it was you before i ever decided

      — Ива-чан, неужели ты до сих пор спишь?!       Дверь ударяется о стену, знакомый голос разрезает тишину, чужие шаги направляются прямо к кровати. Хаджиме хмурится, пытается натянуть одеяло на голову и что-то недовольно мычит, но чужие руки хватаются прямо за край ткани и резким движением срывают её с тела.       — Поднимайся, как можно быть таким ленивым?! Солнце уже давно встало!       Иваидзуми действия друга никак не трогают. Точнее сказать, злость, конечно же, недовольно бурчит где-то в его груди, но сон и тишина влекут сейчас куда больше. А потому Тацу лишь сжимается в комок, пытаясь согреться, накрывая уши руками, и недовольно бурчит:       — Если вдруг ты забыл, мы совсем недавно легли спать. Это ты вчера заставил меня сидеть за игрой в карты до самого утра…       — Я хотел выиграть.       Хаджиме не видит друга, но готов поклясться, тот пожимает плечами и, как обычно, невинно улыбается. Может, Иваидзуми и хочется посмотреть на эту улыбку, и он даже приоткрывает один глаз, понимая, что Ойкава вряд ли сдастся, а, значит, со сном придётся распрощаться до самого вечера, но тут же захлопывает его – Тоору распахивает плотные шторы, и солнечный свет заливает комнату, будто бы кто-то плотину прорвал. Лето, чтоб его. Кто сделал его таким солнечным в Сейджо?       Иваидзуми что-то недовольно бурчит, а потом поворачивается на другой бок, спиной к Ойкаве и злосчастному окну, накрывая лицо подушкой. Ему не хочется вставать, зато хочется чуть-чуть повредничать.       — Ну же, Ива-чан, поднимайся! — Тоору канючит, и Хаджиме правда хочет увидеть его выпяченную вперёд губу, но головная боль от раннего подъема и слишком яркого света даёт о себе знать. — Неужто ты не слышал петухов?!       — Петух здесь только один.       Ойкава ошарашенно охает, вызывая на губах Тацу улыбку.       — Вот значит ты как!       Не проходит и пары секунд, как Иваидзуми чувствует, как матрас позади него прогибается и чужие руки оказываются на его талии. В этом нет ничего романтичного, ничего того, чего Хаджиме хотел бы, потому что Тоору начинает его щекотать. Тонкие, ловкие пальцы бегают по чужой коже, проходясь от подмышек до спины и самых бёдер. Иваидзуми разражается самым громким смехом, на который только способен, и теперь уже комнату заливает не столько смех, сколько тепло и радость двух друзей. Тацу извивается, пытается выбраться, а Ойкава не отстаёт, его руки так ловки и хитры, что сколько бы брюнет ни пытался их поймать, они вновь и вновь ускользают, находя новое место для сладостных пыток.       — Давай, давай, скажи это ещё раз, Ива-чан! Повтори, как ты меня назвал!       Хаджиме смеётся пытается, что-то сказать, но воздуха так отчаянно не хватает. У него болят лёгкие, болят горло и мышцы, от резкой нагрузки, но он смеётся, и улыбка его растянулась так, как не растягивалась всю последнюю неделю. Ойкава тоже смеётся. Может, не так истерично и не так фальшиво, ведь щекотка, в конце концов, лишь фальшивый смех, зато смех Тоору – настоящий. Он тихий, хитрый, радостный и такой искренний, что Иваидзуми готов поклясться – ничего более естественного в этом мире нет.       Они катаются по пространству всей кровати, словно котята дерутся за клубок ниток. Подушка падает на пол, одеяло, скомканное где-то на самом углу, комкается ещё сильнее и от пинков Хаджиме тоже летит вниз. Парень хватается руками за тело Ойкавы, пытаясь изо всех сил, чтобы не выпустить когти и не запустить ненароком перевоплощение, а Принц только посмеивается, напрямую залезая уже под чужую ночнушку, даже не подозревая, что его холодные прикосновения к чужой коже делают с Иваидзуми.       Хаджиме приходится применить хитрость, потому что справиться с другом он попросту не может. Обхватив чужую шею, Тацу валит Принца на кровать, сбоку от себя, и начинает ни чуть не меньше щекотать Ойкаву. Тот разражается таким приступом хохота, что Иваидзуми даже на секунду кажется, что он и впрямь может задушить друга, а потому он достаточно быстро успокаивается.       Они лежат на кровати вместе, тяжело дыша и смотря в черно-красный навес кровати. Ноги Ойкавы всё ещё лежат на Иваидзуми, руки Иваидзуми всё ещё касаются чужих боков через ткань. И в этот момент Хаджиме ещё яснее осознает, как сильно он скучал по своему другу.       Тоору было необходимо уехать в соседний город для заключения договора о мире. Король очень медленно, но верно, вводил сына в курс государственных дел. Хаджиме не смог поехать вместе с Принцем, хотя очень хотел, потому что его обучение владением полного перевоплощение проходило медленней, чем все рассчитывали, а научиться этому было необходимо до того, как Ойкаве исполнится полных 16 лет – тогда-то они и отправятся в башню. Они не виделись целую неделю, и это оказалось даже сложнее, чем в детстве. Потому что прежние невозникавшие вопросы теперь получили ответы, которых Иваидзуми предпочел бы не получать. Они просто пришли сами собой, не спрашивая дозволения или простого приглашения, просто заявились в один день, вот также распахнув дверь и шторы, и это было по крайней мере ужасно.       Хаджиме даже не успевает начать ненавидеть самого себя за то, что чувствует, как голос Ойкавы разрезает тишину (он всегда был удивительно точен в предупреждении всех плохих мыслей Тацу):       — Ну что, проснулся?       Ойкава смотрит на него своими большими древесными глазами, солнечные блики прекрасно оттеняют монаршие розовые щеки, радужка глаз, кажется, сейчас и впрямь изобрела парочку новых цветов специально для лика Принца, ресницы длинные и густые, а русые локоны падают на лицо, словно так и должно быть. С годами Тоору стал только прекраснее, и от мысли об этом Иваидзуми нервно сглатывает, неуверенный, когда он в последний раз моргал.       — Нет, — Хаджиме хмурится и нарочито отворачивается от Ойкавы, тихо про себя посмеиваясь.       — Да ты что, издеваешься надо мной?!       — Только попробуй меня сейчас пнуть, и я даже не вспомню, что должен тебя защищать. Переломаю все ноги, на дне рождении будешь с костылями ходить.       — Как ты узнал, что я собираюсь сделать? — Ойкава звучит по-настоящему испуганно, и Хаджиме с трудом сдерживает улыбку.       — Слишком хорошо тебя знаю, — Тацу пытается фыркнуть в ответ, но улыбка на губах всё равно слышна. Он решает не говорить, что почувствовал, как за ним прогнулся матрас. Пусть Тоору его боится, иначе он не проживёт и дня в той злосчастной башне наедине с этим чудиком.       — Ива-чан такой заботливый! — Ойкава обнимает Иваидзуми сзади, перекидываясь через его тело так, чтобы видеть лицо, и Тацу чувствует, как внутри всё то ли сжимается, то ли распахивается так сильно, будто бы готово забрать Тоору всего себе прямо сейчас. Горячее дыхание обдаёт щеку, а прикосновения холодных рук гоняют по коже мурашки. Всё по-прежнему, и даже спустя неделю этот контраст вызывает внутри Хаджиме бурю.       Ничего не изменилось, и реакция Иваидзуми на Ойкаву осталась такой же.       — Причем тут забота, придурок?! — он буквально скидывает чужие руки с себя, выпрыгивая из кровати и направляясь к первой вещи, за которую ухватился взглядом – к маленькой чаше с водой, чтобы умыть лицо. Специально встаёт спиной, специально медлит с ответом, специально шипит. Потому что на чувства собственные реагировать по-другому не умеет. — Ты простой, как яйцо. Тебя видно насквозь.       — Может, я просто ничего не скрываю от своего Ива-чана, — Иваидзуми видит через маленькое зеркало на стене, как Ойкава пожимает плечами, усаживаясь на кровати, будто бы собирается прождать всё то время, пока друг будет переодеваться. Это было обычно для них ещё пару месяцев назад, потому что тогда между ними не было никаких чувств. Хотя нет, чувства Хаджиме между ними были всегда, только осознание их пришло совсем недавно.       Иваидзуми только фыркает в ответ, скорее даже недовольный словосочетанием «свой Ива-чан», нежели чем-то другим, и всё же произносит:       — Нет, ты просто открытый, как книга. Всех пускаешь, всем всё рассказываешь.       — Это плохо? — Ойкава вскидывает брови вверх, будто ребёнок, которому сейчас собирались объяснить, почему он был не прав. Интересно, он всегда так относился к Иваидзуми? К кому-то вроде отца? От этих мыслей Тацу морщится, потому что то, как он думал о Тоору, теперь выглядит немного… неприлично. Ещё более неприлично, чем до этого. Вряд ли хоть где-то в мире отцы спят со своими сыновьями.       — Нет, это… — Хаджиме медлит с ответом, боясь сказать, что это заставляет его мозг неустанно убеждать самого себя, что он больше не нужен лучшему другу (и, возможно, чуть-чуть ревновать). Вместо этого он вытирает лицо махровым полотенцем. Через секунду Хаджиме подмечает, что оно пахнет как-то непривычно, и косится на Ойкаву. Он не может определить точный запах, но знает одно – только вещи Принца стирают в специальном сочетании масел (в лаванде и жасмине, если быть точным. Иваидзуми знает этот запах слишком хорошо), а потому прийти к некоторому логичному заключению несложно. — Что это? — Иваидзуми не звучит грозно, скорее устало, но ткани из рук не убирает, даже подальше от себя не отводит, будто бы частичку Ойкавы боится потерять.       — Это полотенце, Ива-чан, неужто ты не знаешь? Тебя случайно по голове не ударяли, пока меня не было? — Тоору невинно улыбается, наклоняя голову в бок, словно сейчас совсем уж не язвил, а самую невинную вещь в мире говорил, за что ком ткани прилетает ему прямо в лицо, роняя Принца на кровать.       — Да знаю я, что это такое, идиот! Почему оно у меня в покоях?!       — Я заметил, что у тебя не было полотенец и решил принести, — Ойкава стремительно садится обратно, улыбаясь, совсем не обратив внимания не грубость друга. — Тебе нравится запах?! Я придумал его специально для тебя! Там есть апельсин, мята, чуть-чуть корицы и чайного дерева. Прямо как мой Ива-чан!       Хаджиме стремительно отворачивается от друга, хмуря брови. Он злится. Злится, что Ойкава такой милый, такой внимательный и такой, – черт возьми, – родной! Что каждый раз заставляет его делать что-то подобное?! Ах да, точно! Тоору такой со всеми. Характер у него такой – участливый, послушный, внимательный и очень-очень, не позволительно тёплый. Лучик света, добрый и нежный. Иваидзуми не должен обращать на это внимания, но он обращает и ненавидит себя за это.       Поэтому он цепляется за первую попавшуюся вещь (которая и впрямь волнует его, но не так сильно, после всех этих чертовски милых слов), и кидается ею так же грубо, как и полотенцем ранее:       — Ты был в моих покоях?!       — Эм… ну… и да, и нет? — Ойкава теряется, тут же опуская глаза вниз. Хаджиме смотрит на него долго, испытующе, и Принц сдаётся. — Ну я заходил проверить, не проснулся ли ты. Мне было скучно.       — А что случилось с полотенцами? Я помню, ещё вчера они были здесь, — что-то не клеилось в голове Тацу, и опасения только подтвердились, когда Тоору испуганно сжался в маленький клубочек, покрываясь румянцем. — Ойкава. Что произошло?       — Я… ну я… — Принц старательно избегает глазами друга, из-за чего Иваидзуми делает уверенный шаг на него. Ему хочется смеяться, потому что Ойкава тут же подпрыгивает на ноги, стоит на кровати, выставив руки вперёд, будто бы знает, что сейчас может получить затрещину, от чего слова как-то сами собой вылетают из его рта: — Я принёс тебе цветы, но ваза разлилась!       — И где же они, Ойкава?! — Хаджиме знает, что это вранье, а это значит, что произошло что-то куда хуже. Руки сами собой сжимаются в кулаки.       — Я их выбросил!       — Потому что они упали на пол?!       — Не хотел, чтобы в комнате Ива-чана стояли павшие цветы! — Тоору прикладывает руку к груди, откидывая голову назад, пытаясь строить из себя героя, но Иваидзуми в ответ рычит:       — Брехня! — Не собираясь больше играть в глупые игры, он обводит глазами комнату на предмет изменений и замечает лишь одно, от чего в груди всё болезненно сжимается. — Ойкава, где мой ночной горшок?! — Иваидзуми кричит так, что Принц, стоящий на кровати, кажется гораздо меньше самого Тацу сейчас.       — Я его уронил… Только не бей меня! Я всё вытер! — Тоору спрыгивает с кровати так, чтобы предмет мебели оказался между ним и Хаджиме, но друг, прекрасно знающий все уловки Принца, тут же запрыгивает на матрас, преграждая путь к двери – главному спасению.       — Моими полотенцами для лица?!       — Это единственное, что я нашёл!       — Как можно быть таким неуклюжим?!       — Было темно!       — Как я вообще не проснулся?!       — Ты и правда крепко спишь, Ива-чан…       — Проваливай! Иначе я тебя и впрямь покалечу!       Ойкаве не нужно повторять дважды – он летит к выходу на всех порах, шепча кучу разных извинений и только схватившись за ручку двери, произносит:       — Я жду тебя на завтраке, Ива-чан.       В ответ ему в лицо прилетает подушка, и Принц выскальзывает, обиженно выпятив губу.       Иваидзуми падает на кровать в тот же момент, как тяжелая дверь ударяется о косяк и крошечный язычок в ней щелкает, а потом разражается хохотом. Да, он был зол и эту историю будет припоминать ещё долгие годы (если они у него, конечно, будут), но гораздо больше сейчас Хаджиме скучает. Боже, этот смех, эти язвительные комментарии, этот тон, когда Ойкава канючит, словно дитя, словно за все эти годы совсем и не повзрослел, и эти глаза – такие большие, такие счастливые, такие, будто сами собой светятся, будто и солнце, и луну, и звёзды могут заменить. Он скучал по проделкам, проказам, хулиганству и нелепостям, случайностям и приключениям. Он скучал по каждой минуте, проведённой вместе, будь то скучные уроки математики или самые нелепые вылазки в сад после отбоя. Он скучал по шуткам, по уму, по красоте, по хитростям и благодарностям, по ни к чему не обязывающим милым моментам и каждому моменту, когда Тоору заботился о нём.       Иваидзуми скучал по Ойкаве. До боли в груди, до хмурых взглядов, до узла в животе, до презрительных гримас, до свинца в мышцах. Он скучал от самых безобидных мелочей до болезненных ошибок. Он скучал так, как не скучают люди, как могут скучать только монстры, которым повезло встретить кого-то, кто не видит в них монстра, и пока Тоору здесь, пока он видит в нём что-то больше, чем просто ошибку природы – он будет рядом, у него будет смысл жить.       Им обоим уже почти 16. Прошло так много лет, они прожили почти целую жизнь вместе. Хаджиме знает своего друга лучше других, а Ойкава – единственный, кого Тацу подпустил к себе. Возможно, не потому, что хотел, но ведь некоторые вещи, которые случаются сами собой, – спонтанно и неожиданно, – самые прекрасные.       Прошло много лет, прежде чем Иваидзуми удалось это понять, и, возможно, ещё больше ушло на осознание своих чувств, и, скорее всего, это неправильно, но вот он здесь – лежит на кровати, влюблённый в своего лучшего друга. Да, наверное, Ойкава не самый лучший человек из всех, кого можно выбрать в качестве партнёра. Наверное и даже скорее всего, Тоору – эгоистичный, вредный, невнимательный и самовлюбленный, любит побеждать и постоянно с кем-то соревнуется; он мало слушает, много говорит, часто косячит, уверен, что ему всё простят, играет на жалости, манипулирует и часто плачет. Он ужасно шутит, привык получать, что хочет, и часто обидно шутит. Но ещё он заботливый, умный (невероятно умный), талантливый, старательный, добрый, понимает, порой, будто с полуслова, и по-настоящему красивый.       Хаджиме всегда считал, что главным его благословением в жизни является дружба с Ойкавой Тоору, поэтому он считает это по крайней мере закономерным – то, что он влюбился именно в него. Пугает ли это? Ну конечно, как же иначе? Любовь и страх идут рука об руку, особенно, когда это однополая любовь к своему лучшему другу. Заставляет ли это Иваидзуми краснеть? Да. Чаще, чем хотелось бы. Создает ли это проблемы? Почти нет, если не считать раздражающую тактильность Тоору. Заставляет ли эта любовь плакать по ночам? Хаджиме хотел бы сказать нет, но иногда он просыпается в ночи после очередного сна, где он умирает и навсегда теряет Ойкаву, где его жизнь так и заканчивается в полном одиночестве и даже могилки ему никто не сделает, чтобы Тоору иногда приходил на неё, в день рождения своего друга детства – вот тогда Тацу просыпается в слезах, даже не успев осознать, когда начал плакать и понятия не имея, когда закончит.       Вообще-то Иваидзуми удалось смириться с тем фактом, что ему придётся умереть. Он даже честно считает, что так будет лучше для него. Для них обоих. Поначалу, конечно, было обидно, что он не может провести всю свою жизнь с любимым человеком (да и до сих пор порой обидно), но потом он понял, что он не смог бы прожить всю жизнь с Ойкавой, даже если бы не родился Тацу, даже если бы Тоору не родился Принцем, даже если бы они встретились при других обстоятельствах, даже если бы Ойкава любил его так же, как Хаджиме. Потому что, как бы ни сложились их судьбы, одного не изменить – любовь между двумя мужчинами под запретом.       Поэтому смерть его не пугала. Мало, что его ещё пугало в этом мире. Только слёзы Тоору, пожалуй, и впрямь могли напугать самое страшное, что осталось в этом мире – Иваидзуми Хаджиме. Он решил для себя, что ему совершенно не обязательно обладать Ойкавой целиком. Достаточно быть рядом всё то время, что им осталось, а осталось им совсем немного.       Иваидзуми поворачивает голову на тикающие в углу часы и тяжело вздыхает. Осталось два дня. Послезавтра в это время они уже будут направляться к той башне, где когда-то провела свою молодость Мать Ойкавы. Она до сих пор изредка рассказывала о том Тацу, что охранял её. Женщина всегда отзывалась исключительно лестно, но в глазах Её было столько боли, столько не постижимого горя и ненавистной утраты, которые не утихли даже спустя столько лет, что Хаджиме слегка хотелось верить, будто бы Ойкава тоже будет вспоминать о нём.       Тацу не хотел, чтобы другу было больно, и когда-то давно, пару лет тому назад даже пытался окончательно поссориться с Тоору, чтобы тот его возненавидел и никогда не плакал, когда его не станет. На это Ойкава ответил ему только одно: «Я знаю, что ты делаешь, и я уже говорил тебе сотни раз – ты не умрёшь. Этого не произойдёт, я не допущу этого именно потому, что мне будет больно. Это эгоистично? Пожалуй, но из этой жизни ты не уйдёшь раньше, чем я!» Иваидзуми не знал тогда, что ответить, как и сейчас не знает. До сих пор не придумал, но пару месяцев назад написал всё же письмо, которое планирует отдать Ойкаве в тот самый день. Смерть неизбежно придёт, некоторых вещей не избежать, как нельзя остановить дождь, уже начавшуюся лавину, извержение вулкана или тот факт, что Хаджиме окончательно и бесповоротно влюбился в своего друга детства.       Иваидзуми не грустно ни из-за своей любви, ни из-за своей смерти. Вообще-то ему кажется, что эти две вещи так или иначе всегда идут рука об руку, просто его конец придёт чуть раньше. И он уверен, что сумел отхватить куш. Потому что любовь – это подарок судьбы, а влюбиться в Ойкаву Тоору – это как найти бочонок с золотом на конце радуги. Хаджиме отхватил сразу два благословения в этой жизни, и единственное, чего он хочет – это провести остаток своих дней с Тоору, насколько это только возможно.

🐉🖤👑

      Они идут по главной площади, где расположилась большая богатая ярмарка с товарами со всех уголков света. Горожане высыпали на улицы, словно никогда раньше не видели яблок и рыбы, словно тарелку с виноградинами кто-то рассыпал, а они разлетелись во все стороны, покрывая пол. Все эти люди так увлечены лавками, предлагающими иностранные товарами, заполонившими площадь так, что сложно найти хоть один свободный сантиметр для шага, что зачастую даже не замечают в своих рядах Тацу, так нагло сегодня выбравшегося за безопасную территорию замка и ворвавшегося в их веселье, словно на крыльях зла. Ну, во всяком случае, его не замечает большинство. Надо признать, Иваидзуми всё же ловит на себе парочку озлобленно-испуганных взглядов, но отношение их составляет примерно два к восьми.       Хаджиме знает, потому что считал, ведь это единственное, что ему остаётся. Его не привлекают побрякушки на витринах, не интересует редкий набор специй, не кружит голову сладкий аромат мяса или выпечки, совсем уж не интригует шелковая ткань с окраин Датеко, и даже на задворках памяти не загорается почти незаметное желание обладать пыльным (наверняка, незаконно вывезенным) томиком Цицирона. Душа не поёт в такт уличным музыкантам, глаз не радует порнушно нелепое количество украшений к празднику. Даже дальний уголок с птичьим рынком, куда обычно свозили животных даже с самых северных полюсом и куда Иваидзуми обычно направлялся в первую очередь, сегодня и тот остался позади, после беглого взгляда на цветастых попугаев.       Если честно, Хаджиме не знает, зачем они здесь. Он и Принц редко выбирались из замка. В основном потому, что последний их выход за стены монаршего убежища закончился ужасной дракой, а было то пару лет тому назад. Кажется, какие-то мальчишки снова стали кидаться в Хаджиме камнями, и, кажется, Ойкава не оценил юмора. Кажется, Тоору тогда разбили губу, и, кажется, тот парень, которому не повезло это сделать, потом получил ожоги третьей степени и навсегда лишился волос на голове. Кажется, Ойкава и Иваидзуми смеялись, когда группа мальчишек, – вдвое старше них и количеством превышающая дюжину, – убегала, крича имена своих несчастных мамаш. И, возможно, они ещё неделю после этого мыли окна во всём замке, но вообще-то Хаджиме не может утверждать что-либо из этого с уверенностью. И дело даже не в том, что они с Тоору поклялись больше никогда не вспоминать об этом происшествии, а в том, что Тацу и впрямь не помнит.       В общем взаперти они с Ойкавой оказались гораздо раньше, чем планировали – их место проживания давненько ограничилось, пусть и большой, всё же отдельной территорией. Иваидзуми некоторое время переживал из-за этого, но вскоре пришёл к выводу, что Тоору сам хочет этого. Если бы Принц хотел, они бы выходили за пределы замка – Хаджиме с детства привык к издевательствам, насмешкам, летящим в его лицо камням. К 12 годам он научился защищать сам себя, так что теперь подобное совсем не составляло проблемы, разве что только для Ойкавы. Он переживал за моральное состояние друга, даже не подозревая, что одного Тоору Иваидзуми хватало с головой. Принц сам пришёл к выводу, что больше не хочет видеть, как его друга обижают, и заперся в своей комнате, как пугливый щенок в своей будке.       В общем и целом, они не выходили за пределы двора одни вот уже несколько долгих лет, потому резкое изменение не столько в планах, сколько в поведении и приоритетах самого Принца – было удивительно.       Если говорить без прикрас, никакой практической цели от нахождения Иваидзуми рядом с Ойкавой сейчас нет. Единственное, что он делает – это выслушивает бесконечные восхищения на каждую приглянувшуюся Принцу вещицу и таскает бесконечное количество покупок с собой. Сейчас в его руках находилась уже пара новых сюртуков, три тома книг, набор красок, приправы, которые им совершенно точно не пригодятся, но Тоору понравился запах, и масло лаванды, которым пропахла вся комната Принца, а заодно и соседняя с ним – покои Хаджиме. Помимо прочего: новая колода карт, которая «точно позволит одолеть Ива-чана в следующий раз», кольцо с изумрудом «напоминающее об Ива-чане» только Бог знает почему, а также сережки с алмазами и с сапфирами, которые «несомненно понравятся Её Величеству и Мэзуми-сан», и свисток в форме черепахи, которому оправдание не смог придумать даже сам Ойкава, но ухватить успел, пока Хаджиме отвернулся, за что получил затрещину, а ещё новые запанки, «идеально подходящие к вечернему костюму». В общем огромное количество барахла, не имеющее ничего даже отдаленно напоминающее необходимость.       А, ну и, конечно, в руках Иваидзуми находится добрая дюжина букетов разного размера и, как минимум, в два раза больше отдельных цветов, подаренных Ойкаве в честь Дня Рождения.       В общем-то единственная причина, по которой в Хаджиме ещё не полетело ни единого тухлого помидора – праздник, устроенный в городе в честь шестьнадцатилетния наследного Принца – Ойкавы Тоору. Это было единственной причиной хорошего настроения всех горожан и заодно залогом безопасности чистоты и тела Тацу. Помимо прочего это было причиной по-настоящему заоблачного количества цветных флажков, цветов, картин, ленточек, кричалок, музыки, шутов, скидок и пьяниц на улицах сегодня. В Сейджо все любили своего Короля, а Ойкаву, – душу компании, добряка и всем известного своей щедростью и красотой, талантом и вежливостью Принца, – и того больше. Иваидзуми это никогда не напрягало, скорее даже наоборот – он по-настоящему рад, что прекрасную натуру его друга замечают, относятся к ней правильно, как должны – с пониманием и почтением. Настоящего Тоору все равно знает только Хаджиме, и только он знает, каким засранцем тот может быть, хвастаясь своей популярностью.       Как жаль, что этого минуса недостаточно…       Они идут вдоль праздничной улицы, но ни один цветок, ни один флажок, ни один огонёк или даже животное не могут заставить Иваидзуми оторвать глаз от друга. Солнце высоко на небе заставляет локоны Принца отливать золотом, серебром и парочкой самоцветов сразу, щеки гореть красным, а глаза сиять ярче обычного. И в этот момент, несмотря на злые взгляды вокруг, Хаджиме даже не против оказаться сегодня на ярмарке, покуда он может смотреть на Тоору, покуда тот смотрит на него с нежностью, улыбаясь так счастливо. Он ведь это заслужил.       — Ива-чан, смотрит! Украшения из Некомы!       Рука Ойкавы хватает большую ладонь Тацу, и Принц уверенно тянет друга за собой, ловко пробираясь через толпу. Иваидзуми пялится на большую спину Тоору, но не может толком разглядеть в ней своего друга. Что-то в нём изменилось, пусть прикосновения и сила их остались прежними. И он улыбается, не может не улыбаться, следует за Ойкавой так же покорно, словно тот никогда не втягивал их в неприятности – доверяет.       Тоору останавливается рядом с маленькой палаткой, радостно приветствует пожилую продавщицу с очень уж не некомовской внешностью, что заставляет Иваидзуми подозрительно нахмуриться, и тут же склоняется над картонками с выложенными на них украшениями.       — Как прошла поездка? — Хаджиме нарушает молчание только спустя пару минут, когда убеждается, что никто из прохожих не хочет поздравить шумного Принца. Он не хочет лишать друга удовольствия получить новую порцию прекрасных подбадривающих слов, а потому обычно отходит в сторону, покорно прячась за прохожими. Но, похоже, богатства гор Некомы никого не интересуют или же, наоборот, интересуют слишком сильно, чтобы обратить внимание на стоящего рядом монарха.       — М-м-м? — Ойкава мычит в ответ, разглядывая на свету сапфировую брошь, а Иваидзуми про себя отмечает, что в Некоме не добывают сапфиры. А потом хмурится. Не потому, что эта старушка аферистка, а потому, что Тоору не помнит чего-то столько элементарного.       — Спрашиваю, как прошёл твой визит в Шираторидзаву.       — О, совершенно замечательно! — Ойкава поворачивается на Хаджиме, улыбается, словно ему наконец задали правильный вопрос, которого он долго ждал, и тут начинает разглагольствовать, размахивая руками с брошкой в ней во все стороны: — В первый день мне устроили экскурсию, и мы ходили в огромный художественный музей! Ужинали вечером при свечах на корабле, Король устроил в мою честь салют, а на следующий день мы пошли в театр! У них восхитительные постановки Шекспира, я получил такое удовольствие, Ива-чан! Мы даже съездили на охоту, и я несколько раз выиграл в карты! Так что, думаю, за эти дни я стал лучше и у меня появился реальный шанс тебя одолеть…       — Я имел ввиду не это, — Иваидзуми скрещивает руки на груди, наблюдая, как лицо Ойкавы тут же приобретает недоуменное выражение.       — А что же тогда?!       — Вообще-то ты ездил заключать договор, а не на каникулы, придурок.       — А, ты про это, Ива-чан, — Тоору фыркает, отмахивается от Хаджиме, заставляя того нахмуриться, и вновь опускается вниз, но в этот раз его длинные пальцы проникают в большую шкатулку с украшениями. — Это было скучно.       — Тебе удалось заключить договор?       — Конечно, без него бы я не вернулся, — это звучит почти как «пошёл ты», и Иваидзуми хотел бы сказать, что ему всё равно. Но он обижается. И злится. И ещё больше злится на то, что обижается.       — Ты заключил его на приемлемых для нас условиях?       — Мы проиграли, Ива-чан. Приемлемых для нас условий просто не существует.       — Но ты сделал всё возможное, чтобы минимизировать потери, ведь так?       Ойкава не отвечает, но Хаджиме готов поклясться, что слышал тихий фырк. И это доводит его до точки кипения. Да, Тоору не любит заниматься государственными делами, Иваидзуми это знает, но неужели это так сложно, постараться всего один раз?! Неужели напрячься лишний раз – такая уж непосильная ноша?! Может, проблема в Хаджиме, может, это он привык всегда отдавать всего себя, но он представить себе не может, что Ойкаве настолько всё равно на всех вокруг, на своих подданных, что он не может постараться ради них… Похоже, ему и впрямь всё равно.       Иваидзуми поднимает глаза на Ойкаву, ожидая ответа на вопрос, заданный добрых пять минут назад, но тот почти с носом ушёл в шкатулку какой-то бабушки из Некомы (если, конечно, верить флагу над её палаткой), выискивая кольцо с рубином побольше. Тацу буквально за шкирку вытаскивает Принца из маленького сундучка и уводит подальше от палатки, ворча себе под нос проклятия.       — Ива-чан, я не закончил! Мне нужны эти рубины!       — С тебя достаточно украшений.       — Но мой новый сюртук требует колец в цвет!       — Уверен, ты сможешь что-то найти в той горе, которая валяется в замке.       — Но ведь это всё старье, Ива-чан! — Ойкава взвизгивает, словно свинья, и больше Хаджиме терпеть не может.       Всё сегодня действует ему на нервы: громкая музыка, большое количество людей, цветастое окружение, какофония запахов и вкусов, шум улицы, приставучие шуты, ненавистные взгляды, куда ни глянь, и, конечно же, Ойкава с его непрекращающимся комплексом бога, который ни на секунду не берёт передышку.       — Прекрати вести себя, как дитя малое! — Иваидзуми трясёт Тоору, заставляя встать на ноги, и тот сжимается, становится маленьким и испуганным, но Хаджиме это не останавливает. Ойкава прекрасно знал, когда вёл его сюда, чем это может обернуться. — Ты станешь Королём, а не подзаборной шмарой! Прекрати капризничать, ныть и тратить деньги на всякую чепуху! Прекрати развлекаться и займись хоть чем-то полезным уже наконец! Раз тебе так хочется деть куда-то свои богатства, отдай их церкви, приюту или армии, но не на коллекцию новых серег.       Смотря в землю, Ойкава ковыряет её носком туфли, видимо, раздумывая над ответом, и Иваидзуми удерживается от желания отдавить ему ступню, чтобы тот не портил новую пару обуви. Удерживается, но с большим трудом.       — Это были не серьги, а кольца… — Обиженно выдаёт Тоору, и тут же чужая ладонь приземляется на его скулу.       Через секунду все те богатства, купленные Ойкавой ранее, летят на грязную землю, прямо в лужу. Иваидзуми не говорит ни слова, разворачивается на пятках, слыша за спиной, как Тоору пищит, визжит, словно свинья в забивной сезон, ворчит и хлюпает носом. Хаджиме считает, что друг заслужил. Потому Хаджиме не стыдно. Но и удовлетворения не приходит, только в груди как-то неприятно саднит.       Иваидзуми уходит, пыхтя, словно маленький недовольный чайничек, и ворча проклятия под нос. Он уходит, надеясь, что Ойкава за ним не последует, и впервые в жизни, Тоору и впрямь не идёт, только продолжает сидеть на земле, хлюпая носом, драматично давить на жалость прохожих и горожан, и, – Хаджиме не сомневается, – кидать ненавистные взгляды в спину друга.       Что-то лопается в этот момент, отчаянно трескается, раны на стекле разбегаются во все стороны, будто бы сообщая, какое бы решение ты сейчас ни принял, по какой бы из этих дорожек на стекле ни пошёл – всё равно придёшь к пропасти. От этого чувства хочется зажмуриться, хочется закрыть уши, упасть на землю, свернуться в калачик – сделать хоть что-то, чтобы это прекратилось.       Иваидзуми ненавидел ссориться с Ойкавой. Но в последнее время, сколько бы он ни смотрел на своего друга, видел кого-то другого. По утрам, когда они вместе валялись в его постели, когда Тоору тихо читал, ожидая пробуждения своего друга, всё было почти как в детстве – парень перед ним был тихим, спокойным, мечтательным, талантливым и очень умным. Но стоило им выйти за пределы этого, как Ойкава превращался в совсем другого человека – эгоистичного, инфантильного, избалованного мальчишку, только что вылезшего из дорогой кареты, полностью пьяного после очередного бала до самого утра.       Чувства Иваидзуми оставались прежними, но были они по отношению к совсем другому человеку.       К кому-то доброму, бескорыстному со смелостью в глазах и безграничной верой в добро. Когда-то это ведь именно Тоору останавливал Хаджиме от того, чтобы праздно бросить птенцов на съедение придворным котам. Это Ойкава всегда подбирал бродячих мальчишек, давал им кров, еду, немного денег. Ойкава всегда останавливал драки в порту, всегда был добрым и милостивым, когда его сажали вместо отца решать крестьянские споры. На его совести нет ни одной загубленной жизни и не одна дюжина спасенных.       Что же случилось с этим мальчишкой? В какой именно момент он так изменился, разойдясь с Хаджиме по разным дорогам? Какая именно ночь, проведенная вместе в кабаке, вдалеке от замка, когда они вместе сбежали из-под стражи, стала последней, решающей? Тогда всё было по-другому, это было лишь глупое детское сумасбродство, радовавшее своей непокорностью взрослым. Они подкладывали подушки под одеяла или говорили, что идут на прогулку, а по дороге сворачивали в небольшое зданьице, где никто не знал их имён. Они пили невкусное пиво, такое отличное от дворцовых вин, заглатывали его, словно воду по утру, играли в карты и кости, проигрывали последние сбережения, а потом выходили, качаясь, держась друг за друга и напевая глупые песенки, которым их научили моряки.       Это было лишь развлечением, глупым и таким детским, откуда же Хаджиме было знать, что там Ойкава и останется? Пьяным, валяться в грязи, цепляясь за свой титул, свои богатства, не ударив пальцем о палец, чтобы заслужить хоть что-то из этого.       Иваидзуми задаётся вопросом, осталось ли внутри этого тщеславного, малодушного пьянчуги хоть что-то от того человека, которым он когда-то был? Осталось ли что-то от человека, в которого дракон когда-то влюбился или всё это лишь игра его разума? Осталось ли в этой патлатой голове понимание, что он ничем не лучше других и его звание досталось ему по случайности. Да, она была счастливой, как и чувства, которыми одарили Хаджиме к этому запутавшемуся человеку, но всё это, тем не менее, не больше, чем простая случайность.       Случайность, что Ойкава такой. Приносящий по утру цветы, выкапывающий сам для них ямки в саду, играющий с котами во дворце, читающий вслух литературу для романтичных дам, разбирающийся в тканях, завязывающий платок Иваидзуми так, как положено, играющий на лютне перед камином, пишущий стихи в ночи перед свечой, задорно смеющийся, когда выигрывает очередную партию в карты, поддающийся, чтобы поднять настроение другу, отдающий свои любимые запанки, лишь бы те были в цвет туфель, перевязывающий цветными лентами раны, танцующий в толпе зевак на площади, покупающий цветы у бедных продавщиц, хотя в саду полно цветов куда лучше тех бутонов, что они могут предложить, и обращающий внимание на бедных детей в подворотне, веселящий их своими шутками.       Таким он был наедине, когда рядом никого не было, а, может, когда рядом были правильные люди. Ойкава был замечательным, чудесным, трогательным, волшебным. Он был особенным, а Иваидзуми его обидел.       Возможно, он вспылил, переборщил, устал и потому всю злость выпустил на неправильного человека. В конце концов, Хаджиме верил, что поездка была сложной, Ойкава прежде никогда не выполнял роли переговорщика. Иваидзуми уверен, Тоору сделал всё, что было в его силах, чтобы выбить этот мир, в котором так нуждалась Сейджо.       Может, он просто устал. Наверное, последние его недели были очень загружены и пугали наступлением неизбежного. Иваидзуми стоило поддержать своего лучшего друга, иначе чувства, о которых он постоянно самому себе твердит, не имеют никакого смысла. Они лишь пыль, брошенная в глаза самому себе, игра, которая придаёт всему происходящему красоты и фальши. То, что Хаджиме ощущает, просто не может быть не правдой, а потому он должен вести себя соответствующе. Он должен вести себя, как настоящий возлюбленный, понимающий и принимающий, а не ругающийся и орущий при первой возможности.       Иваидзуми должен быть лучше для любви всей своей жизни.       Он разворачивается на пятках так резко, что сталкивается с какими-то детишками. Те быстро поднимаются на ноги и бегут туда, куда держали путь до этого, даже не заметив столкновения. Надо признать, Хаджиме тоже не обращает на этого внимания. Он так быстро идёт обратно, чтобы извиниться, дабы просить прощения, хоть на коленях, но сказать Ойкаве, что был не прав, что оплошал и разозлился, а всё за зря. Если Тоору хочет эти украшения, они вернутся, чтобы тот получил всё, чего хочет. Он заслужил парочку новых колец за ту работу, что проделал.       Иваидзуми находит Ойкаву быстро. Тот почти не сдвинулся с места. Подобрал все свои сокровища с земли и стоял разговаривал с какими-то парнями. Хаджиме их не знает и тут же напрягается. Не от ревности, нет, та уже долгие годы назад отпустила его, зато его напрягает безопасность принца, от чего по всему телу проходится волна, оповещающая о том, что чешуя вот-вот может прорезаться.       — Ойкава, что происходит?       Тоору поворачивается резко и тут же слегка сжимается, но, завидев друга, быстро приходит в себя. На его губах играет обворожительная, счастливая улыбка.       — Ива-чан! Ты вернулся, — в его голосе слышится непростительное облегчение, будто бы он и впрямь поверил, что друг может его бросить. — А я тут друзей нашёл.       Иваидзуми достаточно одного небрежно брошенного взгляда, чтобы понять – эти парни знают, кто он такой. Глаза тут же опускаются в пол, они теребят подолы камзолов и что-то шепчут.       Слава дракона идёт вперёд самого дракона.       — Знакомься, это Киндаичи и Куними. Они приехали в город на мой день рождения, а до этого служили на фронте. Похвально для людей их кровей, учитывая, что они просто могли отсидеться в своих замках.       — Нам пора возвращаться, Ойкава, — Иваидзуми властно берёт друга под руку, но тот тут же вырывается.       — Что?! Но почему, у нас ещё есть время, я уверен.       — Он прав, Ваше Высочество, — Хаджиме не ожидал даже толики понимания от этих людей, но, кинув второй быстрый взгляд, тут же понимает – они боятся, а потому стремятся уйти. — Нам с Куними тоже пора. Это было честью для нас, познакомиться с Вами. Увидимся на балу, полагаю.       Двое парней разворачиваются, не дожидаясь ответа принца, и тут же стремятся уйти. Второй парнишка, явно обрадовавшийся расторопности друга, втягивает голову в плечи и тихо шепчет прежде, чем они успевают уйти на безопасное расстояние от прозорливых ушей дракона:       — Не хотелось бы, если честно.       Тоору надувает губы и отходит на несколько шагов от друга, явно разъяренный.       — Что не так, Ойкава? Говори уже, у меня нет всего дня, чтобы ждать, когда ты разродишься, — он скрещивает руки на груди, совсем позабыв про собственное обещание.       — Ты их спугнул. Неужели нельзя быть чуточку более приветливым?!       — Дело не в моей приветливости, и ты это знаешь.       — Нет, как раз таки в ней! Ты вечно злобный и чем-то недовольный, Ива-чан! Так тебе друзей никогда не завести, и ты лишаешь меня таковых.       Иваидзуми в ответ только фыркает.       — Им не нравится то, что я дракон, Ойкава. Этого не изменить, — удивление на лице Тоору не поддельное, и Хаджиме снова фыркает, разворачиваясь на пятках. — Пойдем, нам пора в замок.       — Ты мне не поможешь?!       — Я тебе не носильщик. Сам накупил, сам и тащи.

🐉🖤👑

      Иваидзуми стоит перед зеркалом, жадно впиваясь взглядом в собственное отражение. Пытается найти изъян, но ничего не получается. Что-то в собственном образе сегодня не устраивает Тацу, но он, сколько не пытайся, найти этого не может. Идеально белая рубашка, тёмно-синий сюртук, чистые ботинки, идеально выглаженные брюки. Всё так, как должно быть, но ему не нравится. Хоть убей, что-то не так, что-то неправильно, что-то искажает и портит его образ, превращая такую идеальную картинку в несуразный паззл, будто бы кусочки двух совершенно разных картинок совместили, превращая обе в нелепицу.       Хаджиме смотрит пристально и долго, пока его не осеняет. Он дракон, а драконы не должны ходить в сюртуках, не должны танцевать на балах, не должны пить шампанское и есть крошечные пирожные с клубникой на верху, кокетничая с молодыми дамами, пытаясь выбить себе место в их списке кавалеров. Они должны сражаться в армии, держать в руках меч, побеждать врагов, сжигать их в праведном костре ярости, но никак не быть частью светского общества. Сегодняшний его наряд не просто не к месту, сам Иваидзуми не к месту. Он чувствует себя неправильно, будто бы не той вилкой начал есть утку. Для кого-то другого это может показаться мелочью, но в светском обществе это сравни катастрофе.       Сегодняшний вечер будет очень долгим, но Хаджиме должен там появиться. В конце концов, кто ещё защитит Ойкаву? Такие сборища – самое опасное, что только может придумать общество, потому что в такой толпе убить монаршею персону проще простого, а Иваидзуми относится очень серьёзно к своему предназначению. Он не отойдёт от Тоору ни на шаг и, если потребуется, отдаст свою жизнь. Не потому, что так велит метка на его коже, а потому что представить себе не может жизни без Ойкавы Тоору. Этот заносчивый принц засел у него в сердце, как заноза, только вот если занозу и можно вытащить, то тут придётся распороть себе грудную клетку, сломать рёбра и порыскать в мышце, чтобы достать чувства, так плотно засевшие внутри. Это невозможно и закончится плачевно, смысла просто ни малейшего не имеет. Иваидзуми и так живётся неплохо.       Ойкава – его луч солнца в самые грозные дни. Он глоток свежего воздуха среди бесконечного пожара жизни. Тоору его вода, когда обуревает жажда, и кусок мяса, когда живот скручивает от голода. Он – его мечта, от которой на сердце становится и грустно, и весело. Грустно от одной только мысли, что даже прикоснуться-то к нему нельзя. Весело от понимания, что они повязаны вместе навсегда. Приятно знать, что Иваидзуми занимает особенное место в жизни Ойкавы. Такое место, которое не сможет занять никто другой. Возможно, дело тут даже не в метке на коже, а в том, что они друзья детства, но приятно думать, что такой метки нет больше ни у кого, что только Хаджиме может находиться рядом с Ойкавой, будучи точно уверенным, что здесь его место.       Он нашёл своё призвание, и радостно от мысли, что повезло за свою короткую жизнь ощутить и что-то такое особенное, как любовь. Её, оказывается, очень много. Она заполняет внутри всё тело, словно океан. Иногда его окутывают шторма, пробивая внутри дыры, из которых просачивается боль, топит внутри корабли радости и затмевает солнце. В другие дни на море штиль, солнце не обжигает, а согревает собою, своими лучами и всем тем, что дарит этому миру. Ветер гуляет, развивая волосы морякам, и рыба спокойно плавает в водах, щекоча внутренности.       Внутри Иваидзуми целый мир благодаря Ойкаве, там целая вселенная, которая не имеет ничего общего с реальным миром. В ней Тоору и Хаджиме вместе, их ничего не разлучит, ни смерть, ни боль, ни другие люди, ни обязанности, ни даже титулы. Там всё по-другому, бесконечно по-другому. Так, как не может быть в реальном мире. И неважно, что Иваидзуми Тацу. Не важно и то, что Ойкава принц, которого когда-нибудь заберут из башни. В голове Хаджиме они навсегда останутся в этой башне. Дни, проведённые в ней, будут отдаваться болезненными воспоминаниями, и Иваидзуми точно будет знать, что прожил неплохую жизнь, что она стоила каждой минуты, каждой секунды, потому что большую их часть он провёл с Ойкавой бок о бок, как друг, которого ценили не за то, что он Тацу, а за то, какой он есть на самом деле, с каждой мыслью, каждой идеей, каждой чертой, что собралась в его теле за всеми теми лживыми речами, что его вынуждали говорить. За каждой той речью, которой он делился только с Ойкавой.       Иваидзуми наконец улыбается собственному отражению. Наконец он видит в себе ту недостающую частичку, которой был лишён ещё пару минут назад, и образ становится идеальным. Эта недостающая частичка – Ойкава. Рядом с ним Хаджиме не будет казаться нелепым и неуместным. Рядом с ним он будет правильным и идеальным, потому что такой он в глазах Тоору – без единого изъяна.       Иваидзуми машет рукой, чтобы услуги уходили, и, одёрнув сюртук чуть-чуть вниз, идёт к двери, разделяющей его покои с покоями Ойкавы. Ему не терпится увидеть лучшего друга. Пусть Хаджиме и не сможет сказать, почему так счастлив, что именно за доли секунды улучшило его настроение, потому что он ни разу так и не сказал Тоору, что тот для него значит, но он хочет увидеть Ойкаву. Он хочет, чтобы тот по одним глазами догадался, к чему именно Иваидзуми пришёл в своих покоях, потому что Тоору, несомненно, умел читать мысли. Не зря же они провели столько лет вместе.       Ойкава стоит у зеркала и с настрадавшимся лицом пытается повязать платок на шее. Он немедленно поворачивается, когда дверь открывается, но в глазах его отображается разочарование.       — Ждал кого-то другого? — Иваидзуми облокачивается о косяк, скрестив руки на груди.       — Служанку, если честно, — Ойкава вновь поворачивается к зеркалу, надеясь всё же побороть платок в этой схватке.       — А где они, к слову? Опять прогнал их?       — Хотел справиться сам, но, похоже, переоценил свои силы, — он тяжело вздыхает. — Ты выглядишь прелестно, Ива-чан.       — Спасибо, — Хаджиме улыбается, как дурак. Так странно, что комплименты Ойкавы для него ещё хоть что-то значат, хотя Принц сыпет ими с такой простотой, которой можно только позавидовать.       — Ого, даже без язвительных комментариев сегодня? — Тоору поворачивается на друга и вопросительно приподнимает одну бровь. — С тобой всё нормально? Ты не заболел?       — Издеваешься? — Иваидзуми хмурится, когда Ойкава, посмеиваясь, отворачивается к зеркалу. — У меня просто хорошее настроение.       — Почему же? — Тоору даже высовывает кончик языка, пытаясь превратить платок в красивый бант. Он кажется не слишком заинтересованным в разговоре, но это не так. Ойкава просто умеет делать несколько дел сразу.       — Потому что скоро мы слиняем отсюда, — это враньё. Иваидзуми рад, что сможет провести этот вечер с Ойкавой, но другу это знать совершенно не обязательно.       — Ты никогда не любил жизнь в замке, — когда-то Ойкава тоже её не любил. Что изменилось, известно только одному Богу, но это изменение делает больно Иваидзуми. Когда-то они были похожи. Теперь даже близко нет. — Черт! Не получается!       Тоору злостно откидывает платок в сторону и падает спиной на кровать позади себя, закрывая глаза руками. Он никогда не умел проигрывать. Иваидзуми делает несколько шагов и аккуратно подбирает ткань с пола, перебирая её на пальцах, пытаясь ощутить состав одной кожей. Он думает несколько секунд, придётся ли ему помогать Ойкаве одеваться, когда они окажутся в башне, но быстро приходит к выводу, что не станет заниматься этим даже под дулом пистолета.       — Вставай, Ойкава.       — Не хочу, — Тоору хныкает, переворачиваясь на бок и превращаясь в подобие узла, пытающегося стать меньше, чем он есть на самом деле. — Ива-чан… может, мне не пойти?       — Не говори глупостей, Ойкава. Этот праздник в твою честь, ты не можешь провести его взаперти один, — Иваидзуми подходит ещё ближе и облокачивается спиной о нишу кровати.       — Я не буду один. Со мной будет Ива-чан.       — Ну уж нет. Я буду веселиться со всеми внизу, — Хаджиме совсем не хочет этого, но он должен сказать это ради Ойкавы. Он ведь знает, прекрасно знает, что Тоору хочет на этот праздник. Это лишь маленькая слабость, которую он позволяет себе только рядом с Иваидзуми, и друг должен позаботиться о том, чтобы Принц получил всё, что хочет.       — Ты бросишь меня?! — Ойкава ноет куда-то в подушку.       — Конечно.       — Ива-чан жестокий, — он снова стонет, и звук этот теряется где-то в простынях.       — Эта истерика не стоит яйца не выеденного, — Хаджиме фыркает и протягивает руку Ойкаве. — Давай, я помогу тебе.       Тоору цепляется за протянутую ладонь, и Иваидзуми помогает другу подняться на ноги. Ойкава стоит с выпяченной вперёд губой, обиженный, что ему требуется помощь с таким простым делом. Хаджиме не даёт этому отразиться на своём лице, но он рад, что способен как-то позаботиться об Ойкаве. Это нечто особенное, что есть только между ними.       — Мы выйдем вместе? — Это бессмысленный вопрос. Они всегда делали это вместе, ответ и так известен. Иваидзуми произносит это только для того, чтобы как-то заполнить тишину, чтобы не думать о том, как близко сейчас находятся его губы к шее Тоору.       — Нет… вообще-то нет… — Ойкава выдыхает это куда-то в шею Хаджиме, и пальцы того на секунду останавливаются, неизвестно от чего именно: от дыхания Ойкавы так близко с его ухом или от неожиданного ответа.       — Что? — Иваидзуми испуганно делает несколько шагов назад. Он не может это контролировать, шок просто охватывает его со всех сторон. — Почему?       — Я просто подумал, что уже достаточно взрослый, чтобы справиться с этим самому.       — Понятно, — Иваидзуми кивает, опуская голову вниз. Он не может показать, что разочарован лишь потому, что это была вещь, которую они всегда делали вместе. Подумаешь, какое это имеет значение? Никакого. Они и правда слишком взрослые для чего-то подобного. А Иваидзуми знает своё место. Он лишь Тацу. Только Королевы всегда выходят под руку с Королями. Он не является ни одним из них. — Но на балу-то мы будем вместе, правильно?       — Я… эм… ну… — Ойкава теряется в словах, будто бы в его голове их такое количество, что не успеваешь ухватиться за одно конкретное. А, может, всё, наоборот, и их там совсем нет.       — Тоже нет?       — Ива-чан, я подумал, что нам стоит провести время с друзьями, пока мы не уехали в башню. В конце концов, мы будем вместе, возможно, не один месяц, а друзей не увидим долго.       Иваидзуми хочет сказать, что у него нет друзей, помимо Ойкавы, но он не может. Это было бы слабостью.       Всё очевидно, как день, всё это из-за сегодняшнего утра на базаре. Впервые Тоору понял, что означает его дружба с Тацу – одиночество, отрешенность от всех остальных. Раньше Ойкаву это устраивало. Раньше ему было достаточно одного Иваидзуми. Раньше… какое смешное слово. А делает оно так больно, что хоть кричи. Иваидзуми не может кричать, только сделать несколько испуганных шагов назад, пытаясь сдержать ком в горле.       Впервые Ойкава отвергал его, а всё из-за того, что Хаджиме – Тацу. Иваидзуми праздно решил, что это никогда не встанет между ними. Он был не прав.       — Ойкава, но как же твоя безопасность? — Хаджиме не хочется умолять, но голос его звучит именно так. Он хотел бы сейчас разнести эту комнату в дребезги, только не просить Ойкаву остаться с ним. Он хотел бы, чтобы ему не нужно было защищать Тоору, но он должен это делать.       — Ива-чан, это ведь бал. По периметру всего дворца стоит охрана. Да и я могу о себе позаботиться, не забывай про это.       Иваидзуми кивает, и он знает, что не должен произносить следующие слова, он знает, что Король потом устроит ему выговор за то, что Дракон оставил Принца, но у Хаджиме слишком много гордости, чтобы таскаться за Тоору, как привязанным, когда другу это совсем не нужно. Иваидзуми не будет бегать за Ойкавой, он не будет его собачкой, которую постоянно пинают и делают больно. Хаджиме знает себе цену, поэтому говорит следующее:       — Хорошо, Ваше Высочество. Как пожелаете.

🐉🖤👑

      Ойкава выходит на большую лестницу. Сотни свечей освещают его небесный лик. Он улыбается, и Хаджиме готов поклясться, эта улыбка – самое светлое, что есть в этой комнате, затмевающее всё то количество свечей, что слугам только удалось найти на задворках замка. Только вот светила эта улыбка теперь совсем не Иваидзуми, а всем вокруг, избегая лица лучшего друга.       Ойкава смеётся. Он машет всем присутствующим, вальяжно спускаясь по ступенькам, смотрит жадно, кокетливо прикладывает руку ко рту, прикрывает его, улыбаясь, словно нашкодившее дитя, даже не подозревая, что всё это делает с Иваидзуми. А тот злится. По-настоящему злится, что его оставили одного, отбросили куда-то на задворки праздника, словно ненужную игрушку, к которой всегда можно вернуться. Хаджиме борется с этим чувством, но оно уверенно проедает себе путь прямо к сердцу и шепчет, пробуждая самые потаённые страхи, что именно так Ойкава к нему и относится: как к чему-то, что всегда здесь, что можно оставить и оно не уйдёт, а будет послушно ждать где-то в углу, не мешаясь своими ненужными чувствами, пока Тоору не наскучат новые друзья и он не вернётся к чему-то родному.       Ощущение, – правдивое или нет совсем не важно, – что Иваидзуми для Ойкавы дом, недостаточно весёлый, скучный, надо признать, до боли надоевший, но тот, в который можно вернуться после жутких пьянок и диких приключений. Хаджиме не знает, устраивает ли его такая позиция в жизни Тоору. Ему хочется быть частью всего этого, хочется быть и приключением, и развлечением, и секретом, и его разгадкой. Хочется быть чем-то, что берёт за душу, что трогает за самые глубины сердца, что приносит волны к берегу, красивый снег зимой, заставляет почки распускаться внутри, как весной, и плоды расти осенью. Хочется быть всем и сразу, но он лишь тихая гавань в дикий жуткий шторм, к которой возвращаешься, когда плохо, но про которую забываешь, как только закончится непогода, как буря стихнет и море вновь будет пригодно для плавания.       Ойкава спускается по лестнице и проходит мимо Иваидзуми, а внутри что-то нещадно саднит, болит, режется, желая выбраться наружу. И Хаджиме только сжимает кулаки, отводя взгляд в сторону, чувствует, как желваки ходят из стороны в сторону, делая больно челюсти. Он знает, чувствует, что Король и Королева смотрят на него, смотрят на Ойкаву и не понимают, не понимают ровным счётом ничего. Но что Иваидзуми может сделать? Побежать за Ойкавой, ходить за ним, как приклеенный, не слушая всех возражений и жалоб? Надоедать ему, как Тоору сам периодически надоедает Хаджиме? Иваидзуми, конечно, мог бы, но не станет. Он знает, что это делает с людьми не понаслышке, он знает, какого это, и он не станет умолять.       Хаджиме видит краем глаза, как родители направляются в его сторону после разговора с Королём, и делает единственное, что может – убегает в сторону, к столам с едой. Он делает это для себя, но больше, конечно, для Ойкавы. Ему нужно пространство, ему нужны друзья, ему нужна настоящая жизнь, и это ещё одна жертва, которую Иваидзуми преподносит для своего лучшего друга. Эта жертва делает ему больно, он совсем не чувствует счастья, когда преподносит её, ни единой клеточкой своего тела. Он чувствует лишь опустошение и боль от осознания, что он не может быть с любимым человеком, что этот самый человек, который всегда был рядом и поддерживал его, бросил его, как что-то ненужное и надоевшее.       Ойкавы больше нет рядом. Единственный человек, который всегда принимал в нём сущность Тацу, в итоге стал тем, кто отверг её первым. И это делает так больно, будто бы внутри прожигают дыру, которая засасывает внутрь все органы, оставляя лишь кусок сердца, что теперь похож на уголёк – маленький и неспособный биться. Можно ли жить, когда внутри тебя, вместо комка мышц, который должен качать кровь по телу, лишь кусок сгоревшей кожи, что не способен даже кровоточить, настолько ему больно? Иваидзуми выяснил, что это возможно, но жизнью это слабо можно назвать, потому что всё, что он способен делать – это стоять в углу и наблюдать за тем, как Ойкава веселится, и понимать, что он больше не часть этой жизни.       Тоору никогда не хотел делать больно Иваидзуми, тот это понимает, но, сам того не подозревая, он вырезал Хаджиме из своего существования, оставив где-то на задворках, словно сиротку, наблюдающую через ворота детского дома, как другие дети идут с родителями домой. Тацу чувствовал, как от него отказались, как он оказался ненужным, лишним, мешающим. Внезапно, его сущность оказалась лишь обузой в веселье жизни.       Иваидзуми стоит поодаль и не может оторвать глаз от Тоору. Он веселится, говорит с Ханамаки и Матсукавой, графами Аоба Джосай, пьёт и много ест, а Хаджиме кусок в горло не лезет. Тоору уже несколько раз танцевал, делал это так же изящно, как и всегда. Иваидзуми думает, какого было бы потанцевать с Ойкавой. У него всегда это получалось плохо, но он хотел бы обвить свои руки вокруг талии Тоору и посмотреть, как далеко сможет зайти. Наверное, не очень, учитывая последние обстоятельства.       Иваидзуми качает головой, пытаясь отогнать неприятные мысли, и в этот момент к нему подходят двое: высокий мужчина с беспорядком на голове и скучающими глазами, и низенький, кажется, практически мальчишка, с белыми прядками в волосах. Костюмы обоих говорят, что они не из Сейджо. Хаджиме долго смотрит в глаза первому, тот отвечает тем же. У них завязывается небольшая баталия глазами, в которой неизвестно кто победит. Иваидзуми принимает решение сдаться самостоятельно по двум причинам: во-первых, пусть это и удивительно, что кто-то решился к нему подойти, зная то, что он Тацу, это не продлится долго; а, во-вторых, Хаджиме слишком увлечён тем, чтобы следить за Ойкавой. Даже если он пообещал не приставать к другу весь вечер, это не значит, что он не будет его защищать. А для этого, находясь на таком большом расстоянии, он должен следить за всеми, кто окружает Принца.       — Вы и есть Тацу Сейджо?       Иваидзуми немного удивлённо смотрит на черноволосого мужчину. Странно как минимум то, что он говорит не со страхом в голосе, а со скучающим утверждением. А, как максимум, то, что, зная этот факт, он ещё и говорит с Хаджиме. В этом парне либо много храбрости, либо глупости. На глупого человека он, тем не менее, совсем не похож.       Иваидзуми медленно кивает.       — Я – Акааши Кейджи, Тацу Фукуродани, а это, — он указывает рукой на скучающего рядом мальчика, — Кенма Козуме, Тацу Некомы.       — Приятно познакомиться. Иваидзуми Хаджиме, — он, надо признать, немного шокирован такой встречей.       Он знал, что в других королевствах тоже существуют подобия Драконов, которые должны защищать своих принцев и принцесс и которые должны будут отдать свои жизни ради них, но представить себе не мог, что они тоже приедут на праздник. Надо сказать, что Хаджиме никогда не встречал кого-то, кто мог бы понять его. Это не слишком распространённая практика, чтобы Тацу общались между собой. Почему? Никто не знает, это просто не принято, хотя, казалось бы, принять свою судьбу гораздо проще, если есть рядом кто-то, кто будет должен сделать то же самое, что и ты.       — Что вы здесь делаете? — А что Иваидзуми должен был спросить? Продолжать молчать? Как ему кажется, у него было не слишком много вариантов.       — Приехали на праздник, — Акааши пожимает плечами, и они все трое теряются взглядами в толпе. Иваидзуми предполагает, что каждый ищет своего Принца или Принцессу. Во всяком случае, так делает он сам.       Ойкава стоит у столов по другую сторону зала, говорит с каким-то мужчиной, сильно похожим на сову, а ещё с высоким парнем с черной челкой на один глаз. Похоже, втроём им весело, и Хаджиме чувствует укол ревности. Он тоже хотел бы сейчас смеяться, а не только наблюдать за этим отдалённым весельем, как коршун, готовый накинуться на жертву.       — Я Тацу Бокуто Котару. Он сейчас разговаривает с Вашим принцем, — Акааши даже указывает рукой в их сторону, и Бокуто, словно почувствовав что-то, смотрит в их сторону. На его лице тут же разрастается улыбка, словно плющ захватывает собою здание, и он радостно машет в их сторону. Ойкава не делает ничего, когда его глаза встречаются с глазами Иваидзуми.       — Тот, который похож на сову? — Хаджиме отводит взгляд в сторону. В этих переглядках нет никакого смысла. Если Ойкаве есть, что ему сказать, он всегда может подойти.       — Бокуто? — Кейджи смеётся, — да, есть немного.       — А Вы? — Иваидзуми обращается к молчаливому мальчику.       — Я Тацу того, который смеётся, как гиена, — это говорит Хаджиме не слишком много, и Кенма протягивает руку в сторону черноволосого мужчины. — Он тоже стоит рядом с Вашим Принцем. Его сложно не заметить.       — Да, он шумный, — Иваидзуми качает головой, припоминая, что уже много раз обращал внимание на этого человека, даже не подозревая, что он Принц самой Некомы.       — А ещё перетанцевал почти со всеми девушками в этой зале за полчаса, — Кенма фыркает, и у Хаджиме создаётся неприятное впечатление, что этот мальчик ревнует. Возможно ли, что он не единственный здесь, кто испытывает чувства к своему Принцу? Это было бы… плачевно. Ничего хорошего в этом, надо признать, нет.       — Вас это волнует?       Кенма смотрит на Иваидзуми так, будто прямо сейчас превратится в дракона и сожжет его своим огнём. Хаджиме не осуждает. Он, наверное, поступил бы также, если бы кто-то так просто заявил о том, что он долгие годы упорно скрывал.       — Нет. Я просто наблюдательный, — он пожимает плечами, возвращая взгляд на своего Принца. — Разве Вы не считаете всех, с кем танцует Ойкава-сан?       — Нет, таким я не занимаюсь, — это враньё. Иваидзуми следит за каждой девушкой, на которую Тоору только посмотрит, но это вряд ли связано с наблюдательностью. — А Вы, Акааши-сан?       — Конечно, — у Иваидзуми создаётся неприятное впечатление, что оба его собеседника врут. Есть что-то, что они скрывают, а Хаджиме не любит секреты. В конце концов, Принцы других стран вполне могли приехать, чтобы убить наследника Сейджо. — Женщины, знаете ли, тоже убивают. Под таким количеством юбок легко спрятать оружие.       — Но и достать его незаметно сложнее, — заключает Кенма, опровергая собственное оправдание, будто уже успел позабыть про него. Какая беспечность.       — Буду иметь ввиду.       Они замолкают, внимательно наблюдая каждый за своим подопечным. Иваидзуми смотрит за Ойкавой, который нашёл новое развлечение: теперь он болтал с какой-то девушкой, которая, совершенно очевидно, флиртовала с Принцем, накручивая кудрявый локон на палец. У Хаджиме не было ни малейшего желания наблюдать за этим, он предпочтёт отвлечься разговором.       — Не знал, что на празднике будут ещё Тацу, — он смотрит на Акааши, который медленно ему кивает, нехотя отводя взгляд от Бокуто. Его щеки почему-то покрылись румянцем. Может, дело в том, что Принц опять ему активно махал через залу. Иваидзуми не отказался от хоть какого-нибудь мало-мальского такого же движения от Ойкавы. — Сколько в зале ещё Тацу?       — Насколько мне известно, Сагувара Куоши, Тацу, приставленный к Дайчи Савамуре, — Акааши кивает в сторону седоволосого паренька. — Он не подошёл выказать уважение?       Иваидзуми отрицательно качает головой.       — Неудивительно, — Кенма фыркает, словно котёнок, а не страшный дракон. Этого мальчика вообще сложно представить большой ужасающей ящерицей. — Карасуно не очень дружат с Аоба Джосай. Странно, что они вообще приехали.       — Было бы странно, если бы не приехали, — Акааши продолжает смотреть в сторону, где седовласый парень, совсем не похожий на Тацу, мило ворковал с какой-то девушкой. По её одежде можно сказать, что она тоже из Карасуно. — Это было бы оскорблением.       — Но Шираторидзава ведь не приехали, — Кенма снова фыркает. Похоже, завидует судьбе местного Тацу.       — Их Тацу – Джин Соекава, — поясняет Акааши, — я не знаю его достаточно хорошо, чтобы что-то о нём говорить, но, насколько мне известно, Вы сейчас заключаете с Шираторидзавой договор?       — Да, мы проиграли им несколько крупных сражений. Не выйти из войны обошлось бы нам большими потерями, — Иваидзуми слышал слишком много от Ойкавы об этом, чтобы не быть осведомлённым достаточно.       — Насколько мне известно, Вы вышли с большими потерями, — Кенма усмехается, а Хаджиме не знает, что ответить. Видимо, Ойкава соврал ему, что договор удалось заключить на выгодных условиях. Паршивец.       — Иваидзуми-сан, Вы никогда раньше не общались с другим Тацу? — Акааши стремится сгладить неловкость ситуации, и это забавно, но Хаджиме по-настоящему благодарен, что его не заставили отвечать Кенме.       — Это так заметно? — Он смеётся.       — Если честно, да.       — Кенма, это грубо, — Акааши хмурится.       — Но это правда!       — Простите его грубость, Иваидзуми-сан, — Акааши почти готов к поклону, лишь бы Хаджиме простил его, и тот находит это забавным. Слова Кенмы его совсем не задели. — Просто Фукуродани и Некома находятся в дружественных отношениях, мы достаточно давно знакомы и видели многих Тацу. Это весьма заметно, когда Драконы не встречали других Драконов.       — Вы не один такой, не волнуйтесь, — Кенма снова улыбается. Похоже, ему нравится чувствовать превосходство над другими, и этим он очень похож на дракона. Даже, наверное, больше, чем сам Иваидзуми. — Например, Сугавара-сан тоже не общается с другими Тацу.       — Вы настолько наблюдательный, Кенма-кун? — Иваидзуми по-настоящему удивлён. — Как Вы это определили?       — Дело совсем не в наблюдательности. Просто за весь вечер он не общался ни с одним из Тацу здесь.       — Тем не менее, от него нет отбоя, — Иваидзуми произносит это чуть-чуть грустно. Кажется, никто не боится истинной личности Сугавары Куоши. Как ему это удаётся? Хаджиме не против взять пару уроков, если это поможет ему не потерять Ойкаву.       — Так вот, что Вас на самом деле волнует? — Акааши усмехается, и Хаджиме чувствует, что на секунду забыл, он здесь не один. — То, что люди боятся Тацу?       — Мне кажется, вы забываетесь, — Иваидзуми пытается испепелить Кейджи взглядом. Не хватало ещё, чтобы его жалели.       — Вы правы. Простите мне мою вольность, но Вам не стоит волноваться на этот счёт.       — Да, все, кто подходит к Сугаваре-сану, из Карасуно, — Кенма кивает на длинноволосого мужчину, который сейчас разговаривает с Куоши. — Остальная часть зала боится его так же, как и нас.       — Поэтому Тацу и должны знать друг друга в лицо. Чтобы было, с кем пообщаться, помимо Принцев, — Акааши тепло улыбается, а Иваидзуми жалеет, что их не оказалось в его жизни раньше. Теперь он уедет в башню, так и не узнав, что такое дружба с кем-то, помимо Ойкавы. — Иначе такие балы превратятся в пытку.       Хаджиме улыбается.       — Я рад, что Вы подошли, иначе я здесь сгнил бы.       — Да, нам показалось странным, что Вы с Ойкавой-саном не вместе, — Кенма пожимает плечами, даже не подозревая, что своей фразой превратил приятный разговор во что-то, прожигающее душу.       — Только не подумайте что-то не то, Иваидзуми-сан, просто вы двое всегда вместе. Мы часто были на балах Сейджо, и вы ни разу не отходили друг от друга. Что изменилось? — Акааши смотрит так, что не довериться ему сложно, и пусть Хаджиме не хочет, чтобы его проблемы стали достоянием общественности, но держать это в себе больше не может.       — Ойкава захотел провести вечер с друзьями, а моя драконья сущность ему… мешает.       — Плавали, знаем, — Кенма усмехается. В его голосе нет ни толики сочувствия, зато целая тонна понимания.       — У Вас было так же?       — Все через это проходят, Иваидзуми-сан, — Акааши кивает и как-то грустно смотрит в сторону Бокуто, который танцует с девушкой в красивом синем платье. Кажется, она из Сейджо, но Хаджиме не уверен. — Всем хочется завести друзей. Принцам это сделать проще, нам – сложнее.       — Как давно с вами это случилось? — Иваидзуми чувствует, как теряет себя с каждым новым словом. От него будто бы откалывается кусочек с каждым слогом. Приятно знать, что он не один. Страшно, что это было неизбежно.       — Ещё в детстве, — Кенма грустно усмехается, — Куроо всегда был общительным, а я ему мешал, — он смотрит вниз и на секунду замолкает, будто бы подбирает слова, — это не так плохо. По крайней мере, Куроо не таскает меня по тавернам с собой, — звучит неубедительно. Звучит так, будто бы Козуме не отказался бы от ненавистного времяпрепровождения, лишь бы быть с Тецуро.       Иваидзуми кивает и смотрит на Акааши, ожидая его ответа.       — Мне повезло, Бокуто-сан никогда не отказывался от меня, всегда требовал, чтобы я был с ним, даже если бы стоял в стороне. Но, если честно, ему действовало на нервы то, что с ним не хотят из-за меня общаться. Он очень из-за этого расстраивался, — Кейджи тоже смотрит на Бокуто. Смотрит с глазами, полными грусти. — Я не хотел, чтобы он расстраивался, чтобы был один.       — Разве не в этом весь наш смысл? Защищать их. Даже от самих себя, — Кенма говорит это, и Иваидзуми смотрит в его глаза, видит там столько решимости, столько силы, что удивительно, как они поместились в этом маленьком тельце.       Хаджиме становится стыдно, что он думал только о себе, что не брал в расчёт чувств Ойкавы, что не думал о нём, хотя должен бы. Как он может говорить, что любит Тоору, если думает только о своих чувствах? Это нечестно с его стороны, Ойкаве нужны друзья, ему нужно вернуться к чему-то, когда всё это закончится, когда Иваидзуми умрёт. Он не должен остаться один.       Хаджиме смотрит на Ойкаву. Он смеётся и пьёт вино вместе с Бокуто и Куроо. Разве эта улыбка не самое прекрасное произведение искусства, которое он видел за все эти года? Разве этот смех не лучшая музыка, которую Иваидзуми слышал за всю свою жизнь? Разве он не любил этого человека так, что горло спирало, что в груди болезненно ныло, что слова пропадали и бабочки в животе летали? Разве весь этот мир не летел к чертям, когда дело касалось Ойкавы? Разве счастье Ойкавы не стоило того, чтобы побыть недолго одному?       — Немного грустно, что при этом мы остаёмся одни, — заключает Хадиме и смотрит в пол, чтобы даже взглядом не заставлять Тоору чувствовать вину за что-то, в чем он не виноват.       — Мы не одни, — Кенма улыбается, — Они всегда с нами. Хотят они того или нет, они с нами повязаны.       — Они могут не говорить этого, но им так же не хватает нас, как нам их, — Акааши тоже улыбается, и у Иваидзуми впервые создаётся впечатление, что его наконец-то кто-то понял.

🐉🖤👑

      Следуя совету Акааши и Кенмы, на следующий день Иваидзуми отпускает Ойкаву на охоту одного. Это всё ещё ощущается неправильно, ощущается так, словно Хаджиме предаёт лучшего друга, позволяя ему пойти в этот огромный и опасный мир одному. Но ещё Иваидзуми где-то глубоко внутри себя знает, что так нужно. В конце концов, уже завтра они уедут из замка, распрощаются со всем, что знают, и окажутся совсем в другом мире, где не будет ни друзей, ни родителей, ни слуг. Они останутся вдвоём, только Хаджиме и Тоору, рука об руку, как это было ещё в детстве. Так что Иваидзуми готов сделать этот шаг, чтобы у Ойкавы остались хорошие воспоминания о доме, чтобы, вернувшись назад с глазами полными слёз, которые видели смерть лучшего друга, он знал, что сможет прийти в норму, потому что когда-то ему было хорошо здесь и без Хаджиме.       Это уловка, это игра, в которую Иваидзуми проиграет в любом случае, как бы ни сложилась ситуация на поле. Но Хаджиме всё равно отдаёт пешку, зная, что не сможет победить короля.       Он стоит у окна своих покоев и долго смотрит на дорогу, всё ожидая, что люди на лошадях вот-вот покажутся из лесной чащи. За его спиной сидят Кейджи и Козуме. Они играют в шахматы. Кенма победил уже три раза подряд, в этой игре он, кажется, мог бы одолеть даже Ойкаву. С другой стороны, Тацу не прилагал особых усилий для своей победы, ходил ленно и устало, положив голову на согнутое колено. Акааши же, кажется, задействовал последние извилины в своей голове, чтобы победить несносного мальчишку, очевидно, настолько зазнавшегося, что даже уже не старался.       Хаджиме это очень напоминало Ойкаву, когда они играли в шахматы. Тот тоже уже не старался, побеждая Иваидзуми так просто, что желания, на которые они играли прежде, уже давно закончились. Зато Тацу был непобедим в карты, так что это почти не обижало.       — Иваидзуми-сан, может, ты присядешь и сыграешь с нами? — Акааши делает ход пешкой, которую тут же съедает ферзь Козуме. — Вдвоём, уверен, у нас будет достаточно сил победить Кенму.       Хаджиме отворачивается от окна и кидает оценивающий взгляд на доску с фигурками. По его подсчётам ещё семь ходов, и Кейджи будет повержен, но у Кенмы это, наверняка, выйдет быстрее.       — Не согласен, — Иваидзуми садится на кресло между доской и окном, с которого прекрасно просматривались и игра, в которую Акааши нещадно проигрывал, и лес, из которого должен был появиться Ойкава. — Кенма-кун непобедим, не понимаю, почему Вы, Акааши-сан, до сих пор пытаетесь. Вам это не надоело?       — Ни сколько, — Кейджи делает ход конём, который продлит игру ещё на три хода, но не больше. Умно. — Это дело чести, — он улыбается, не догадываясь, что Козуме, скорее всего, продумал и эту возможность тоже. Судя, по ухмылке младшего, так оно и было. — Помимо прочего, это отличный способ отвлечься. Не стоять же перед окном в ожидании, когда лошади покажутся из леса.       — Ваша честь страдает, Акааши-сан, — Иваидзуми улыбается, наблюдая, как ладья Кенмы пожирает ещё одну фигурку Кейджи. Тот устало вздыхает, падая спиной на кресло позади себя. — От наблюдения за окном моя гордость хотя бы не будет запятнана.       — Кенма-кун, я сдаюсь. Во всём этом замке вряд ли найдётся противник, способный тебя одолеть.       — Сугавара-сан, насколько я знаю, достаточно хороший игрок, — Козуме переворачивает доску и медленно располагает пешки внутри. — Мы могли бы позвать его.       — Сугавара-сан отправился на охоту вместе со всеми, — Акааши делает глоток из кубка и продолжает: — Есть ещё Цукишима Кей из Карасуно. Он Тацу следующего претендента на престол Ямагучи Тадаши, но он ужасен в шахматах. Да и время предпочтёт провести в библиотеке. Вряд ли он пришёл бы, даже если бы мы позвали его.       — В Карасуно, кажется, отношение к Тацу гораздо лучше? — Иваидзуми говорит это, смотря в окно. Даже не потому, что ждёт возвращения Ойкавы, как бывает ждёшь восхода солнца из-за горизонта, а потому, что говорить об этом, смотря в чужие глаза, невозможно. Хаджиме никогда не признается кому-то (и прежде всего самому себе), что он завидует Карасуно в этом плане.       — Нет, оно такое же, как и везде, — Кенма фыркает, и Иваидзуми хотел бы сказать, это из-за того, что эта тема разговора ему надоела, но, похоже, Козуме тоже чувствовал нечто, схожее с ревностью. Значит, он тоже это заметил, Хаджиме не сошёл с ума.       — Просто Дайчи-сан по-особенному относится к Сугаваре. Так уж сложилось, — Акааши пожимает плечами, но по его тону понятно, что он тоже не может свыкнуться с этой мыслью.       — И как же именно проявляется эта «особенность»? — Иваидзуми фыркает. Он привык думать, что его отношения с Ойкавой особенные, но, как выяснилось в последние дни, они самые что ни на есть заурядные.       — Дайчи доверяет Сугаваре, как никому другому, всегда с ним советуется, без него никуда не ходит, разговаривает и не оставляет одного ни на минуту. Кажется, Дайчи даже советуется с ним по поводу государственных дел, что само по себе удивительно, — Акааши смотрит на Хаджиме с сочувствием, и Иваидзуми уверен, что сочувствие это адресовано не ему одному. Всем в этой комнате, включая самого Кейджи. Очевидно, все они когда-то чувствовали себя так же. Особенными. — Сугавару называют жемчужиной Савамуры.       — Ничего, это изменится, как только они попадут в башню.       — Кенма!       — Что?! Все они изменятся, когда выбор встанет между жизнью и смертью! — Козуме снова смотрит так, словно вот-вот превратится в дракона и испепелит всё вокруг. Он вообще часто так выглядит - жестоко. — Я вот не уверен, что Куроо выберет меня, а ты, Акааши, уверен, что Бокуто выберет тебя?       Кейджи медлит, покручивая в руке кубок с вином, и в конце концов тихо говорит:       — Жизнь в башне вовсе не означает смерть.       — Ты так говоришь только потому, что сейчас находишься здесь, а не с ними, — Кенма с грохотом захлопывает шахматы. Иваидзуми даже немного боится за сохранность фигурок.       — Это никак не связано, — Акааши хмурится.       — Связано. Ты всю жизнь жил, как в башне, запертый со своими книгами и шахматами. Ты привык быть закрытым в четырёх стенах, но посмотри за окно, где целый мир! — Козуме указывает на вид за пределами замка, где простираются леса, горы, поля и озёра. Где всё по-другому. — Для таких, как они, жизнь в башне – смерть. Они не откажутся от чего-то реального ради нас. Мы попросту не стоим этого.       — Бокуто-сан не бросит меня, — Акааши подрывается с места, откидывая кресло подальше от себя, и идёт в другой угол комнаты, где яростно сжимает кулаки. Иваидзуми вообще не думал, что этот спокойный парень способен на нечто подобное.       — Это речи ребёнка, Акааши. Тебе хочется в это верить, но это не так. Мы все отдадим свои жизни за них. В этом наше предназначение.       — Бокуто. Не бросит. Меня, — Кейджи говорит это куда-то в стену. Слова ударяются о неё и подают на землю, теряясь звуками в тишине комнаты. Их жестокость оказывается такой же фальшивой, как злость Кейджи, скрывающей множество боли.       — Почему, Акааши? Что в тебе такого особенного? — Кенма говорит это тихо, и Кейджи немного шокировано поворачивается на друга. Он открывает и закрывает рот, собирается что-то сказать и тут же отказывается от этих слов. Ему есть, что сказать, но он молчит, как рыба, неизвестно почему. Иваидзуми хочется, чтобы он сказал это, хочется, чтобы Акааши опроверг слова Кенмы, чтобы защитил сердца всех троих от боли, но он то ли не решается, то ли сам не уверен в своих домыслах. — Вот именно, — Козуме грустно усмехается. Кажется, он тоже хотел услышать ответ. — В нас нет ничего особенного. Мы сами придумали себе это, чтобы проще жилось, но, когда придётся выбирать, нас никто не выберет.       — Они – наша жизнь… — шепчет Акааши, но в тишине комнаты его слова кажутся оглушающими.       — Но мы не их жизнь, — грустно кивает Иваидзуми.       В покоях повисает тишина. Она кажется плотной пеленой, через которую даже смотреть сложно. Хаджиме чувствует её всем телом, словно она заключила его в удушающие объятия и отказывается отпускать. Внутри что-то от отсутствия звука ломается, разбивается на сотни осколков, которые впиваются в органы с особенной жестокостью. То, что он знал долгие годы, теперь превратилось в слова, и совершенно неважно, что Иваидзуми прекрасно всё это знал. Важно лишь то, что слова, вылетающие из чужого рта, причиняют больше боли, чем простые мысли. Почему так? Да кто его знает. Возможно, пока это простые мысли, в душе остаётся крошечная надежда, что всё не так плохо, что всё ещё можно изменить, сделать другим, превратить в то, о чем сам мечтаешь. Но, когда эти мысли становятся словами, понимаешь, насколько будущее неизбежно. Ты понимаешь, что ничего больше не изменить, что судьба твоя решена и решение принимал вовсе не ты, а кто-то другой, далёкий и такой недостижимый, что попросить о помиловании – невозможно.       Помилования не будет, и правда эта такая жестокая, что никакая драконья чешуя не защитит от её стрел.       Иваидзуми смотрит в окно, хочет, чтобы Ойкава вернулся, чтобы одна его улыбка, подаренная только Хаджиме, изменила его мысли, переубедила, даже если это не продлится долго, даже если это будет лишь мгновение вранья, Иваидзуми хочет поверить в него. Он ведь всегда верил Тоору, всегда был на его стороне. Он хочет снова услышать это лживое, «ты не умрёшь», и на секунду стать частью того будущего, которое никогда не произойдёт.       Иваидзуми просто хочет, чтобы Ойкава сейчас оказался рядом. Разве это так уж много? Разве он требует чего-то невозможного? Ну пожалуйста, пусть это окажется правдой. Пусть хоть один раз в жизни Хаджиме получит то, что хочет.       И в этот момент, будто бы услышав молитвы Иваидзуми, королевские охотничьи собаки выбегают из леса, а за ним выходит с десяток людей. Хаджиме подрывается с места и встаёт у окна, чувствуя, как слёзы проступают на глазах.       — Они вернулись, — выдыхает он, тяжело дыша. Хочется прокричать, хочется, чтобы Ойкава посмотрел на него, чтобы даже издалека на мгновение почувствовать эту связь снова и обмануть себя, что между ними она есть.       — Уже? Не слишком рано? — Кенма не встаёт со своего места, когда говорит это, но его взгляд тоже устремлён на окно, а вот Акааши бежит к окну так же быстро, как и сам Хаджиме.       — Может, что-то случилось? — Кейджи обеспокоенно смотрит на Иваидзуми.       Ойкава…       Хаджиме чувствует, как конечности наливаются свинцом. С ним что-то случилось? Не может быть. Не может такого быть, чтобы Тоору было больно, и Иваидзуми не оказалось рядом. Такого не может быть ни в одной вселенной, чтобы Хаджиме не защитил Ойкаву, чтобы он забыл про свои обязанности, чтобы праздно сидел в своих покоях, пока Тоору больно. Это ведь до смешного нелепо, что Иваидзуми сейчас где-то далеко от своего Ойкавы.       Это срочно нужно исправить.       Хаджиме срывается с места, несётся к выходу, дверь которого распахивает так, что та ударяется о стену. Звук этот оглушает весь этаж и пару нижних. Иваидзуми не обращает на это никакого внимания. Он бежит к лестнице, проносится по ступенькам со скоростью света, а в голове только одна мысль, «лишь бы с Ойкавой всё было нормально, лишь бы он был в порядке, лишь бы ничего не случилось, лишь бы Ойкава улыбался, как это было всегда после охоты». Хаджиме бежит, бежит, чтобы увидеть, как его Тоору улыбается, как он смеётся над страхом Иваидзуми, как он кидается язвительными комментариями, от которых щеки краснеют и внутри всё сжимается от страха, что его чувства слишком очевидны. Он бежит, чтобы поскорее развеять все сомнения, чтобы они превратились в пыль, которую унесёт ветер, развивающий волосы Ойкавы.       — Иваидзуми-сан, подожди! — Голос Акааши слышится где-то сзади, но он такой приглушённый, что Хаджиме теряется в нём, как в далёкой гавани, в которую не попасть в дикий шторм. — Кенма-кун не успевает!       — Я не могу ждать! — Иваидзуми огрызается.       — От пяти секунд ничего не изменится, — бурчит Козуме себе под нос.       Хаджиме резко разворачивается прямо на лестнице и утыкается разъярённым пальцем в грудь Акааши, который испуганно отшатывается.       — Если с Ойкавой что-то произошло… если ему больно, я… я просто… я буду… — Иваидзуми не в силах договорить. Он только рычит, как подстреленное животное, сжимает руки в кулаки и возвращается к лестнице, по которой ещё пару секунд назад молниеносно спускался.       Тацу бежит. Бежит, потому что просто не может идти. Потому что где-то там его ждёт Ойкава, пострадавший, побитый, уставший, незаслуженно покалеченный. Потому что он нужен Ойкаве прямо сейчас.       Если с Тоору что-то произошло, а Иваидзуми не было рядом, он просто себе этого не простит. Он не переживёт, если его не оказалось рядом, когда он нужен был Ойкаве больше всего. Какой он после этого друг? Какой он после этого возлюбленный? Он же просто посмешище. Это обернётся трагедией для него, это обернётся для него самой большой его ошибкой, которая когда-либо происходила за всю жизнь.       Иваидзуми просто не было рядом, и почему? Потому что какие-то там другие Тацу сказали, что так правильно? С чего бы вдруг ему их слушать? Разве он не знает лучше? Разве он не провёл с Ойкавой всю жизнь? Неужели он не знает, как позаботиться о собственном лучшем друге? Он знает, он был с Тоору всё это время, а эти двое даже не знают Ойкаву, даже ни разу с ним не говорили. Иваидзуми знает, как правильно, и если с ним что-то случилось, то это просто конец. Не потому, что Король будет в ярости, а потому, что Хаджиме никогда не забудет про эту оплошность.       Иваидзуми выбегает на улицу и тут же видит Ойкаву. Он хромает, а идти ему помогают Бокуто с Куроо. Он всё-таки пострадал… Тоору морщится с каждым новым шагом, но храбрится, как делал это всегда, даже пытается улыбнуться, но, как только видит Хаджиме, тут же теряется. Он вылезает из крепкой хватки Тецуро и Котаро и даже пытается что-то сказать, но Иваидзуми оказывается быстрее:       — Даракава, что с тобой произошло?!       — Ива-чан, я просто упал с лошади, она испугалась громкого звука. Ничего стра…       — Это вы двое виноваты?! — Иваидзуми делает шаг вперёд, направляя палец то ли на Бокуто, то ли на Куроо. — Я знал, что его нельзя отпускать.       — Ива-чан, успокойся, пожалуйста. Я в порядке…       Иваидзуми не слышит Ойкавы.       — Из-за вас двоих пострадал Принц! Вы это понимаете?!       — Мы совсем не хотели этого, — Бокуто делает испуганный шаг назад.       — Да, мы совсем не виноваты! — Куроо хмурится и оказывается смелее своего друга, делая шаг вперёд. — Мы даже помогли ему дойти!       — Ива-чан, прошу, приди в себя. Ничего страшного не произошло.       Хаджиме не слышит Ойкавы. Надо признать, он никого не слышит. Тоору пострадал, и единственное, что Иваидзуми чувствует – это несдерживаемую ярость. Ему нужно найти виновного, чтобы виновным не оказался он сам. Ногти превращаются в когти, чешуя выступает на шее, зубы становятся клыками. Ещё чуть-чуть и то превращение в дракона, которое не давалось ему столько недель, будет завершено. Он будет пылать огнём во все стороны.       — Иваидзуми-сан, мы были рядом всё это время. Никто не мог предположить, что всё так обернётся, — в голосе Бокуто слышен страх, — даже если бы Вы были там, ничего не изменилось бы. Лошади пугаются, такое случается.       — Мне насрать! — Иваидзуми рычит, но в этот раз не потому, что хочет, а потому что дракон внутри него не умеет говорить по-другому. Он должен был быть там, но его не было.       — Иваидзуми-сан, мне кажется, Вы забываетесь, — Куроо делает ещё один шаг вперёд, кажется, совсем не испытывая страха. — Мы – Принцы. Говорите соответствующе.       — А мне кажется, забываетесь здесь только вы двое!       — Ива-чан, не надо…       — Я – Тацу, и я могу с легкостью убить вас обоих, если захочу! — Хаджиме уже чувствует, как в груди его что-то греется.       — Ну всё, Иваидзуми, назад! — Акааши встаёт между Тацу и Бокуто, заграждая того спиной и собственным телом. Он кажется злым.       — Сделаешь ещё шаг в сторону Куроо, и я за себя не отвечаю, — Кенма преграждает путь к Тецуро, и выглядит так, как обычно – готовым перевоплотиться в дракона прямо сейчас. Его шея тоже покрылась красной чешуёй, а зрачки стали вертикальными.       Ещё чуть-чуть, и здесь начнётся настоящая драка трёх драконов.       — Мне кажется, всем здесь стоит успокоиться, — Иваидзуми впервые слышит голос Сугавары Куоши так близко. Он кажется милым с этой его доброй улыбочкой, и это бесит ещё сильнее.       — Ты говоришь так только потому, что Дайчи не пострадал! — Хаджиме делает уверенный шаг в сторону Куоши, и Савамура тут же оттягивает Тацу на себя, боясь за его безопасность. — Если бы пострадал любой другой Принц, каждый здесь реагировал бы так же!       — Никто не отрицает это, Иваидзуми, — Акааши говорит спокойнее, но ни на шаг от Бокуто не отходит.       — Поэтому подумай дважды прежде, чем кидаться словами об убийстве, — Кенма говорит это, и Хаджиме хочет сделать ещё один разъярённый шаг в сторону другого Тацу, но Козуме продолжает: — Ещё один шаг, Иваидзуми. Всего один шаг, я превращусь в дракона и разберу этот замок по камешку.       — Не успеешь. Я убью тебя прежде, чем ты хотя бы успеешь отрастить хвост.       — Ива-чан, прекрати, пожалуйста. Ты пугаешь меня и всех остальных, — Ойкава почти умоляет.       — С двумя Тацу даже тебе не справиться, Иваидзуми, — Акааши делает шаг вперёд, и Хаджиме видит краем глаза, как Бокуто тянется к нему, пытаясь остановить. — Поэтому успокаивайся и давай поговорим, как люди, а не драконы.       — Я не успокоюсь, пока не найду виновного!       — И что ты сделаешь, когда найдёшь его, Иваидзуми? — Кенма усмехается, даже не подозревая, какую ярость внутри Хаджиме поднимает.       — Я убью его!       — Ну всё, Иваидзуми, хватит! — Тоору встаёт между Хаджиме и другими Тацу. Выглядит разъярённым, таким, каким друг ни разу его не видел. — Я приказываю тебе остановиться!       — Ты приказываешь мне? — Иваидзуми ошарашенно отшатывается. Такого никогда не было прежде. Они всегда были друзьями. Ойкава не ставит себя выше Хаджиме. Во всяком случае, так всегда было прежде. Видимо, что-то изменилось.       — По-другому ты не слышишь! Ты перебарщиваешь! Ты страшный и жестокий! Ты дракон, а не человек!       — Н-но… но я ведь… я пытаюсь тебя защитить, — Иваидзуми шепчет. Он никогда не видел Ойкаву таким злым по отношению к себе. Неужели, он и впрямь перешёл какую-то черту, о которой не знал? Что он сделал не так?       — Я не нуждаюсь в твоей защите! — Слова Тоору бьют прямо в сердце, заставляя вновь испуганно отшатнуться. — Как ты не поймёшь, я не нуждаюсь в тебе! Тебя слишком много, ты слишком злой, слишком жестокий, слишком страшный! Это из-за тебя я не могу общаться с людьми! Ты пугаешь их! Ты пугаешь меня…       В самом страшном кошмаре Иваидзуми даже представить не мог, что услышит нечто подобное из уст Ойкавы. Кого угодно, но только не его. Ведь всё, чем Хаджиме когда-либо жил, был Тоору, а теперь он ему просто не нужен. Он мешается ему, превращается лишь в обузу. Он так бежал, думая, что Ойкава в нём нуждается, но всё как раз наоборот. Это Иваидзуми в нём нуждается, а Ойкава проживёт и так.       Хаджиме смотрит по сторонам, но видит лишь сочувствующие взгляды Акааши и Кенмы. Только они понимают, что эти слова значат для него, но Иваидзуми не нужна жалость. Он цокает, кивает головой и низко кланяется.       — Как скажете, Ваше Высочество, — Хаджиме разворачивается на пятках и уходит обратно во дворец с болью в груди.       На улице начинается буря.