Только падая в бездну, я расправляю крылья

      А дальше? Дальше началось сумасшествие, безумное желание еще одной дозы, за которую он готов был отдать всё: сначала тело, а потом и душу. Севка мчался в какой-то непреодолимой карусели событий, в отвратительной мешанине потных, грязных тел, не отдавая себе отчета о происходящем. Лишь одно спасительное забытье было его целью, в котором он раз за разом совокуплялся с звездноглазым обольстителем и млел от удовольствия.       Он плохо помнил, что происходило в реальности, наркотический сон владел им, и юный Инквизитор не искал спасения, более того – он его не хотел. Лиц не запечатлевал – они сменялись так часто и были так похожи: искаженные похотью черты, грязные вонючие губы, прикосновения, оставляющие алые метки на коже. Ему шептали в уши сущий вздор – он соглашался со всем, порой пускали кровь и слизывали её черными языками, но чаще насиловали по несколько часов подряд. «Это твоя жизнь, к ней ты был предназначен», — вкрадчиво шептали внутренние голоса, не встречая возражений. Лишь мутный стакан с разведенным наркотиком занимал его мысли, пока сознание не ускользало…       Всё изменилось, когда нагрянула полиция. Те не стали церемониться: кто мог ходить, того спускали с лестницы и запихивали в низкую черную машину; тех же, кто подобно Севке мог только тупо мычать, обнимая заплеванный пол, вытаскивали по одному за ноги. Били не сильно, чтобы пришли в себя, потом всю ночь держали в холодном обезьяннике. Кто-то из торчков, очухавшись, начинал кричать от ломающей кости боли, умоляя о дозе, кто-то, напротив, закусился и ждал освобождения, чтобы выйдя сразу начать поиски. Отсаживали по одному, выясняли родственников, развозили по домам. Отца Севкина закатали в каталажку за организацию притона, где он благополучно помер спустя два дня. Успев при этом подписать квартиру одному из оперуполномоченных, в благодарность «за спасение от нариков». Потому выйдя, точнее будучи выпихнутым на улицу у парня, уже не было папы и крыши над головой. Никого, кроме друга, который видя ломку Северина поделился последним наркотиком. Потом этот же друг продал его трем извращенцам, ненадолго, на пару ночей, потом был интеллигент, который отмыл мальчишку и даже уложил на белые простыни, перед тем как несколько часов … впрочем за каждым таким случаем он получал вожделенную «соль» и на насколько часов погружался в блаженство. Однажды его снял черный человек, судя по одежде и тому как закрывал лицо медицинской маской, кстати тоже черного цвета. Тот недолго торговался, понимая, что товар уже поношенный и вряд ли представляет большую ценность все согласился, с суммой запрашиваемой сутенером. К удивлению Северина его накормили и дали время отдохнуть, вколов легкий наркотик что бы был живее, провели по комнатам показывая странные предметы в виде старых книг, и не менне древней мебели. — Библия? С трудом ворочая языком он ухватился на корешок одного из фолиантов. — Сможешь прочесть? Она на латыни. — Конечно, я этому учился. Давно. Черный человек извлек книгу и раскрыв положил на стол. Указав Севке стул, опустился рядом. Будущий инквизитор прочел и перевел несколько абзацев, а затем поднял на сидящего глаза. — Это сатанинская библия? — И это угадал! Что ж, пожалуй, ты можешь быть нам полезен, далеко не в качестве жертвы. С тех пор у молодого инквизитора началась иная жизнь, поначалу его проверяли не допускали до ритуалов и давали строго ограниченное количество информации, он не возражал, никуда не лез без разрешения и демонстрировал всяческую покорность. Даже если приходилось проводить день без дозы, не шумел и не заискивал, сжав зубы, сидел в углу отведенной ему комнатушке и тряяся от едва сдерживаемой боли. Периоды без наркотиков всё удлинялись, хорошее питание и возможность мыться, носить чистую одежду, постепенно делали свое дело и спустя год перед великим магистром представ совсем иной человек. Будучи облачен в ритуальный черный плащ с грубо отпечатанной пентаграммой Северин стоял прямо, немигающий взгляд был направлен на сидящего на возвышении, человека. Тот долго рассматривал новичка, изученное накануне досье свидетельствовало о нечеловеческой силе воли неофита, но не давало никаких предположений о состоянии его души. — Прошел год, как ты здесь. Я хочу знать твои мысли. — Я хочу уйти в монастырь. — Ты выбираешь неверный путь. — Меня спросили о мыслях, а не о действиях! И если господину будет угодно оставить меня здесь, я подчинись, потому что не имею своей воли. — Мне нравится твой ответ. Я даю тебе еще год послушания сатане, и в такой же день снова задам вопрос. Впрочем, в награду, ты получишь некие послабления, поверь нам нужны люди и с другой стороны. Теперь Северин изучал ритуалы, читал и переводил книги, участвовал в жертвоприношениях, за последующий год он узнал много недоступного даже рядовым сатанистам, и когда ровно через год он опять предстал перед спрашивающим, то ответ звучал еще более твердо. — Монастырь? Твоему повелителю будет сложно поддерживать тебя там. Сможешь ли самостоятельно выжить? Ты слаб здоровьем, изможден телом, в конце концов ты содомит, нужен ли твоему Богу такой блудный отщепенец. — Это не мне решать. — Здесь ты проживешь долгую уважаемую жизнь, познаешь тайны мироздания, здесь ты получишь то, что другие даже не в состоянии осмыслить! Даю тебе еще год, и если твое решение не изменится, я отпущу тебя. Дождливым осенним днем Северин покинул место, где провел три года, с легкого плаще с зонтиком тростью, он медленно уходил по мокрому асфальту, старательно обходя лужи. Ему вслед смотрели двое. — Он вернется? — Он вернется, но уже более сильным. И принесет нам нужные знания. Монастырь встретил неприветливо, так и так разглядывая его документы старик привратник, наконец решился и проводил новичка к отцу-настоятелю. Как и иных пришедших поработать в тихую обитель, ему поручили самую грязную и тяжелую работу, Северин не возражал, копал землю, таскал камни, возил тяжелую тачку с раствором, к весне простудился, слег. Лечили здесь же в монастырской больнице, к сожалению, не слишком усердно, потому к концу апреля понадобился исповедник. Дела больного были совсем плохи, его рвало кровью и худоба превысила все разумные пределы. Ожидая священника Северин лежал на серой простыне вытянув худые руки поверх одеяла, тяжело и надрывно дыша. Слыша, как усаживается рядом на стул священник, глубоко вздохнул. — Мне надо исповедаться. — Слушаю тебя, раб Божий. Усмешка исказила тонкие губы. — «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего.» Исповедующий замолчал, удивленный ответом умирающего. Закрыв глаза Северин продолжил. — Ибо я имел уши и слышал, а потому не следую тупо закону. Я хочу жить и служить, но для этого мне надо оставить многие грехи в прошлом. Не более десяти минут Северин методично перечислял свои прегрешения, при этом не открывая глаз, словно глядя куда-то внутрь, себе в душу и когда закончил твердо подытожил. — Я искореню все, о чем сейчас говорил, если Бог даст мне шанс. Прошу Вас помолиться обо мне. Отец Григорий накрыл голову Северина епитрахилью, сложив пальцы, осенил его крестообразно. — Открой глаза, блудный сын. Взгляд бывшего воспитанника не изменился все такой же сухой, мутный от высокой температуры. Скользнув равнодушно по лицу священника мальчик снова прикрыл ресницы. — Уходи. А потом он долго лежал как мертвый, и только слегка приподнимающееся грудная клетка, говорила о теплящейся в тщедушном теле искре жизни. Отец Григорий тоже долго сидел, думал -как же так получилось, что он оттолкнул доверившегося ему ребенка, почему он это сделал? Поверил женским сплетням? Или хотел им поверить? Или, застыдился проявления столь горячих чувств мальчика? Вывод только один — он струсил. Тяжело поднявшись подошел к монашке исполняющей здесь послушание ухода за больными, отвел ее в сторонку. — Ты мне его выходи, вот, — в подол форменного фартука отец Григорий сунул всю наличку которая у него была, — если мало, не стесняйся проси. Этот парень мне очень дорог, ему нельзя сейчас умирать.

***

Утро инквизитор встретил в библиотеке положив голову на раскрытую книгу, он сладко спал, пока твердая рука отца Жуана не пресекла блаженное неведенье. — Ты пропустил утренние молитвы, и это начинает входить в привычку! Накладываю на тебя епитимью — двести поклонов в главном храме, но это потом сейчас нам надо собираться. Кстати, твой дикарь заходил, вон он и сейчас сидит у двери. — Да пошел он, — чисто по-русски, выругался Севка, пытаясь пригладить взъерошенные седые волосенки, и принять хотя бы мало-мальски приличный вид. Отец Жуан исподлобья смотрел на хорохорящегося молодого коллегу, с кривой усмешкой поигрывая отполированными от частых прикосновений четками. Впрочем, собирались недолго, Ромке удалось поймать свою старую кобылу, и даже влезть на нее без помощи, мулы отдохнув за прошедшие дни так и рвались в путь. — Штразбург — крючковатый палец отца Жуана уперся в горизонт, откуда показались пики и крыши высоких готических зданий, — они все там! — Они, — выпав из раздумий встрепенулся Северин, — кого конкретно имеет в виду святой отец? — Пропавших сестер монастыря Непорочного Зачатия. Эти святые женщины откликнулись на просьбы о помощи несчастным жителям города и взяв только самое необходимое, ушли за стены. Подхлестнув мула сорванной хворостиной и выведя его из полудремотного состояния Северин подъехал почти вплотную к отцу Жуану. — Происки сатаны охватили почти весь город, люди побросали свои привычные дела и предаются разврату на улицах. Я немного слышал о плясках святого Витта, ты возможно тоже. С ними нам и придется столкнуться. Местные главы гильдий уже отчаялись остановить беснующихся, потому направили папе Льву Х, прошение. Потому я и здесь, а намеренья Бога на счет тебя мне неизвестны. — Танцевальная чума? — Задумчиво протянул Северин, — да я читал о ней, выходит сейчас одна тысяча пятьсот восемнадцатый год, Эльзас? Усмехнувшись отец Жуан ничего не сказал, только ускорил бег своего длинноухого скакуна. — Страсбург, занесла же нас нелегкая. На этот раз с Северином поравнялся Ромка, довольная Рахиль сидела сзади крепко держа парня за талию. — Ты что-то выяснил? — Шестнадцатый век, граница между Францией и Германией, самое начало реформации. Ренессанс! Мы влипли конкретно. Впрочем, сам увидишь. Кстати, почему эта девка еще здесь? — Я не мог ее оставить одну, в пустом монастыре. — И похоже подписал ей смертный приговор, славные жители города Страсбурга, не привечают её племя. Брось её, прямо здесь, пусть идет куда хочет! — Нет! Она моя! — Придурок, подумаешь трахнулся пару раз и уже готов умереть за неё? А как же я? Разве не меня ты должен защищать? — А по моему ты и в одиночку неплохо справляешься, а уж если брат Жуан рядом, так вы вообще непобедимы! В отместку выкрикнул Ромка, хотя понимал слова друга не лишены смысла и своими грубыми словами наносит ему удар в сердце. Он заметил, как сгорбилась спина Северина, как он опустил голову, стараясь незаметно вытереть непрошенную слезу. — Ром, не надо. Пожалуйста. Больше они не говорили, вскоре копыта мулов застучали по булыжной сотовой и привратники пара мужиков бомжацкого вида хмуро окликнув, проверили поданные документы. Говорил в основном отец Жуан, Северин хотя и имел способность к языкам, больше вслушивался в неторопливый говор, кивая как ему казалась на особо важных моментах. Ромка молчал, но руки девушки не отпускал, она же горячо дышала ему в плечо, искала взгляда влажными черными глазами. Уладив формальности, один из стражников крикнул, чтобы отодвинули засов и пустили пришельцев за городскую стену. Ведя в поводу мулов и лошадь, инквизиторы двинулись в темноту старинного донжона, и сразу услышали резкую мелодию, словно кто-то не особо умелый пытался наиграть на флейте плясовую. — Спокойно, — заметив как встрепенулся Севка, равнодушно пробормотал старший товарищ, — не теряйте достоинства, сын мой. Ромка тоже поежился, ему вдруг показалось как сильно потянуло сыростью от старых облупленных стен, от запаха тления и плесени запершило в горле. И если бы не горячие объятья Рахили, вряд ли бы он осмелился проехать дальше, слишком уж пугающие были эти звуки одинокой флейты. А вскоре и ее хозяин, сидящий у самых ворот, нарисовался. Колоритный мужчина, в серой поношенной накидке с капюшоном, неумело держа инструмент пытался выдуть из него нечто похожее на мелодию. Заметив въезжающих неуклюже вскочил и принялся кланяться до земли. — Хвала Благословенным Небесам, святые отцы! Избавьте нас от происков дьявола. — Дьявола? — Хитро сощурился отец Жуан, — он сам сказал вам об этом? Мужик оторопел, но быстро нашелся. — А что же это как не козни лукавого? Женщины города совсем ополоумели, детей побросали, мужей забыли, пляшут на главной площади словно цыганки! Это дьявол вошел в их члены, он дергает их за ниточки, святые отцы, умолю проведите обряд! Верните нем супруг! — Я понял добрый христианин, понял! Пиная своего мула коленками, отец Жуан постарался побыстрее отделаться от навязчивого флейтиста, тот же совершенно не хотел расставаться, схватившись за хвост Ромкиной кобылы поплелся следом, время от времени громко вздыхая. Картина открывшаяся взору приехавших поразила бы любого человека родившегося в четырнадцатом или пятнадцатом веке, но для Северина и Ромки, зрелище сотни беснущихся женщин абсолютно не впечатлило. На рок-фестивалях и не такое приходилось видеть, и в гораздо более крупных объёмах.