Только падая в бездну, я расправляю крылья

      На вид беглянке было шестнадцать, от силы семнадцать лет. Смуглая, тонкая, гибкая, она заворожила Ромку цыганским колдовским взглядом. Грязная заштопанная юбка, видимо недавно побывавшая в воде, отчего с подола на землю натекла небольшая лужица; рубашка грубого серого холста с тоненькой веревочкой на шее; старенькая косынка, сбившаяся на спину от бега, – всё это не имело значения для горячего байкера, он видел только её огромные выразительные глаза.       Незнакомка надсадно дышала, уперев руки в бока и немного наклонившись вперед. Она не заметила пришельцев и потому пользовалась краткими минутами относительного спокойствия. Те тоже не стремились вступать в беседу и молча наблюдали. Восстановив дыхание, девушка села на круглый теплый камень, широко расставила ноги и, подобрав с земли большую щепу, принялась счищать ей землю и грязь со своих босых изящных ступней.       Крики снаружи затихли, скорее всего преследователи совещались, следует ли им нарушить неприкосновенность проклятого аббатства.       — Э-э-э, привет, — едва выдавил из себя Ромка, наконец совладав с непослушным языком.       Девица вспыхнула пунцовым румянцем, подскочила, кинулась было бежать, но, споткнувшись о камень, шлепнулась на попу.       — Осторожнее, — Роман тут же оказался рядом, протягивая руки словно галантный кавалер, помогая бедняжке подняться. Но для девушки подобное обращение было в новинку. Закрутив головой, она вскрикнула и начала отползать, упираясь ладонями позади себя. — Чего ты боишься? Я помочь хочу!— взвыл спаситель, пытаясь ухватить упрямицу.       — Оставь её! — раздался сухой приказ. — Она ведьма.       — Не глупи! — рявкнул друг. — Ведьм не существует! Кроме того, она плачет!       Девчонка действительно вдруг зарыдала в полный голос, а потом бросилась к Северину и, обняв его колени, принялась яростно целовать их. Таская монаха за длинные полы плаща, умоляюще скулила на своем языке.       — Отстань, дура! — злился тот. — Ты сейчас мне сутану порвешь! Заткнись, истеричка!       Красавица не отставала. Валяясь в пыли, только крепче прижималась к Северину и дрожала всем телом. На все попытки Романа ее успокоить или хотя бы поднять отвечала ударами маленьких крепких кулачков. И неизвестно, чем бы закончилось странное противостояние, если бы «трое смелых», тех самых мужиков, что гнали несчастную, не перелезли через ограду. Заметив кутерьму, они принялись хлопать себя по коленям и толкаться локтями, показывая пальцами на Северина, пытающегося вырваться от голосящей девицы. Стоял такой шум, что вряд ли его участники слышали друг друга, ведь каждый вопил о своем. Наконец сила восторжествовала и Ромке удалось отодрать незнакомку от Инквизитора. Колошматя воздух ногами и руками, та не переставала голосить, успевая при этом удивительно точно попадать парню по самым чувствительным местам на теле.       — Уберите эту припадочную! — хрипел Северин, кое-как запахивая широкое одеяние, пытаясь привести себя в порядок, со страхом разглядывая, не порвала ли беглянка его роскошный черный плащ.       До стоящих на отшибе мужиков ему не было дела, а вот им очень приглянулись чужестранцы. Медленно приближаясь, они постепенно взяли ребят в полукольцо и, сверля настороженными взглядами, громко засопели. Роман опомнился первый. Тяжело дыша, он отпустил девушку, та упала на колени, пряча лицо в ладонях, хныкая и стеная. Северин насупился, несколько минут прислушиваясь к плачу, различая некоторые слова, а потом и вовсе заговорил на её языке. Мужики оторопели, стали переглядываться, но нападать боялись – все-таки духовное лицо.       — Кто ты?       — Рахиль!       — Иудейка?       — Да, господин.       — В чем тебя обвиняют?       — В колдовстве.       — Это серьезное обвинение. Ты действительно применяла чары?       — Нет, господин, я простая девушка. Это всё он! Он заставлял меня!       — Кого ты обвиняешь, несчастная?       — Господина приора! Он захотел меня, а не я его приворожила. Умоляю, святой отец, помогите! Спасите меня!       — Развратная девка, осмелившаяся клеветать на духовного отца? За одно это тебя следует сжечь! Вон пошла, не оскверняй меня своим дыханием, дрянь!       Слушая, как Севка орет на девушку, Ромыч обеспокоенно переводил взгляд с него на мужиков и обратно.       — Эй, ты там полегче, — тронув друга за рукав, доверительно пробурчал.       — Не смей ко мне прикасаться, раб!       Хлесткий удар по руке заставил Ромку замолчать и отступить. Слепив жалкую улыбку, он обратился к мужикам, разведя руками. Те поняли и тоже принялись терпеливо ждать окончания диалога.       — Прошу, святой отец, будьте милосердны, ведь вы моё спасение! Вас послал мне Господь!       — О каком Господе ты говоришь?       — О нашем, об Иисусе Христе!       — Так ты крещеная?       — Конечно! Я выросла в семье приора, родителей своих не знаю и веры их не придерживаюсь.       — Врешь, иудейка! И если это будет доказано, я первый брошу вязанку хвороста на твой костер!       Пнув девушку, да так, чтобы она упала лицом на траву, Северин осмотрел «поле битвы». По виду мужики были не последние у себя в деревне. Немного помолчав для авторитета, он заговорил по-гречески:       — Эта девица говорит, что она христианка, а потому я беру ее под свое покровительство ровно до тех пор, пока не будут доказаны ее колдовские проделки.       — Святой отец! — мужики бухнулись на колени, хотя лица у них больше напоминали воровские личины, стали бешено креститься. — Ты уж разберись с ней! Много парней в деревне сгинуло через ее чары, сам приор не устоял и в том публично покаялся. Ведьма она, святой отец, как есть самая настоящая ведьма! А еще еврейка!       — Я разберусь, — с нажимом завершил непростой разговор Инквизитор. — А пока отведите нас к приору.       Дом приора отметал всякие представления о сдержанности местного духовенства и обетах нестяжательства: в три этажа, из добротных серых глыб, с узкими оконцами, забранными декоративными решётками, с дверями из массивного темного дуба. Взявшись за дверной молоток, сопровождающие трижды ударили по медной пластине. Спустя короткое время петли визгливо заскрипели, являя дежурившую за дверью женщину в затасканном чепце и переднике. Хитрые глазки мигом высмотрели чужестранцев, а старческий сухой рот настороженно скривился.       — К господину приору! — крикнул один из мужиков. — Отворяй, карга!       — Господин отдыхает, не велено будить!       — Раскрой глаза, старая, перед тобой папский посол.       Бабка засуетилась, проводила гостей в узкую гостиную, убежала наверх, видимо, будить хозяина.       Северин осмотрелся. Что ж, комната была с претензией на роскошь. У стены – добротный диван, крытый великолепным китайским шелком, рядом с ним – изящный столик, несомненно фламандского литья, из бронзы, с наборной столешницей. Брошенная на столик книга привлекла внимание. «Молот ведьм», — прочитал, задумчиво барабаня пальцами по твердой поверхности, – бравурный марш из «Звездных войн» нисколько не поднял настроения и не придал решительности. Если перед Ромкой он мог строить из себя супермена, то, оставшись один, сильно струсил. Незнакомая страна – вероятно Франция или что-то приграничное с Германией, – сложный местный язык и эта девка, которая навязалась на его шею. Черт знает что!       — Брат мой, — раздался за спиной визгливый фальцет.       Гость повернулся к вошедшему. Упитанный мужчина в коричневой сутане добродушно поклонился и протянул руки для приветствия. С трудом улыбнувшийся Северин пошел навстречу, тоже слегка нагнув голову.       — Как хорошо, что вы нас посетили! — в словах приора сквозила фальшивая радость. — Давно от святейшего престола?       — Давно, больше десяти лет не был в Риме. Миссионерствовал в дикой России, привез оттуда дикаря. Прошу, пусть его накормят на кухне и пожирнее – он бывает буйный, когда голодный.       — Значит, направляетесь к Его Священству?       — Да, с отчетом и смирением.       — Рад, очень рад видеть вас живым и цветущим, а то вокруг одни разбойники, только и рыкают аки звери над добычей. Им что легат, что крестьянин – без разницы. Ох, в тяжелое время живем, брат мой, ох в тяжелое. Впрочем, к столу.       Мысль о еде развеселила хозяина, и он принялся настойчиво тащить гостя в соседнюю комнату, где уже суетилась приятная женщина в плотном чепце и широкой юбке из серого сукна. Подавали: толстых цыплят, политых соусом с пряными травами; пироги, румяные, с начинкой из лука и яиц; горячую, божественно пахнущую жирную подливу с плавающими в ней кусками говядины; белый хлеб, отдельно на деревянном блюде.       — Брат мой, прочтите молитву, — остановившись возле большого крепкого стола попросил приор, хитро сощуря оплывшие глазки, следя за каждым движением визитёра.       Северин не торопясь обозрел предложенные яства и, усмехнувшись, благословил трапезу, сложив католическое двуперстие. Привычным движением вознес руки к небу и принялся читать «Отче наш» на латыни, затем прочел похвалу Пресвятой Богородице, молитву Святой Троице, Трисвятое. Приор стал нетерпеливо приплясывать. «Терпи, раз уж решил меня экзаменовать!» — думал Инквизитор, привычно отчитывая знакомые строчки.       — И… благослови сию трапезу…       — А давайте уже жрать! — потеряв всякое терпение, хозяин с грохотом отодвинул стул, не дожидаясь, что это сделает прислуживающая за столом женщина.       Северин сел рядом, поискал взглядом салфетку, но, кроме ветхой тряпки, ничего не нашел. Наблюдая, как приор, засучив рукава сутаны, разодрал первого цыпленка и принялся высасывать из него горячий сок, набожно скривился. Вытер тряпкой руки и аккуратно преломил пирожок, лежащий на блюде, – из рыхлого нутра пошел приятный сытный пар, проглянула начинка.       — Благослови, Господи, того, кто испек этот шедевр, — медленно произнес, хотя есть хотел не меньше приора и был готов вцепиться зубами даже в старую говядину. Каждое блюдо, вносимое с кухни, благословлял и пробовал от него только один кусочек – боялся отравы.       Но приор не был намерен убивать гостей, а потому вскоре, окончательно раздобрев, особенно после пары бокалов густого красного вина (Севка вспомнил про припрятанную у Ромки бутылочку), доверительно принялся гладить посла по плечу. Слюнявя его ухо, зашептал:       — Ты даже не представляешь, как вовремя появился. Ведьмы везде! Вон смотри – стоит, руки сложила под передником, хитрая мерзавка, прячет когти. Как бы не так! Я всё знаю, всех предам святой матери инквизиции! Ох и попляшут они у меня в красных башмаках по углям! Вот на днях девка иудейская залезла ко мне в постель. Я после изнурительной молитвы только смежил веки, а она тут как тут и давай свои еврейские штуки выделывать. Горячая, дрянь! Обученная самим сатаной! Как тут устоять? Сам-то, небось, тоже грешен?!       Больше всего Северину хотелось сейчас послать всё к чертям и врезать этому пузатому сластолюбцу да чревоугоднику промеж глаз, но, морщась от запаха гнилых зубов, которым хозяин обдавал его с ног до головы, пробормотал только:       — Рахиль? Она христианка.       — Да какая она христианка? Как есть колдунья и развратница! Ох, попадет она в седьмой круг ада, поджарят ее там на раскаленной сковороде. — Здесь приору стало плохо, он побагровел, затем побледнел и принялся смачно рыгать на пол. — Её козни, — пыхтел в перерывах между рвотными позывами, — ее чары!       — А я думаю, плохое пищеварение. Вам надо ромашку попить и поголодать денёк-другой.       Приор недоуменно уставился на посла.       — Шучу, — стразу спохватился тот. — Несомненно, это бесовские силы.       И если Инквизитору приходилось нелегко, то Ромка отрывался по полной. Ему, как имеющему статус дикаря, навалили столько еды, что не съесть и за неделю! Вся дворня сбежалась посмотреть, как он будет утолять голод. Многие спорили, будет ли варвар пользоваться ножом или разорвет ветчину руками. А Ромыч просто ел, только радостно кивал и что-то мычал с полным ртом в ответ. Пиво в литровой оловянной кружке не переводилось – раз за разом суровый повар подливал ему хмельного напитка, важно прислуживая. В этой сытой атмосфере только одно печалило молодого парня – Рахиль. Бедняжку пихнули в какой-то чулан и крепко заперли дверь. «Сидит там, небось, в голоде и холоде, слезами обливается», — не переставая думал он. Роман пытался говорить, но все воспринимали его русский как туземный язык и только таращились, тыкая в гостя пальцами.       Меж тем трапеза подходила к концу. Внесли десерт – настоящее сливочное масло, нарезанное брусочками, и серебряные ножички для намазывания его на хлеб.       — А как там ведьма? — вскользь обронил Северин. — Кроме соблазнения, есть ещё грехи, более веские?       — И что бы вы еще хотели? Брат мой, по-моему, это прямое доказательство!       Приор искренне оскорбился и, сложив руки на внушительном животе, откинулся на спинку массивного стула.       — Я должен быть уверен, что она вступила в сношения с дьяволом. Хочу поговорить с осуждаемой.       Тяжко вздохнув, хозяин устремил тоскующий взгляд на пустые бокалы, в которых только минуту назад плескалось восхитительное вино.       — А я бы посвятил время более полезному препровождению – например богословскому диспуту. Как? Вы же не откажете мне в такой малости?       Внутри Северина похолодело. Несомненно, хитрюга подозревал его во многом и уж в самозванстве – однозначно!       — Сегодня я весь вечер буду в вашем распоряжении, а пока не отказывайте мне в такой малости, дайте поговорить с грешницей.       Внезапно глазки хозяина засветились точно масляные лампы, столько в них было липко-грязного понимания.       — Ах, вот вы о чем! Ну… поговорите!       Он многозначительно сделал ударение на последнем слове и, завернувшись в тогу молчания, величественно выслал гостя из трапезной.       Взяв тусклый фонарь, Инквизитор спустится в подвал. Старуха-проводница громко хлюпала носом и кряхтела, указывая путь. У самой двери долго возилась с ключами, шепча под нос то ли молитвы, то ли проклятия.       — Вот она, чертовка! Вы там поберегитесь, святой отец, кто знает… — и замолчала, видимо в душе желая чужаку помереть на месте.       — Дальше я сам.       Взяв огарок свечи, Северин приспособил его на каменном выступе так, чтобы он освещал малую часть камеры.       — Иди сюда! — повелительно прикрикнул на пленницу.       От страха и голода бедняжка уже не держалась на ногах. Тихо завывая, она поползла к спасителю.       — Ешь.       Вытянув из рукава два румяных пирога, сунул девушке и, пока та насыщалась, обливая слезами вкусное подношение, рассматривал ее. Невысока, но и не карлица, худышка, густые волосы цвета воронова рыла, глаза крупные, носик вздернут.       — Тебя обвиняют в колдовстве. Рассказывай, кому насолила.       Девица опустила веки и принялась теребить старую юбку.       — Я никому не причинила вреда, клянусь!       — Тогда почему люди говорят обратное?       — Я еврейка.       — Это не твоя вина. Говори, что делала? Совокуплялась с нечистым? Родила черного кота? Может, приносила в жертву младенцев? Ну, что набедокурила?       — Служила в этом доме. Белье стирала, огород полола, свиньям носила.       — Грамоте обучена?       — Могу разбирать написанные слова.       — Колдовские книги читала? Обряды знаешь?       С визгом Рахиль бросилась к монаху, целуя ему руки, закричала:       — Нет, святой отец, ни в чем не повинна!       А он схватил ее за густые пряди на затылке и, сильно дернув голову назад, едва ли не вцепляясь ей в губы, выдохнул:       — Врешь. А ну разденься! Живо! Скидывай свои тряпки.       Девушка густо покраснела: приказ инквизитора нельзя было не исполнить, но и природная стыдливость восставала против железной воли.       — Я не могу, так нельзя…       — А я не намерен с тобой пререкаться!       Злясь, Северин разодрал на спине «ведьмы» тонкую рубашку, рывком стащил юбку до колен, в сторону полетели передник и нижняя юбка. Заголосив, несчастная пыталась прикрыться руками, чем окончательно вывела из себя Севку. Размахнувшись, он засветил ей оглушительную оплеуху.       — Стой смирно! Ничего я с тобой не сделаю, только осмотрю! Руки опусти, дура.       Взяв фонарь, он присел на корточки и внимательно оглядел стройные ножки. Если не считать привычной грязи, не нашел иных изъянов.       — Родинки есть? Родимые пятна?       Девушка уже не могла говорить, подобно статуе застыла и только лила горькие слезы, которые скатывались по мягкому подбородку и падали на небольшую крепкую грудь. Северин поднялся, зачем-то пощупал живот, потом зашел за спину.       — Одевайся и не прекословь мне впредь, — сказал уже дружелюбнее и отвернулся, стараясь не глядеть на пленницу. — Так ты говоришь, колдовать не умеешь? А если бы умела, стала бы?       — Это грех, святой отец, — еще не оправясь от шока с насильственным раздеванием, поведала девица, зареванное личико так и вспыхнуло возмущением.       — Все мы грешники, — речь Инквизитора вдруг приобрела медовые нотки, и он даже откинул черный плащ, словно призывая к откровенности. — Не согрешишь, не покаешься, дочь моя. Ну же, не стесняйся, открой мне свое сердце, и я спасу тебя от костра.       Он приблизился, тихо, бесшумно, словно спорхнул с пьедестала. Улыбаясь, поднял двумя пальцами тонкое личико девушки, обдавая ее тёплым дыханием, прошептал:       — Отдайся мне…