, стоявшие на тумбочке, Вару хлопнул себя по лбу и быстро попрощавшись, убежал из комнаты. Где-то в прихожей послышался щелчок входной двери, а следом посыпавшаяся гора ругани. Пик явно не в духе. Но через секунды, пролетевшие в полном молчании, Зонтик понял, что остался совершенно один. Один. Один. Один. Кашля не было, голова слегка покалывала, а нос всё ещё красный. И, возможно, если кто-то узнает о его вылазке на улицу, на холод, Зонтика прибьют, он пойдет. Потому что не знает, что делать в этой комнате. Нужно уйти, освежиться и просто глотнуть свежего воздуха. Больше не может.

***

Наверное, было слишком глупо выходить наружу, когда дождь только-только прекращал моросить. Очень сыро, влажно и везде слякоть. А он в одних лишь кедах, промокших ещё со вчерашнего дня. Вернее, ночи. Горло болело от недавней рвоты, и парень чувствовал горько-кисловатый привкус, морщась от мерзости. Но когда Зонтик глубоко вздохнул стало намного лучше, отчего голова слегка закружилась. Прошагал в сторону дороги и обернулся. Темнело быстро: небо стало приобретать персиковый оттенок, а верхушки облаков окрасились в розовый. Он пошел дальше, уходя от дома как можно скорее. Боялся, что кто-то увидит его. Но вокруг было безлюдно, а за поворотами маячили незнакомые силуэты. Значки — пластмассовые, деревянные — висевшие на рюкзаке, всё время звякали, издавали шум при каждом шаге. В нем один блокнот с зарисовками и незаконченными рисунками, — портретами, пейзажами, натюрмортами, скетчами, — мелочь и старый плеер с наушниками. Гуляя по улице, так похожей на ту, что Зонтик видел прошлой ночью, он добрел на парка. Дежавю. Вот только сегодняшний день и наступающий вечер. Деньги — его, та роковая ошибка, разрушающая всё — его, но в прошлом. Куромаку не отвечал на звонки от Вару. Феликсу он наплел какую-то чушь про семейный праздник — ложь, Куромаку нагло врёт, чтобы не видеть Зонтика. И Зонтик не удивится, если парень съедет от них (от него). Но Куромаку оставит за спиной те теплые разговоры и ту заботу, которую проявлял к нему. Будет грустно, будет больно. Пальцы в рукавах толстовки дрожали от подступающего онемения и дикого холода. Пришлось зайти в ближайшее кафе, чтобы не умереть на улице от переохлаждения. Парень не будет удивлен, получив на следующее утро ангину. В нос ударил запах свежей выпечки и кофе, которым веяло всюду. Из маленьких колонок — Зонтик вспомнил, что на вечеринке были такие же, но в несколько раз больше — доносились успокаивающие нотки песни. Напряжение спало, и плечи расслабились. Лёгкой походкой побрел к самым дальним столикам и уселся на диванчик одного из них, ближе к окну, на котором были приклеены фотографии природы, животных и смеющихся людей, таких ярких, воодушевленный и жизнерадостных. Каким Зонтик был когда-то. Стены бежевого цвета, картины в деревянных рамах, большие горшки с зеленеющими растениями, мягкий бордовый ковёр. Все цвета, приятные, гармонирующие между собой. Песня, одна за другой. Голоса: женский, мужской — разницы не имеет, всё едино — красиво, успокаивающе. Сопрано, тенор, бас — обычное, но близкое к сердцу. Зонтик не заметил, как достал блокнот, и рука начала скользить карандашным грифелем по акварельной бумаге. Никто не беспокоил, официанты весело смеялись, сидя за барной стойкой, кажется, не замечали одного-единственного посетителя. И хорошо. Что-то стало вырисовываться из черных линий. Человек, море, вдалеке — чайки, остров с маяком, небрежно растушеванные пальцем облака. Конечно, не сравнится с теми картинами, что повешены в галереях, или, например, с теми, что рисует Чарли. Зонтик хорошо помнил, как тот учил его рисовать, рассказывая про тени, штрихи и палитру цветов. Со средней школы прошло много времени, но он разобрался, что именно будет на его бумаге и как это будет выглядеть. Вполне себе результат. Зонтик потерял счёт времени, пока не глянул в телефон. 19:58. Пришлось долго вспоминать, когда вернутся Вару с Феликсом. Вару с Пиком и, возможно, с Эммой, значит все в баре, все пьяные, вернутся только на следующий день, если не вечер. Феликс с Ромео уехали. Наверное, ночёвка. Осознав, что никто за него не волнуется, Зонтик вздохнул с облегчением. И обомлел, когда увидел несколько пропущенных от Куромаку. Зонтик, подрагивая, нажал на вызов, прислоняя телефон к уху. — Алло? — Ты где? — послышался уставший голос Куромаку. — Я…- парень запнулся. — Сейчас п-посмотрю. — Скажи где ты и я приду, — проговорил решительно. Как будто знал, что Зонтик ему всё расскажет. И оказался прав. Может, было правда глупо говорить ему всё, но Зонтик просто не мог держать всё долго в себе. Когда мы копим в себе чувства и эмоции, они вырываются слезами и хаосом. У Зонтика это преобразовалось в панические атаки. Сложно, трудно. Но сейчас пришел Куромаку, севший напротив него и внимательно слушал его неразборчивое бормотание, вставляя где-то реплики понимания и поддержки, словно не было прошлого дня. Возможно, простил. — Что будете заказывать? — спросила подошедшая официантка, недавно оторвавшаяся от болтовни коллег — друзей? знакомых? Зонтик не глядя, находясь глубоко в мыслях, спросил: — Можно ваш.м-м.фирменный напиток? То ли Куромаку на одной из вывесок прочитал про «фирменный алкогольный напиток», то ли его предчувствие вовремя сработало. — Нет, погоди, — от чуть дотронулся пальцами до его запястья. — Просто чай. Девушка кивнула и ушла. Зонтик тяжело вздохнул и закрыл лицо руками. — Зачем тебе нужно было заказывать именно это? — Куромаку вопросительно изогнул бровь. — Мне непривычно. — Парень уронил руки на диванчик, откидываясь на спинку. — Я всё ещё хочу забыть тот день. — Не надо его забывать, — сказал Куромаку. — Мне противно вспоминать то, что я сделал, — произнес тихо Зонтик. — Я не хотел, чтобы всё так вышло. — Но, тем не менее, это всё же вышло. И нечего стараться это забыть. — Почему? — спросил осторожно Зонтик. — Разве тебе не противно? — Нет, — ответил парень. — Честно. Тогда я этого совсем не ожидал и меня повергло в шок. Должен извиниться за то, как себя повёл. — Выждав небольшую паузу, Куромаку сказал: — Я тоже тебя люблю. Зонтик закрыл лицо руками, прикрывая ярко-багровый румянец на лице. Щёки горели от смущения. — Я тебя тоже, — полушёпотом произнес Зонтик.