Пациент

//- Сеанс четвёртый. Антон, ты где теперь? Что чувствуешь?// ...Он ни словом тогда не обмолвился, как приехал. Сдержанный, сосредоточенный какой-то. Я не стал тревожить его перед сеансом. //- Лето заканчивается. И хоть отдыхающих в бархатный сезон только прибавляется, для меня конец августа всегда окрашен в какие-то приглушённые цвета. Это меланхолия, вероятно. Мама приехала погостить и забрать меня. Я всегда грущу перед отъездом. Погода сейчас стоит самая комфортная – не так изнуряюще жарит днём, зато ночи гораздо теплее, чем в июне. Мы не виделись с Ксесарьками несколько недель. Всё перепуталось, смешалось... Ксения заходит, конечно. Пьём чай на веранде. «Он теперь целыми днями пропадает на школьном стадионе – гоняет с местными в футбол. Ты знаешь, он так изменился... Нет, я конечно рада, что он нашёл себе новых друзей и не сидит целыми днями перед компьютером, но... мне так не хватает наших купаний и прогулок!» – внезапно голос её дрожит и она рывком прижимается ко мне… Она одна не считается. Ксесарьки – это банда. «...Они хорошо проводили время вместе, - слышу утром голос тёти из кухни, видимо, рассказывает маме про моих друзей, – Девочка, по-моему, влюблена в Антона, а мальчик тянется за ним как за старшим братом», - они обе тихонько смеются… ...Возвращаемся под вечер с мамой и тётей от знакомых. Вдруг замечаю вдалеке идущего навстречу Арсения. Прихрамывает, правой рукой придерживает левую за локоть. Видит меня, тормозит и оглядывается, куда бы свернуть. А некуда – до ближайшего проулка метров сто в обе стороны. Он растерян, и готов повернуть назад, но я ускоряю шаг и двигаюсь ему наперерез. Подхожу. «Что с тобой?» - не здороваюсь, не хочу смущать ещё больше, - «Ничего», - хмурится. Присматриваюсь, ещё и губа разбита, - «Ты подрался?» - «Ну и что?» -нос-кнопку привычно вздёргивает вверх, господи, как я давно тебя не видел... Сажусь на корточки, осматриваю ногу – чуть выше колена большая гематома, но вряд ли что-то серьёзное. Осторожно отнимаю его пальцы с локтя левой руки – кожа сильно содрана и кровь сочится. «Пойдём! – решительно подпихиваю его в сторону дома тёти, приобняв за плечи, - надо остановить кровь и промыть рану». Вопреки моим ожиданиям, идёт. Молчим всю дорогу. Дома позволяет подставить локоть под струю воды из-под крана, тихо шипя. И громко ойкает, когда я, не скупясь, поливаю рану йодом. «Терпи, коза, а то мамой будешь!» - подбадриваю его, старательно налепляя пластырь. Когда с рукой покончено, перехожу к ноге. «Бой хотя бы был на равных?» - кричу из соседней комнаты, куда отправился в поисках мази, - «Нет, я был их выше», - отвечает. «Их? – спрашиваю, подходя, - их что, было несколько?» - «Трое» - «Охренеть, трое на одного???» - «Плевать, я всё равно победил». Смазываю синяк мазью. «Готово!» - поднимаюсь с корточек и встречаюсь с его глазами. Теряюсь снова, как тогда, на пляже. Но в этот раз меня спасает разбитая губа, про которую я, в попытках не смотреть на него, почти забыл. Снова веду его в ванную и пытаюсь оттереть засохшую кровь краем смоченного в воде полотенца, но ему больно, и мне приходится делать это руками. Аккуратно придерживаю его за подбородок и вожу вдоль ранки пальцами, постепенно отмывая кожу и стараясь не задеть чувствительное место. Он смотрит на меня, не отрываясь – я чувствую это. Как чувствую и то, что мне невероятно страшно посмотреть в ответ. Гнетущая тишина давит на уши и куда-то под рёбра, становится физически тяжело выносить это, и я с облегчением отрываюсь, наконец, когда всё сделано и практически сбегаю из ванной в поисках спиртовых салфеток, которые, как услужливо подсказывает память, водятся в тётиной тумбочке у кровати. Арсений терпеливо и всё так же молча ждёт меня на прежнем месте. Я прикладываю сложенную салфетку к его губам, и он отмирает – вскрикивает, дёргаясь от боли, и пытается отнять мою руку. Я послушно убираю салфетку и тут же начинаю со всей силы дуть на ранку, пытаясь облегчить жжение. У него слёзы в глаза набегают, он пытается сдержать их и поднимает лицо кверху. И я останавливаюсь на вдохе. Вид его доверчиво вскинутого подбородка, тонкой пульсирующей шеи и припухших губ дурманит меня до беспамятства. Всё, что находится в ванной комнате, вдруг начинает стремительно кружиться вокруг, сливаясь в струящийся свет и оставляя нас в эпицентре ослепляющего смерча. Я могу устоять, только ухватившись взглядом за Арсения, и я смотрю, не отрываясь, больше не пытаясь сдержать жадность своих глаз. Шум набегающих волн в голове сменяется глухими ударами за грудиной чего-то тяжёлого, когда Арс медленно опускает голову и смотрит мне в глаза своими. Сейчас они цвета Азовского моря – дымчато-серые, с зелёным отливом. Они манят, и я больше не боюсь – мне не страшно утонуть в них, раствориться, как Ариэль в белой морской пене… «Антон!» - меня резко встряхивают, я растерянно моргаю и пытаюсь сфокусировать зрение. Резкий запах, минуя рецепторы в носу, ударяет сразу в мозг. Очертания предметов вокруг приобретают чёткость, и до меня наконец доходит, что Арс держит возле моего носа спиртовую салфетку и зовёт. Я опускаю голову вниз и тяжело дышу, закрыв глаза. «Ты слишком сильно начал дуть, это называется перенасыщение кислородом», - успокаивает меня Арс, гладя по плечам. Нет. Это называется перенасыщение тобой. Выходим из ванной и сталкиваемся с недоумёнными взглядами мамы и тёти, которые уже вернулись с улицы. Вскоре уже все вместе пьём чай на кухне и слушаем просьбы не связываться с местными. Выхожу проводить его. «А где твой велик? - спрашиваю, - Ты же пешком осиливаешь до ста метров, не больше...» Арс усмехается: «Видимо, придётся учиться ходить заново – мой верный конь взят в плен» - «Не понял, - хмурюсь, - ты же победил?» - «Я дрался за идею, не за велик. Его просто умыкнули в процессе, а у меня уже сил не было отвоёвывать ещё и его»... «А ну, пошли», - действительно чувствую себя в этот момент старшим братом, который идёт впрягаться за мелкого, - «Антон, не парься, плевать!» - волнуется Арсений, но меня не остановить – технику своего ловца рапанов я верну! «Что за идея-то?» - спрашиваю его по дороге к школе, - «Да так, трепались много...», - и после небольшого давления с моей стороны рассказывает, как застукал одного из парней за разговорами о том, что в следующем учебном году обязательно попробует «ту Ксеньку из параллельного класса на вкус». «Я и не раздумывал сильно, кулак сам ему в нос заехал, говорю, сначала свою кровь на вкус попробуй, сволочь, - рассказывает Арс, - ну, он драться не стал тогда, а позже, после футбола, подкараулил с дружками...» «Я и не знал, что ты у нас такой бешеный», - смеюсь, - питерская интеллигенция уже не та. Вот Ксюха-то удивится...» - «Не вздумай ей ляпнуть!» - «Сам расскажешь?» - «Ещё чего, пусть учится спокойно, я надеюсь, охотку-то я тому хмырю поубавил к ней подходить, так лучше пусть не знает ни о чём» - «А как боевые раны объяснишь?» Задумался. «Упал?» - несмело выдаёт. Переглядываемся и ржём. «Ладно, - говорю, отсмеявшись, - скажи, что во время игры на соперника неудачно налетел, это куда реалистичнее» - «Точно! Как сам не допёр? Спасибо!» - «Нет, серьёзно, ты же раньше футболом не увлекался от слова совсем, что так резко потянуло-то?» Смотрит под ноги: «Я просто подумал, что все нормальные пацаны играют в футбол, а я ведь тоже нормальный пацан?» Блин, вот оно что. Останавливаюсь, поворачиваю его к себе: «Арс, ты не просто нормальный пацан, ты самый конкретный чувак, которого я видел в своей жизни. Твоим планам на будущее позавидует любой стратег-менеджер. А твои навыки владения компьютером дадут тебе фору в сто очков перед сверстниками! А как вы бесстрашно с сестрой под водой по ночам еду добывали? И фотки у тебя загляденье получаются! Арс, ты крут, и в свои 12 лет уже охрененно много знаешь и умеешь! И удар поставлен. Не надо никому ничего доказывать, глупо на это тратить жизнь! Занимайся тем, что любишь. Только это приносит счастье». Улыбается. Привстаёт на носочки, чтобы обнять меня. Ужасно тактильное существо. «Я не хотел, чтобы ты думал про меня, невесть что, после того... Ну, знаешь...» - шепчет на ухо, - «То, что ты охуенно целуешься, лишь дополняет общую картину твоей великолепности», - тоже шепчу. Потом теряюсь, вдруг он не про это? Но он так сияет после моих слов, что понимаю, нет, про это. Отвоевать велик после такого ничего не стоит. Пацаны сдуваются на этапе переговоров – уж что-что, а аргументированно обрисовать ситуацию и её последствия я умею. Идём от школы победителями, в какой-то момент садимся – я за руль, Арс на багажник, цепляясь за меня – и едем до его дома.//       Сеанс заканчивается, и я, помню, пытаюсь завязать разговор с Антоном. Но он ссылается на занятость и торопится уйти. «Дмитрий Темурович, - говорит, внезапно останавливаясь, а вы же сможете определить, употребляет человек или нет?» - «С Арсом что-то случилось? Где он?» - не до церемоний, говорю напрямую, - «Я пока не знаю, он у меня, я обращусь к вам, если что, можно?» - «Антон, в любое время!». Жмёт мою руку своими обеими, прощается с Александром, спешно уходит. "Дим, мы на пороге пиздеца", - слышу от Александра, - "Знаю, Саш, про что бы ты ни говорил"...       Пациент ждёт меня на скамейке. Я разрешил ему выходить на прогулки. На улице тепло, и я сам рад возможности побыть на свежем воздухе. - Однажды он вдруг перестал приезжать, и я узнал, что он переехал к Шастуну, - не здороваясь, начинает он, - Это невероятно. Это, блять, просто долбаный пиздец! - Ваша договорённость разве подразумевала какие-то условия насчёт его места проживания? – спрашиваю. Смотрит, как на идиота: - Я всё это затеял не просто ради потрахушек. Мне он сам нужен был, ты что, не понял? Целиком, я же говорил. А он, сука, опять своего Антошу нашёл! В общем, у меня тогда не оставалось другого выхода. Пригрозил, что если не приедет, включу последствия. А когда тут же примчался, не в спальню его потащил, а вниз, в подвал. Там у меня бильярдная раньше была обустроена, я интерьер поменял – кровать добавил, стол, телевизор, цепи по стене прикрутил – ему ведь до душа передвигаться – я всё, что требуется, там установил, короче, организовал всё. Я ошеломлённо смотрю на него. - Ты что, похитил его? - Это была последняя возможность для меня, угадай, не плевал ли я на законы морали? Так вот что тогда случилось... Бедный Арс! Я сижу, раскачиваясь от волнения, закрывая лицо руками. - Это уголовная статья, - говорю, пытаясь побороть темень в глазах. - Пофиг. Он согласился ведь. - Не с этим. - Какая разница. Он разрешил себя брать. - Ты захотел слишком многого. - Называй, как хочешь. В общем, привязал в тот день к кровати и оставил у себя. - Сука. Вот же сволочь. - О, да ты ругаться умеешь? Настоящий живой человек? - Дальше рассказывай, - тошнота подкатывает, долго не выдержу. - А что рассказывать? Он, когда очнулся, повыступал немного, но это ожидаемо было. Я просто из дома на сутки ушёл, чтоб не слышать. Вернулся, молчит. Воды ему налил. Пьёт. Говорю: «Тебя ведь никто не хватится?» - мотает головой: «Убить решил?» - «Дурак, что ли? Мне твоя задница живая нужна» - «На хуй связал тогда? Ты моей задницей и так вроде пользовался» - «Хочу постоянно тебя под боком иметь» - «Это существенно меняет условия нашего договора». Хватаю за подбородок, чтобы в глаза смотрел: «Никакого договора нет, ты не понял ещё? Ты мой, и будешь делать, как я сказал!» Долго смотрит, не пытаясь вырваться. Потом произносит медленно: «Назови хоть одну причину, по которой я должен продолжать выполнять твои требования». Тут я, признаться, теряюсь. Потому что он прав. Шантаж перестал работать, суть нашей сделки утеряна, обоюдной добровольности больше нет - я просто подчинил его, и ответные уступки с моей стороны больше не требуются. Иду ва-банк: «А твоя жизнь не причина?» Усмехается: «Рано или поздно ты забудешь здесь свой нож для верёвок и увидишь». В глазах столько отчаяния, что я верю. Он острый весь, из-под кожи кости выпирают, щетина на лице. Пальцы только ещё красивее стали и запястья – совсем тонкие, венки бугрятся, жалко в наручниках такое произведение искусства держать. Но теперь, выходит, это ещё и ради его безопасности. Оглаживаю его лицо руками: «Как же мне тебя уговорить, солнце моё?» Морщится, отворачивает голову. Достаю телефон, нажимаю вызов, подношу к его лицу, чтобы видел, кто это. А это начальник службы безопасности департамента. Пока идут гудки, смотрит недоверчиво. Когда снимают трубку, начинает волноваться. «Привет, Владимир Михайлович, да, давно не слышались, слушай, у меня информация есть, не знаю, может, не вовремя...» Рвётся вперёд, но металл держит. В глазах мольба. Достаю шприц. Тянет шею. «Извини, Вов, позже наберу». Это ж... Как... Надо... Любить... Человека…