Производственный роман

ЧАСТЬ II Пусть не привлечет тебя тусклый голубой свет мира животных; не будь слабым. Если он привлечет тебя, тебя унесет в мир животных, где царит глупость, и ты испытаешь безграничные муки рабства, тупости и глупости. И пройдет долгий срок, прежде чем ты сможешь выйти оттуда. "Тибетская книга мертвых" Глава 8 Внутренние конфликты, желания, угрызения совести делают из нас мучающихся существ, прикованных к своим страстям. Научись умиротворять свой разум, если ты хочешь быть счастливым. Дугпа Ринпоче, «Жизненные наставления далай-ламы» декабрь, 2030 год Поделив Петербург на кольца эпох, можно увидеть четкую границу между архитектурными волнами. Вокруг центра – сердцевины, где еще до революции возвели кирпичные дома малой этажности, ставшие памятниками архитектуры и диковинками для туристов – тянутся тонкие нити строгих геометрических форм, присущих ранней советской архитектуре. Следующее за ним монументальное изящество сталинского ампира ближе к окраинам сменяется тесным хороводом типовых панельных домов, группирующихся в спальные районы, до которых, впрочем, можно добраться на метро. Словно клопы, присасывающиеся к телу человека, спящего в дешевой ночлежке, коих в Петербурге много и по сей день, неровным контуром облепляют город свежие микрорайоны и пригороды – стеклянные высотки скандинавского вида и пестрой расцветки. Хмурый, застывший декабрьский полдень осыпал Петербург густыми охапками серебристого снега, резные белые хлопья падали на мерцающие под искусственным светом сугробы и хрупкую ледяную корку, которая сковала людные улицы и глухие закоулки. На конце красной ветки метрополитена, перед Девяткино, дремал Калининский район: пустовали квартиры жильцов, ушедших на работу, сонно ворочались в постелях те, кому повезло отдыхать не только в воскресенье, но еще и в субботу. Восемнадцатый дом на улице Ушинского, отделенный от метро двадцатью минутами пешей прогулки, не мог похвастать оригинальным фасадом. Щели между бетонными панелями были щедро и напоказ замазаны серыми штрихами герметика, а сами панели смотрели на заснеженные окрестности однотонным покрытием из бежевых квадратов, где виднелись слепые пустоты – не все сегменты выдержали испытание временем. Эстетичной можно было счесть разве что облицовку крылец. Железные двери с домофонами окружали черно-белые мозаики в виде повторяющегося паттерна – узких треугольников, от которых рябило в глазах, а дверь крайнего левого крыльца даже окаймляли черно-белые ленты древнегреческого меандра. Общим для обоих узоров была завуалированная свастичность. Не было в доме и простора. Узкая парадная, на крошечных лестничных клетках которой парадоксальным образом умещался даже мусоропровод, лифт, навевающий мысли о цинковых гробах, черная железная дверь и тридцать квадратных метров, четыре из которых были щедро отведены под прихожую – именно такие декорации окружали Матвея уже пятый месяц подряд. Ежемесячно он отдавал за них по двадцать пять тысяч и находил новое жилье очень даже сносным. В конце концов, однокомнатная квартира принадлежала ему полностью: не было нужды делить с соседями плиту и санузел, не было опасения, что ушлая соседка может взломать замок, чтобы обнести уже наконец милого сердцу распространителя. Еще в квартире была надежная и всегда запертая входная дверь. Хозяйка квартиры, Александра Сергеевна, была импозантной женщиной в возрасте сорока пяти лет, которая носила строгие брючные костюмы с остро выглаженными стрелками, красила симметричное каре в темно-фиолетовый цвет и никогда не закатывала рукава. Однако своеобразие ее заключалось совсем в другом: она никогда не приходила без предупреждения, не задавала лишних вопросов и даже не интересовалась, кем работает Матвей, как обычно делают хозяева квартир, чтобы убедиться в платежеспособности квартиранта. - Значит, ты свободный копейщик, - звонко перебила его Александра Сергеевна, когда Матвей во время первой встречи решил соврать о профессии и упомянул копирайтинг, - и дым отечества тебе сладок и приятен. Вот и прекрасно. В квартире хороший вай-фай. Небрежность тона неприкрыто демонстрировала, что Александре Сергеевне, в общем-то, было все равно, где Матвей работает. Ее интересовал лишь конечный результат в виде ренты. Иногда, если приходилось к слову, она делилась скупыми фрагментами биографии, где присутствовали детство, проведенное в Нижней Салде, тянущий голодок девяностых, столкновение родителей с рэкетирами и всегда заряженное ружье, лежащее на шкафу, так что Матвей ничуть не удивился ее тяге к деньгам. Памятуя о необходимой для профессии умеренной паранойе, Матвей решил подстраховаться и спрятал в коридоре, за подставкой для обуви бейсбольную биту, а спать начал с электрошокером под подушкой. На улицу он теперь с пустыми карманами не выходил: в одном лежала сложенная телескопическая дубинка, а в другом два телефона - личный, для связи с друзьями и Гришей, и рабочий. Через неделю после переезда Матвей встретился на Гражданском проспекте с Ларисой, которая обязалась принести ему куб свежести. В темном, как морские глубины, куполе неба, тускло мерцал лунный серп, омывающий застывшим светом длинный кирпичный дом советской постройки, нагромождение конструктивистских кубов, и асфальтовую дорогу, в лужах которой отпечатывались мимолетные огни фар и хлюпкий рельеф шин. Широко растягивая губы в тонкой улыбке, но не показывая, как обычно, зубов, Лариса передала Матвею прохладный фурик, на дне которого плескалась желтоватая жидкость. - У тебя не было проблем… из-за случившегося? – осторожно спросил Матвей, убрав фурик. - Конечно, не было, - бросила на него загадочный взгляд Лариса, поняв суть его вопроса, - я ведь ничего не знала. Август прошел без особых проблем, однако все равно оказался для Матвея напряженным. Несмотря на то, что он наконец поставил взамен разрушившегося зуба искусственный, несмотря на то, что он лишился вынужденной необходимости в продуктах «Красная цена», несмотря на то, что денег на первый месяц хватило, Матвей все равно ощущал нависающий над головой дамоклов меч. Если бы не сто тысяч, которые Гриша любезно разрешил не возвращать, ничего этого не было бы. Жить с таким ощущением оказалось слишком тягостно, с этим срочно нужно было что-то делать, и в круг клиентов добавились друзья друзей, которые только обрадовались перспективе брать у проверенного товарищами поставщика, которого уж точно внезапно не примут. Поразмышляв, Матвей нанял трафаретчика, который добавил к многочисленным объявлениям на петербургском асфальте скромную сотню объявлений Матвея, и клиентов стало ощутимо больше. Вот только их Матвей совсем не знал, поэтому лицом к лицу с ними не встречался, отправляя искать закладки. Делать надежные клады он научился еще в Офтони и, как показала практика, сноровки не растерял. Оставалось только принимать заявки и отправлять страждущих по готовым адресам. В размеренном темпе Матвей дожил до декабря, отметил двадцатилетие, и ничто пока не омрачало его существование в новом статусе, который, надо признать, в чем-то был даже комфортным. Поборы Асфара Юнусовича возросли до ста тысяч, но отдавать четверть дохода, который со временем тоже возрос, было гораздо лучше, чем сидеть. Дни проходили однообразно: утром, которое наступало в обед, Матвей фасовал товар, вечером встречался с друзьями, которые постепенно превращались в клиентов, а ближе к ночи раскладывал свежие закладки. Свободное время он проводил в барах и кальянных и с долей горечи замечал, что круг друзей так и норовит разрастись, поэтому не допускал в него новых знакомых, которые пытались набиться в приятели исключительно из личной корысти. Этот декабрьский день ничем не отличался от остальных. В обрамлении зеленых штор наползали друг на друга плотные волны туч, сквозь которые с трудом пробивался блеклый, свойственный зиме огонь солнца. Шумно гудел за стенкой соседский бойлер. Сидя за кухонным столом, где были разложены катушки разноцветной изоленты, упаковки мелких круглых магнитов и зиплоки, Матвей нервно постукивал пальцем по электронным весам и разочарованно смотрел на возвышающуюся на блюдце горку мефедрона. Только что Матвей растер между подушечками пальцев скромную щепотку, проверяя порошок на однородность, и его однородность оказалась очень неоднозначной. - Да уж, негусто… - протянул Матвей, кисло поморщившись, щупая кончиком языка непривычно гладкую металлокерамику. Разбавлять такое ассорти было рискованно. «Потом разберусь», - решил он, недолго думая, и ссыпал мефедрон обратно в зиплок. Убрав инструментарий в ящик стола, где раньше лежали столовые приборы, Матвей встал с табуретки, потянулся, хрустнув спиной, и направился в зал. Хотя квадратных метров в зале было больше, чем в комнате на Юты Бондаровской, из-за узости стен он казался таким же. Пластиковое окно, открывающее обзор на двор с высоты девятого этажа, закрывали не только тяжеловесные шторы, но и тонкий, как паутина, тюль, а светло-желтый паркет, опять уложенный елочкой, дополнял красный ковер старого производства, узбекский орнамент которого был немного фрактальным даже для трезвого глаза. На обоях тускло блестели огоньки оранжевых цветов, а деревянная односпальная кровать из икеи, упирающаяся изголовьем в подоконник, была застлана постельным бельем похожей расцветки. Изножьем кровать касалась темного лакированного шкафа, закрытая половина которого служила гардеробом, а открытая половина, разбитая на полки, была занята книгами Матвея, золотистой статуэткой Будды и лава-лампой. Однако Матвея интересовало мягкое кресло с подлокотниками, стоящее напротив кровати, по другую сторону окна. На спинке кресла лежал скомканный плед, под которым виднелась подушка с вышивкой на наволочке – яркого оперения петухом. Матвей расстегнул молнию наволочки, запустил руку в складки синтепона и извлек оттуда контейнер для таблеток, купленный в фикс-прайсе за сто рублей. Он деловито осмотрел его доверху набитое нутро, разделенное на пять секций. Две секции были заполнены мелкими фитюлями со спидами и мефедроном, туго обмотанными желтой и синей изолентой, а в оставшихся трех лежали таблетки экстази – белые домино, красные сердца и розовые вишни. Цена содержимого измерялась десятками тысяч, которые Матвей терять ни в коем случае не хотел. Близилось время двух встреч, из которых наиболее любопытной для Матвея была вторая. Достав три синие фитюли, предназначенные Соне, и одну желтую, которую хотел получить второй клиент, Матвей защелкнул крышку, спрятал контейнер обратно и застегнул наволочку. На белом пластике подоконника, в бедном свете зимнего дня четыре фитюли напоминали крупные бусины. Завершали красноречивый натюрморт новый шприц в хрустящей упаковке, фурик свежести и резиновый жгут. Перед выходом на улицу следовал взбодриться. Матвей удобно расположился в кресле и набрал в шприц полтора куба свежести, звякнув стальной иглой об стеклянное горлышко. Закатал рукав светлой рубашки и сделал аккуратную инъекцию в левое запястье. Посмаковав слабое подобие прежних обжигающих приходов, он вздохнул полной грудью и пружинисто встал на ноги. Надел темно-синюю приталенную кожаную куртку. Убрал в нагрудный карман в меру разбодяженные фитюли. Проверил ширину зрачков, заглянув перед выходом в зеркало, висящее в прихожей. За окнами вагона, направляющегося к Лиговскому проспекту, мелькали стены метро, увитые толстыми черными проводами, похожими на жирных гадюк, вагон несся сквозь подземелье, как дождевой червь, останавливаясь на станциях, чтобы впустить и выпустить муравьиную толпу пассажиров – многоголосую, густую, кипучую. Уместившись рядом с дверью, Матвей читал карманное издание Мамлеева, «Мир и хохот», однако погрузиться в книгу полностью не удавалось – отвлекали внешние импульсы и обрывки разговоров. - …мало того, что он по сердцу бьет, так еще и зависимость вызывает… - сказал в толпе юношеский голос неопределенного пола. Матвей поднял голову и черными от зрачков глазами скользнул по ряду рекламных плакатов, приклеенных к оконному стеклу. Выглядывал из зеленой листвы дружелюбный 3D-енот в клетчатой рубашке, живущий, судя по броской надписи, в ЖК «Юнтолово», низкорослый и не менее дружелюбный корги иллюстрировал обещание самых низких процентов по ипотеке, а с третьего плаката самоуверенно улыбался шоумен, один из представителей ТНТ. Надменную ухмылку шоумена дополняли горящий взгляд и суховатые кокаиновые щеки. Оказавшись под Лиговским проспектом, Матвей убрал книгу во внутренний карман куртки, вышел из вагона и поднялся на стылую поверхность. Хмурое небо налилось синевой, снег посыпался еще ожесточеннее – набиваясь в волосы, за ворот, касаясь голой шеи. Это было скорее неприятно, чем холодно, и ускоренный Матвей надел капюшон толстовки. Стало жарковато, но дискомфортное тактильное ощущение исчезло. Соня ждала его на Контейнерной улице, как они и договаривались. Миновав стайку курящих ровесников неформально-хипстерского вида и лоток с носками психоделической расцветки, прячущийся в арке, Матвей разглядел впереди ее нескладный силуэт. Положив ногу на ногу, Соня сидела на одной из строительных катушек, которые рядком стояли под зеленым окном японской закусочной, и покачивала ногой, обутой в огненно-красный ботинок на высокой платформе. В полотне черных волос появились перья мелирования, которых позавчера не было. Матвей нахмурился, однако Соня, то ли не замечая этого, то ли просто игнорируя, вскочила с катушки и целеустремленно зашагала к нему. Скупо поздоровавшись и ответив на этикетное «как дела», он отдал Соне фитюли с мефедроном, которые она не замедлила убрать в карман бледно-синей шубы, открывающей ноги. - Может, акцию сделаешь? Три по цене двух? – осведомилась Соня, взглянув на Матвея настороженно и в то же время с долей надежды. Чтобы усилить эффект, она интимным жестом положила ладонь Матвею на плечо. - Нет, не сделаю, - ответил он, сбросив с себя ее руку, - а три тысячи ты в понедельник отдашь. - Как скажешь, Мотенька. Злой ты сегодня, хотя упоротый. Странно это. Сказано это было невинным тоном, будто под ним не скрывался злорадный и весьма конкретный посыл: Соня видела темные глаза Матвея, налившиеся тяжелым блеском, видела чуть влажное от пота и внутреннего жара лицо, однако прежде эти два признака не сопровождались угрюмым поведением. Соня уловила важную для Матвея досадную перемену, а Матвей уловил ядовитый подтекст ее удивленной реплики. - Будешь так долбить, никогда на Грузию не накопишь, - разозлился он. Уже больше года свежесть меняла его мировосприятие не в лучшую сторону: Матвей все чаще и чаще ловил себя на неожиданных агрессивных порывах, которые не зависели от опьянения и случались даже в трезвые дни. Порывы, к счастью, быстро гасли и принимали пока только вербальную форму, да и говорить иначе с жертвами порывов было нельзя – хорошее отношение они принимали за терпильство, а понимали только грубый и однозначный отказ. Но растущий с каждым днем толер был куда хуже, потому что тащил вверх и дозировку, а прежнего результата все равно не давал. – Ты мне еще мораль почитай, мразота. Как новоселье? Совесть не мучает? – прошипела Соня в лицо Матвею, вмиг стряхнув напускную ласку, как выбежавшая из воды собака. – Не вали все на меня. Я вношу в ситуацию лишь половину вклада. Ты взрослая и дееспособная, обладаешь свободной волей. Не будь меня, ты бы у другого брала. Вы же сами находите, даже делать ничего не надо. Соня бросилась на Матвея, но в последний момент, когда он уже хотел ее оттолкнуть, отшатнулась, чуть не упав на притоптанный подошвами снег, и воскликнула: – «Вы»? То есть, мысленно ты уже границу провел? Сам-то торчал только в путь, а теперь брезгливо рожу воротишь! Теперь у тебя деньги есть! – Не долблю, как поехавший, потому и деньги есть. Развернувшись на месте и покинув вспылившую Соню, Матвей с облегчением зашагал по обратному маршруту. Он надеялся, что Соня отъедет раньше, чем придет срок возвращать долги, потому что сегодняшний долг был не первым, и минус, в который она ушла, насчитывал уже девять тысяч. Никакие обещания не могли скрыть того, что по-хорошему она возвращать деньги не собиралась, а Матвею не хотелось принуждать ее силой. Хотя понимал, что в какой-то момент ему придется это сделать. Спустившись в метро, Матвей забился в самый конец вагона и вернулся к чтению. Подрагивал пол под ногами, стучали по рельсам стальные блины колес, высекая монотонных двухтактный ритм. В кармане остался только грамм амфетамина, заказанный и оплаченный пользователем со смутно знакомым юзернеймом Zedolor. Матвей взял за правило не встречаться с незнакомыми покупателями, однако сегодня ехал на Сенную, в кафе «Кристалл», где забронировал столик на имя Анатолия. Собеседник не скрывал номер телефона, и Матвей, вбив его в поиск, узнал, что по этому номеру можно связаться с оппозиционным активистом Глебом Щипцовым, консультирующим людей по вопросам правозащиты. Нагуглив фотографии активиста, Матвей увидел поджарого молодого мужчину с широким размахом плеч и увесистыми кулаками. Это действительно был Глеб, тот самый Глеб Щипцов из Офтони, который на пару с Матвеем через силу пропихивал в желудок коричневый от мускатного ореха кефир, который бегал по цветочным магазинам, скупая десятками пачек семена ипомеи, чем обескураживал ничего не понимающих продавщиц преклонного возраста. За прошедший год кафе почти не изменилось: у входа Матвей заметил бисерные капли крови, вмерзшие в лед, а внутри его встретил запыхавшийся официант, который временно заменял администратора. В руках он держал поднос с грязной посудой, а одет был в белую рубашку и коричневый фартук, который, судя по катышкам, был тут еще в дни работы Матвея. - Вы куда? – с кислой миной спросил официант Евгений, который намеревался унести поднос на кухню. Судя по всему, он устроился сюда после прошлого ноября, потому что Матвею его лицо было совершенно незнакомо. - Я к Анатолию, он бронировал стол, - сухо кашлянул Матвей в кулак. Сняв капюшон, он окинул помещение свежим взглядом: прозрачные стекла в окнах заменили синими, а в центре зала установили большой аквариум. Проворными струями поднимались к поверхности воды легкие пузырьки, глодал вандалоустойчивое стекло пятнистый сом, а среди водорослей извивались сонные цихлиды, неоново поблескивая чешуйчатыми боками. - Сейчас, погодьте, - сосредоточенно повернулся к залу официант, - вон столик в углу, видите? Где мужчина сидит? Только Анатолий еще не пришел. - Спасибо, - рассеянно ответил Матвей, вглядываясь в одинокого посетителя. Повзрослевший и окрепший Глеб, одетый в куртку с катафотами, сидел в самом дальнем углу и буравил взглядом опустевший пивной бокал. Он был настолько погружен в себя, что не сразу заметил подсевшего Матвея. Зато когда заметил, взорвался таким радушием, что Матвей даже немного оробел. Сдавив его пальцы медвежьим рукопожатием, Глеб звучно пробасил на маяковский манер: - Вот это да, Грязев! Неужели ты тоже в Питере? - Как видишь, - бледно улыбнулся Матвей. - Да-а, жизнь тебя, конечно, потрепала. Где твои румяные щеки? Сколько ты, блин, весишь теперь? Я только на тебя посмотрел и сразу подумал: такого одним ударом зашибить можно. Даже если бы хотелось, я не стал бы тебя бить – вдруг ты случайно помрешь. - Я ширяюсь свежатиной. Уже год. Вешу пятьдесят килограммов. - Следовало догадаться, - покачал головой Глеб, - вон у тебя болты какие. Не страшно так по улице ходить? Не дождавшись ответа, он принялся тараторить, сыпля новостями с малой родины. Сын тети Насти и дяди Ильича, тщедушный Витя, изъявил желание поступать через два года в Саранск, но тетя Настя против, а дядя Ильич, который желает, чтобы сын уехал, но слишком сильно любит жену, вмешиваться в конфликт не хочет. У дяди Сережи, мужа Вероники Николаевны, обнаружили рак легких в третьей стадии, и теперь они с боем выбивают справки на медицинские опиаты, которые дяде Сереже выдавать, естественно, не хотят, потому что стадия всего лишь третья. Кажется, про цель их встречи Глеб совсем забыл. - Кстати, он ведь еще не приходил? Ты его не видел? – вдруг сменил тему Глеб. Его взгляд забегал по легкой синеве полупустого зала, в которой бродил от столика к столику официант. Под потолком подвывал включенный кондиционер, выталкивая в помещение воздух. - Анатолия? – спросил Матвей, вскинув бровь. - Кого же еще? Ты ведь тоже к нему пришел. Наверное, знаешь, как облупленного, привык, что он опаздывает, потому и сам опоздал. До Матвея не сразу дошло, что все это время Глеб беседовал с ним, как с товарищем по несчастью, который тоже мается в ожидании и думает, чем бы убить тянущееся, как резина, время. Держать его в неведении и дальше был бы не по-товарищески. Запустив пальцы в нагрудный карман куртки, Матвей выложил перед Глебом канареечно-желтую фитюлю с амфетамином. Фитюля произвела на Глеба катарсическое впечатление - он развел руки в удивленном жесте, словно хотел обнять пустоту, и приоткрыл рот, в овале которого мелькнули очертания будущей улыбки. - Погоди-ка. Ты приторговываешь? Ты - пушер? – тихо спросил Глеб, наклонившись к Матвею через стол, чтобы их разговор не подслушали посторонние. Не забыв при этом положить на желтый комочек изоленты широкую мозолистую ладонь. - Пушеры в Европе. В русском языке уже есть старинное и очень красноречивое слово. Впрочем, даже оно тюркское. - Что же ты мне голову морочил! – облегченно выдохнул Глеб, нервно взъерошив пятерней бобрик волос. Спрятав заветную фитюлю в карман, он хитро подмигнул Матвею: - Слушай, мне не нравятся все эти мутки. Давай ты будешь приносить ко мне домой? За доплату. Душевно посидим, все-таки четыре года не виделись. - Тысячу сверху цены. Но для тебя пятьсот, - сказал Матвей. - А с тобой приятно иметь дело, - воодушевился Глеб и снова сдавил его пальцы в тисках рукопожатия. На этот раз в знак прощания. Не виня Глеба за ожидаемую, в общем-то, торопливость, Матвей отправился домой. Перед ночной вылазкой следовало отдохнуть, и еще в метро он настроился на сообщения от незнакомцев, кальян и легкий ужин. Однако так просто день закончиться не мог. Тускло переливались воздушные копны снега, перечеркнутые крохотными птичьими следами. Среди кровавых гроздьев рябины, которая росла рядом с парадной, прыгали желтопузые синички. У домофонной двери на фоне змеящегося меандра топталась женщина в бугристом пуховике, на гусеничный воротник которого всклокоченной волной спускались рыжевато-желтые волосы. Под иссиня-черными, широкими, жирно очерченными бровями нездорово сверкали глаза, а нервно подрагивающие пальцы тянулись ко рту. Грызя ногти, переступая от холода с ноги на ногу, Матвея поджидала Туся, которую он видеть у себя под окнами не мог и не хотел. Однако он заметил ее, а она заметила его. Беседа была неизбежна. - Герыч! – радостно вскрикнула она, завидев его, и подбежала странной приплясывающей походкой. Снег под ее сапогами колко захрустел. Выражением лица Матвей сейчас мог посоперничать с несчастным официантом – столько в его чертах проступило неприкрытой заебанности. - Откуда у тебя мой адрес? – спокойно, но угрожающе поинтересовался он. - Вычислила по твоему инстаграму. Не до конца веря изнывающей от нахлобучке Тусе, Матвей пристально посмотрел на нее. - Господи, да ничего сложного! – пустилась она в объяснения, продолжая топтаться на месте. – Вид из окна, фотографии заведений, где ты часто бываешь! Элементарно же: красная ветка, Калининский район, улица Ушинского. Тут только одно крыльцо с греческими узорами. «Сраный инстаграм, - мелькнуло в удрученной голове Матвея запоздалое сожаление, - сраный Гражданский проспект, сраный меандр». - Герыч, мне очень, очень нужна твоя помощь. Понимаю, ты каждый день выслушиваешь подобное, да и я у тебя не одна, и пусть наши просьбы однообразные… Меф, как известно, меняет личность, приводит всех, так сказать, к единому сознанию Кришны… Это единственный раз, когда я что-то прошу. Понимаешь? Два. Грамма. Мефа. Телеграфно выпалив три последних слова, Туся потянулась к волосам Матвея, намереваясь нежно провести по ним пальцами, но Матвей, уже ставший сегодня жертвой подобного маневра, оттолкнул ее руку еще в воздухе. - У тебя денег нет, что ли? – прямо спросил он. - Вот видишь, ты меня с полуслова понял, это ли не знак? Клянусь, что больше такого не повторится, и я могу заплатить потом, потому что сегодня я на мели… - складно тараторила Туся, косясь на Матвея лисьим прищуром. - Я тебе в долг не дам. - Рынок, милый мой Герыч, зародился в такой древности, что ты даже не представляешь, и валюта появилась не сразу, да ты и сам должен это знать. Началось-то все с натурального обмена. Предприняв третью, контрольную попытку, она подалась к нему всем телом, призывно приоткрыв губы. Матвей же шагнул назад, чтобы сохранить прежнюю дистанцию. Болезненный вид Туси – буровато-смуглый цвет кожи, корки мелких язвочек и зубы в кариозную крапинку – выдавал в ней носительницу щедрого букета, и не факт, что букет был исключительно венерическим. - Вот принесешь справку из кожвена, тогда и поговорим, - угрюмо съязвил Матвей. - Не будь таким букой, эта эмоция тебя портит. Если бы ты улыбался почаще, а не хмурился, как сибирский медведь… - Не беси меня, - отрезал он и пошел к домофонной двери. - Стой! – слезно воскликнула Туся. Снова преградив дорогу, она сунула ему под нос серебряный портсигар с гравировкой. На крышке портсигара искрилась шипастая морская раковина, сужающаяся книзу, как рогалик, и окруженная пузыристой пеной. - Ну и зачем он мне? – не выдержал наконец Матвей. - Это кубачинский серебряный портсигар, мне его муж подарил на юбилей, покупал за двадцать четыре тысячи. Думаешь, я совсем тупая и без чека пришла? Сам посмотри. Видишь? Двадцать четыре тысячи, 875 проба! – в знак своей искренности Туся продемонстрировала Матвею измятый, но все же подлинный чек. «Надо же, действительно не врет», - задумался он, но вслух произнес: - Деньгами давай. Ломбардов много. - Ну что тебе стоит, Герыч! Пожалуйста, войди в мое положение! Сам подумай: два грамма стоят шесть тысяч, а портсигар мне брали за двадцать четыре тысячи. Это серебро, ручная работа, к тому же, ты курильщик… Прошу, Герыч! Смерив Тусю глазами, Матвей подцепил пальцами портсигар и спрятал к себе в карман: - В качестве исключения. Здесь подожди. Заслонив собой домофон, чтобы целеустремленная и хитрая Туся не разглядела код, он поднялся в квартиру, а потом быстро вернулся – с двумя граммами мефедрона. - Тебе повезло, у меня как раз заканчивалось, - сказал он, вручив ей две синие фитюли. Туся широко распахнула глаза, словно мысленно уже вмазалась, и ее энергичный взгляд загорелся маниакальностью. - А-ха-ха… - неразборчиво выдохнула она, застучав блестящими от слюны зубами, и спрятала фитюли в голенище сапога. Матвею не хотелось, чтобы клиенты знали, где он живет, но условия оказались далеки от идеальных, и он решил на всякий случай убедить Тусю, что дома у него товара нет. Конечно, Туся варилась в этом не первый год и наверняка догадывалась, что барыга нагло врет, однако виду не подала. - Больше такое не прокатит, - напоследок предупредил ее Матвей. - Ага, спасибо огромное, до встречи, я пошла! – скороговоркой выпалила Туся, стремительно зашагав по льдистой тропинке, над которой покачивались ветви рябины, и скрылась за углом дома, под покровом протяжно засвистевшего ветра. Стая синичек желтыми брызгами сорвалась с ветвей и устремилась в небо. «Только бы она у меня в подъезде не кололась, - подумал Матвей с нехорошим предчувствием, - и без нее говорят всякое. Вдруг отъедет, а после трупа уже не отмажешься…»