Только падая в бездну, я расправляю крылья

      Режущий жуткий свист заставил содрогнуться всех, кто был в комнате, а служанки в страхе зажмурились. Северин, приняв на худосочное плечо хлесткий удар толстых кожаных ремней, не тронулся с места и даже не закусил губ, хладнокровно глядя серыми омутами глаз в лицо своего мучителя. Кровь тонкой алой струйкой потекла по бледной коже, обрисовывая изгиб остро выступающей ключицы.       — Да будет благословенна твоя рука, — прошептал, тяжело переводя дыхание, не отводя взгляд.       Мелкого крысёныша обескуражила стойкость жертвы, и он, вложив всю силу в хиленькие мускулы, еще несколько раз опустил тугие кожаные веревки на голую спину парня, раздирая кожу, вызывая обильные потоки крови. Испугавшись пытки, жирный приор схоронился за одну из служанок, вцепившись ей в плечи, испуганно завопил:       — Покайся! Скорее покайся!       — Каюсь, что был с еврейкой, хотя и не получил должного удовлетворения.       — А почему? — отстранив руку, мучитель нагнулся к истязуемому. — Может, потому, что она превратилась в черную кошку?       — Нет, это мой раб помешал.       — Выходит, твой слуга более праведный? Дикий рус, оказывается, добродетелен?       — Выходит так.       Северин не оправдывался, но и Ромку не превозносил. Честно получив двенадцать ударов, попросил только помочь ему встать. Одна из служанок принесла новое полотенце и стала промокать кровь.       — Соль, у вас есть соль?       — А что вы хотите, святой отец? — прошептала служанка в ответ на странную просьбу.       — Хочу посыпать себе под дверь, чтобы ни одна ведьма не смогла переступить порог.       И пока соль не была принесена, страдалец никому более не разрешил касаться изорванной спины – даже Ромке. Отведенный наверх, в гостевую комнату, он вдруг лег животом на широкую лавку.       — Возьми кувшин, высыпи туда три горсти соли, влей теплой воды до краёв и размешай. — Не спрашивая, друг поторопился исполнить приказ. — А теперь смачивай полотенце! лучше, лучше мочи! не отжимай! прикладывай к ранам!       — Ты рехнулся – соль на кровь?! Это же больно!       — Больно будет, когда мясо на мне гнить начнет. Лей!       — Но, Севка, ты же…       — Ладно! Доставай ремень. Не стой, действуй!       Дав прикусить толстый байкерский ремень, спрятанный под ворованной рясой, Роман в последний раз с сожалением вздохнул и плеснул соляной раствор в кровяное месиво. Стараясь не думать, машинально принялся обтирать мокрым полотенцем хлюпающие края глубоких иссечений. Было что-то неправильное, даже жестокое в его действиях. Содрогаясь всем телом, его друг глухо стонал, плевался и сквозь сжатые зубы нечленораздельно крыл по-русски новоявленного эскулапа, а потом вдруг внезапно затих. Ромка, испуганно упав на колени, отведя светлые волосы от мертвенно-бледного лица, увидел дрожащие, искусанные в кровь губы. Сдерживая слезы, он просил прощения и снова лил спасительную воду из глиняного кувшина.       Северин прогрыз его ремень почти насквозь… Оставшийся день ничего не ел, не вставал и вообще отгородился от всего мира в молчании.       К вечеру, когда стало совсем тошно, Ромка спустился вниз. Здесь шла обычная суетливая жизнь. Две болтливые служанки скребли деревянный пол металлическими щетками, обсуждая утренний случай. Во дворе разгружали телегу с мешками. Возница, приземистый мужик в мятой шляпе, покрикивал на худого изможденного работника, а тот, сгибаясь почти в три погибели под очередным мешком, едва переставлял ноги. Немного не дойдя до кухни, он вдруг запнулся и чуть не упал. Ромка поддержал бедолагу, снял мешок с плеч и сам дотащил ношу до двери. Туда же перекидал и оставшийся груз, чем заслужил загадочную улыбку кухарки. Взяв парня за локоть, она провела его в подвал – низкую сводчатую комнату, бывшую складом, – показала, куда лучше разместить муку. В награду вспомошник получил круглый хлебец и кусок холодной говядины с луковицей. Заметив, какими голодными глазами смотрит на него больной работник, отдал снедь и, присев на корточки, похлопал несчастного по спине.       — Чего уж там, ешь, слабосильный. Когда еще придётся попировать?       Кухарка, заметив милостивый жест, снова как-то таинственно улыбнулась, выпростав из-под передника полные белые руки, поманила Ромку к себе. Сняв с шеи странный амулет, быстро сунула ему, шепча что-то на своем языке, и быстро пошла прочь.       Безделушка при свете тусклой масляной лампы выглядела вполне невинно: две птички – голубь и ворон, – раскрыв крылья, летели по несуществующему кругу, соединяясь клювами и хвостами. Обычная грубоватая поделка из бронзы, начищенная песком, сияла и переливалась. Очевидно, женщине она была очень дорога: стертые с одного края крылья, несомненно от частых прикосновений, наводили на мысль о том, что кухарка использовала вещь в молитвах. «Зачем она дала её мне?» — задумался Роман, так и сяк вертя странный предмет и не зная, что с ним делать, но, заслышав шаги на лестнице, живо убрал штуковину в карман.       Брат Жуан Астурийский, он же «подлый крысёныш» в Ромкином определении, гремя сандалиями, спустился в подвал. Его тощие лодыжки вкупе с сухими старческими пятками – первое, что появилось в поле зрения Ромки, и только потом – рваный край серого подола и худые цепкие ручонки с обломанными грязными ногтями. Придерживая складки монашеского одеяния подобно старой чопорной даме, пришелец спустился по каменной лестнице и, наткнувшись на дикаря, вздрогнул. Нехорошо оскалился, принялся шарить глазками по углам, выискивая только ему ведомую добычу. Ромка тоже ощетинился, с ненавистью следя за его шмыганьем между столами и шкафами. Совершенно не стесняясь, встав на четвереньки, брат Жуан поскрёб пол под одним из стульев и довольно оскалился, насобирав в ладонь мусор. Не желая и дальше светиться, парень вышел на свежий воздух – здесь хотя бы было не так душно и противно.       Хорошенькая девушка у колодца налила ему полные пригоршни воды. Вымыв лицо и напившись, он уже хотел вернуться к себе и показать Севке загадочный амулет, как вдруг обнаружил его пропажу: в кармане оказалась дыра, которую он поначалу не заметил. Вполне вероятно, подарок упал в кухне, но возвращаться туда не хотелось, потому, почесав голову, Ромка вернулся наверх, найдя Инквизитора в том же незавидном положении.       Ночь прошла спокойно, если не считать, что всё те же кающиеся грешники до утра во всю силу луженых глоток распевали покаянные гимны и вновь хлестали себя по грязным спинам. Северин дважды просил пить. Мешая воду с вином, Роман подносил к потрескавшимся от жара узким губам прохладный напиток, чувствуя себя без вины виноватым. Видимо, друг это понимал и потому сочувственно усмехался.       — Ничего, — шептал, — бывало и хуже…       Всё время просидев рядом, Ромка на рассвете отключился. Раннее утро застало их вымотанными: одного от жуткой боли, другого – от бессонной долгой ночи. Присев на скамье, Северин издал слабый стон:       — А этот монах знает толк в порке… Как там приор? Покаялся?       — Не-а, всё по-прежнему. Разве что слуги с ног сбились, обслуживая пришельцев.       — А как их злыдень-предводитель?       — Вынюхивает местность, вчера пол ковырял зачем-то.       — Плохо дело… боюсь, он настоящий инквизитор. Слушай меня, — Севка вцепился холодной рукой в Ромкину одежду, — бежать нам надо!       — И оставить Рахиль в беде? Вспомни, как она тебя просила, как на тебя надеялась?       — Я вправе отказать!       — Нет! Ты не такой! Ты вон на дьявола попер! Сдуру, конечно, но попер!       Северин замолчал, опустил налившийся холодной яростью взгляд – было заметно, что он борется с собой, с собственным чувством самосохранения и чем-то еще, тайным и вероятно стыдным. Наконец сглотнув невидимый ком в горле, спросил совсем иным тоном. И куда подевалась его заносчивость, когда он, едва выговаривая умоляющие слова, прошептал:       — Ты желаешь её спасения всей душой? Ты будешь счастлив с ней? Любишь её? Поэтому ударил меня, да так, что башка до сих пор шумит?       Опустив голову, Роман вздохнул. Боясь глядеть в воспаленные глаза друга, только коротко кивнул.       — Послушай, у тебя будут еще миллионы девушек, всяких, гораздо лучше неё! Вот выберемся, клянусь, я найду тебе целый гарем и все они будут тебя любить!       Голос Северина дрожал, он понимал, что говорит откровенную чушь, но сейчас, будучи полностью растерянным, не мог собраться и мыслить здраво. Он хватался побелевшими пальцами за грубый рукав Ромкиной рясы, искал глазами его взгляд. Тот лишь мягко отстранил его и, встав, вышел из комнаты.       Инквизитор упал лицом на жесткую скамью, сдерживая в груди звериный крик. Неслышный никому отвратительный смех всё звенел и звенел в ушах: «Ты труслив и слаб! Даже нацепив чужие тряпки, снятые со святого, ты святым не стал. От тебя требуют жертву, но ты ведь не готов её принести! Давай поплачь, потом успокойся и найди утешение в другом – здесь есть немало желающих, могу подсказать…» Несмотря на страшную боль, пронзившую исплосованную спину, он встал, кое-как накинул плащ и, зачерпнув горстью стоялую воду в медном тазу, бросил себе в лицо.       Отец Жуан был сильно удивлен, заметив избитого накануне отца Северина, входящего в часовню. Утренняя месса подходила к концу, оставалась самая малость – причастие в алтаре. Приор раздал немногочисленным прихожанам облатки – маленькие пресные лепешечки. Хор пропел благодарственные молитвы. Кающиеся грешники чинно покинули узкую часовню, задевая длинными одеждами старые, рассохшиеся скамьи. Брат Жуан торжественно поднял на вытянутых руках священную чашу, умоляя небеса благословить претворение вина в кровь. Под его громкий молитвенный речитатив Северин вдруг упал на колени, степенно перекрестился и пополз к алтарю. Увидев такое религиозное рвение, приор застыл. Выпятив живот, колыхаясь вторым подбородком, заверещал:       — Встаньте! Немедленно встаньте, брат мой! Вы принесли покаяние, грех вам отпущен!       По лицу мелкого крысёныша зазмеилась довольная ухмылка. Скосив один глаз на униженного выскочку, он быстро закончил с Предосуществлением Даров и, поставив чашу на алтарь, оскалился:       — Ваше смирение, брат, радует Господа! Испейте из Святого сосуда.       Высохшие, в старческих темных пятнах, руки хищно держали чашу из толстого полупрозрачного стекла в изящной золоченой оправе. Сойдя с возвышения, отец Жуан милостиво склонился над Северином.       — Вы должны встать. Не следует принимать святое приношение на коленях.       Дрожащими руками тот осторожно поднес к губам драгоценную чашу и, не спуская взгляда с Жуана, отпил ровно половину, после чего передал чашу приору. Святой отец попытался отмахнуться.       — Недостоин, — прошептал, но, подчиняясь немому приказу двух инквизиторов, после некоторого раздумья всё же принял чашу. Зажмурившись, сделал несколько глотков. По лицу пробежала тень, когда приор передавал Священный сосуд, однако он быстро справился с волнением и, тяжко дыша, сел на скамью, обмахиваясь белым алтарным полотенцем.       Застыв на месте, брат Жуан смотрел на него, не торопясь заканчивать священнодействие. Внезапно лицо приора побагровело. Он громко закашлялся, изо рта пошла пена. С отвратительным рыком извергнув проглоченное, он упал на четвереньки, застонал, завертелся на месте. Жуан схватил Северина за руку.       — Смотри, что Святое Причастие делает с грешниками! Он проклят!       — Да, — не меняясь в лице, холодно ответил тот, — его место в Преисподней.       Подобрав полы длинных одеяний, они осторожно обошли корчащегося на полу несчастного приора, рассматривая с разных позиций его нечеловеческие муки, отмечая, как густо кровь, перемешанная с рвотой, забрызгала белый каменный пол. «Отмыть будет трудно», — отвлеченно подумал Севка, желая скорейшего окончания жизни ничтожного человека. Отойдя вглубь храма, присел там на скамью, закинул ногу на ногу со скучающим видом.       Брат Жуан, напротив, истово перекрестившись, опустился на колени рядом с умирающим и стал читать отходную молитву. В этот момент его глаза горели неподдельным состраданием и немного раскаяньем. Вскоре приор затих, и только сочащаяся струйка грязной крови еще оживляла застывшие черты.       — Я скажу прислуге, — пользуясь моментом, Северин вышел за дверь и только тогда, сжав кулаки, беззвучно закричал: «Какая же ты мразь, Жуан! Ты посмел отравить Святое Причастие!»       Задыхаясь от гнева, Инквизитор прислонился спиной к холодной стене, царапая обломанными ногтями штукатурку. Его трясло, но в отличие от приора признаков отравления не было. Хотя такой исход и мог иметь место, но почему-то Жуан выбрал Севку, а не своего собрата. И дело даже не в изодранной шкуре парня и не в его показном покаянии – нет, здесь было что-то еще, чего Северин пока не мог понять. А ведь ему не откажешь в уме, не зря он полз на коленях через весь храм: он выбирал ракурс, с которого мог получше рассмотреть содержимое чаши в руках гнусного врага. Там, в часовне, напротив окна, в лучах заходящего солнца он сумел разглядеть темный осадок: содержимое Святой чаши как бы распалось на две составляющие – это то, чего не могло быть с настоящим вином, ведь в приготовлении его смешивали только с кипятком. Значит, отрава осела на дно и верх был более-менее безопасен. Жуан знал эту особенность, потому первому поднес чашу Северину.       Ромка нашел друга в конце коридора и едва сдержал крик удивления – таким Северин еще никогда не представлялся ему: злобный, бледный до синевы, с дрожащими от ярости губами.       — Он недостоин, — прошипел на немой вопрос в глазах соотечественника, и Ромка понял: отцу Жуану конец.