статистика разводов

Толя бежал по дороге, как бесноватый, едва успевая переставлять ноги, чтобы не споткнуться, даже не делая остановок на передышки, ведь медлить было нельзя. Когда он наконец оказался у дома и остановился напротив своего подъезда, то с горечью подумал, что даже не знает, что делать. Идти и барабанить в дверь? Не лучшая перспектива, ведь если мальчик всё же спит, он не обрадуется визиту разозлившего его человека, тем более в 2 часа ночи. Ну, предположим, что Ваня не спит и откроет, что тогда скажет ему Толя? Парень попытался придумать речь, но в конечном итоге он бы начинал просто оправдываться, как дурачок, что-то мямлить под нос и ничего дельного из этого не вышло бы. Вообще оратором был у них Ваня, его помощь сейчас бы не помешала. Но увы, Ваня сейчас там, а Толя здесь. Сейчас черноволосый в полной мере ощутил, как тяжело быть порознь. Он ударил себя по лбу. Ну кто он такой, не мужик что ли. Разве он, Толя, будет тут сидеть и трястись, как осиновый листок. Ваня же всё таки полюбил смелого и отважного Толю, в нем он видел защиту, а не этого тюфяка, которого самого защищать надо. Как там его учил отец? Жена - хранительница очага, нежное создание, а муж - защитник и кормилец! Да, он будет лучшим защитником для своей "жены", ну то есть для Вани! Эти мысли даже пробудили в Толе смелость, он встал и направился к двери, но они тут же угасли, когда он посмотрел на окно сверху, где была их комната и где сейчас был Ваня. Свет не горел - значит всё таки спит. А если не спит, то даже не подозревает, что Толя сидит здесь, мёрзнет, ждёт его, хочет извиниться, сказать, что он готов просидеть тут всю жизнь, лишь бы заслужить прощения. Толя сел на скамейку, всю обшарпанную, с облезлой зелёной краской и стал ждать. Он и сам не знал чего. До рассвета ещё два часа, морозное августовское утро понемногу приходило в город, небо светлело, но во дворе было по-прежнему темно. Ночная роса поднялась в воздух, создавая дымку, почти туман. Пахло спичками, сыростью и воздухом. Птицы не пели. Дома молчали, ни в одном окне не горел свет. Редкие фонари освещали тротуар. Стояла стеклянная тишина. Внезапно в его голову пришла блестящая идея и сейчас было, как ему казалось лучшее время, чтобы реализовать ее. Он вскочил на ноги, побежал в подъезд, слава богу домофон был сломан уже как неделю и дверь всегда была открыта, залез под лестницу и достал банку с белой краской, которой дворник красил клумбы пару дней назад и, так и не закончив свое дело, бросил краску под лестницу. Толя заметил ее по специфическому запаху, когда вчера возвращался с универа домой, и вот сейчас она как нельзя лучше пришлась под руку. Старая, пыльная, потрёпанная кисть валялась здесь же, парень прихватил и её. Он снова выскочил на улицу, весь запыхавшийся, но счастливый, еле как откупорил крышку и, упав коленями на асфальт, начал писать. * * * Ваня , услышав, как хлопнула дверь, выскочил из под одеяла. Злость сразу же утихла, вместо этого он тут же почувствовал то чувство, которое называют одиночеством. Он скинул с себя одеяло, запинаясь, побежал к двери, но услышав звук удаляющихся шагов, там и остановился. Слезы брызнули из его глаз, лицо всё покраснело. Он сел на этот дурацкий, как ему теперь казалось, рулон из ковра, лежавшего здесь же, в двери, и громко заплакал. Если бы Толя увидел его сейчас, если бы узнал, как душат мальчика слезы, то непременно бы вернулся, сказал бы, как любит его, пожалел и извинился. Хотя с другой стороны, это и к лучшему, что старший не видит, каким же наш гордый и самостоятельный Ваня может быть слабым и беспомощным. Наплакавшись вдоволь, мальчик растер по влажному лицу слезы и сопли(он всё таки не хотел выглядеть плаксой перед старшим) и приоткрыл дверь в надежде, что Толя вернулся и ждёт его. Но за дверью его встретил лишь коврик для обуви и слабый шум, свойственный всем многоэтажкам советской постройки. Он вернулся в квартиру, заварил себе на кухне чай с какими-то невкусными, но лечебными травами, которые, как он думал, смогут залечить и решить все его проблемы. Ваня всегда смеялся, когда на вопрос "почему развелись?", отвечают, что из-за быта, но сейчас он сам осознавал это на своей шкуре. Конечно, они не разводятся, но всё же это была наиглупейшая причина для ссоры. И нет бы ему, всегда спокойному и рассудительному Ване, спокойно поговорить, а он устроил истерику, как последний дурак. Он теперь всё думал о том, где сейчас Толя. Он ведь ушел без кошелька, без куртки, непонятно куда. Он хотел было позвонить, но что-то его останавливало. Мол: "если ушёл, значит захотел, значит он понимает, что делает, он ведь уже не ребенок". И Ваня предательски не звонил, смотрел на телефон с сожалением, не хотел идти в кровать, ведь там он будет один. И чай казался невкусным, и сильно мёрзли ноги даже в теплой квартире, и голова болела от плача, и было очень плохо. * * * Ваня еле проснулся, разлепил опухшие глаза, когда услышал настойчивый стук в дверь. Он так и заснул на кухне, положив голову на сложенный руки, из-за чего шея и спина ужасно затекли. Медленно пройдя в прихожую, он ненадолго остановился у зеркала. Осмотрев себя, мальчик даже подумал, не выглядит ли он слишком растрёпанным и жалким для человека с "разбитым сердцем", не перегибает ли палку. Но ему хотелось, чтобы Толя увидел, как он измучал мальчика, чтобы ему стало стыдно. Ваня даже уже собирался закатить истерику, что Толя ушёл непонятно куда посреди ночи, какой он плохой и всё в этом духе. Но когда он повернул ключ, открыл дверь и увидел Толю, то захотелось плакать и броситься ему на шею, а не раздувать истерику. Черноволосый стоял перед ним весь, такой же, каким ушёл вчера, дышал, казалось, через раз, и улыбался как будто он счастливее всех на свете. Увидев Ваню, причем вполне спокойного и не собирающегося кричать, Толя обрадовался, но тут же прикусил язык, ведь смотреть на младшего было больно. Он был весь какой-то тонкий, почти безжизненный, глаза впали в мешки, даже посмотрев на его ступни, парень заметил, что они бледные, а значит мальчик замерзает. Ваня весь был как скомканный листочек, бедный и сиротливый, Толя даже не думал, что мальчик измучается аж до такой степени. Хотя с другой стороны, нужно было радоваться, что Ване не все равно, что он тоже переживает за их взаимоотношения. - Одевайся скорее, тебе надо спуститься вниз и кое-что увидеть! - Толя схватил свою же куртку, ведь она ближе висела, накидывая ее на плечи младшему и уже собираясь выводить того на улицу. - Где ты был?.. - тихонько проговорил Ваня, боясь поднять мокрые от подступивших слез глаза. - Там где был - там уже нет! - Толя старался держаться бодрячком, сохраняя трезвый ум, - Это уже не важно, важно то, что я пришел сказать, как люблю тебя и показать тебе кое-что! - Скажи, пожалуйста, где же ты был? - повторил совсем дрожащим голосом младший. Толя молчал, не понимая почему же это так важно. Ваня уже еле-еле сдерживал слёзы, - Я так переживал за тебя, дурак! Я так боялся, что ты больше не придёшь, что ты потерялся, что ты замерз, что ты, может быть, умер! Ваня бросился на старшего, обнимая его руками, как ребёнок, огромная куртка сваливается с худых плеч, он прижимается к парню всем телом, как будто в этом заключается его спасение. Толя чуть ли не падает, но находит равновесие, и аккуратно, как бы боясь хрупкости тела мальчика, смыкает руки на его спине, прижимая его ещё ближе, пытаясь сростись и стать одним целым. Они простояли так с минуту под размеренные всхлипы Вани. Толя чувствовал грудью, как намокла его футболка от слёз и соплей Вани, но противно не было, было приятно и тепло. - Ты, наверное, голодный? - крохотное лицо Вани выныривает из под чёлки, хлопает глазами как будто видит Толю впервые и тянет его за край футболки в квартиру. Действительно, после вчерашнего Толя так и не поел, и в желудке саднило до ужаса. Ваня, уже успокоившись, варил кашу с его любимыми замороженными ягодами, пока Толя сидел и наблюдал за свои возлюбленным. Ему на самом деле было стыдно, что он сидит, а Ваня бегает, ведь именно похожая ситуация стала причиной ссоры, но он решил, что сначала надо поговорить и извиниться, а потом уже доказывать, что он достоин этого самого прощения. Черноволосый был рад несказанно, что видит Ваню, видит то, как он бегает от раковины до плиты, топая маленькими босыми ногами по полу, что-нибудь роняет или шипит, когда вода в кране слишком горячая. Он был рад просто смотреть на его узкую спину, на его тонкие, короткие ноги, на это худое, вовсе не привлекательное, как говорят окружающие, тело, на пшеничную макушку, он был рад, что может защищать это маленькое существо, что именно он стал его обладателем. Ваня всё таки с горем пополам справился с кашей и, молча, опустив глаза в пол, поставил тарелки на стол. Между парнями все ещё была странная, натянутая атмосфера. - Ты всё ещё злишься, да? - тихо проговорил Толя, боясь притронуться к еде или вообще посмотреть на Ваню. Ваня тоже не смотрел на него. - Да ну тебя... Всё, проехали. - Я исправлюсь, я обещаю! - воскликнул Толя, делая ударение на слово "обещаю", как бы подкрепляя этим свои слова. - Да это я сам виноват, что накричал на тебя... У тебя учеба, четвертый курс, тебе и так тяжело, а я заставляю тебя... - как-то толи лениво, толи опасаясь чего-то промямлил Ваня, ковыряясь ложкой в тарелке. - Так, послушай меня! - встал на ноги Толя и, обойдя стол, подошёл к мальчику, заглядывая в зелёные глаза, - Не говори так! Ты мой возлюбленный, а не домработница, и я привёл тебя сюда не для того, чтобы ты натирал полы, а я сидел и отдыхал. Я повел себя как настоящая сволочь и признаю это, виноват здесь только я, и то, что ты сейчас винишь во всём себя заставляет меня чувствовать себя сволочью ещё сильнее. Ваня поднял глаза и Толю и натянуто улыбнулся, протянул к нему руки и обвил ими шею старшего, слепо, как котенок, прижимаясь к старшему, отчего тому пришлось нагнуться к самому столу: - Хорошо, я тебя прощаю, - почти шепотом проговорил мальчик. Когда же он отпустил, то Толя распрямился, становятся рядом с мальчиком вдвое выше, и, сме́рив его мягким взглядом, сел напротив, на своё место, и с усердием принялся поглощать завтрак, ведь в животе уже кошки скреблись. Ваня, почему то к каше даже не притронулся, но не отводил своего томного, тёплого взгляда от старшего, иногда как бы невзначай отворачиваясь и делая вид, что он и не следит за Толей совсем, просто задумался на минутку. Толя это всё конечно же видел: видел и тонкие, светлые губы, на которых замерла еле заметная улыбка, которую мальчик так старался скрыть, видел и впалые с мешками глазки с густым рядом ресниц, вздрагивающий так кротко и несмело, которые выглядывали на него из-под чёлки. Толя даже чувствовал, как нога мальчика подрагивала под столом - он волнуется. - Так, Вань, я ж тебе хотел показать! - Толя подскочил с стула, отчего Ваня резко отвернулся, боясь быть застуканным в наглом разглядывании, но тут же повернулся, поднял глаза и открыл рот, чтобы что-то сказать. Но Толя уже заключил его маленькую ладонь в свою и потащил через коридор. Не останавливаясь, проходя прихожую, он выхватил с вешалки свою олимпийку, добрался с Ваней до балкона и перед дверью закутал его в нее, как котенка в покрывало, закрыл его глаза руками и вывел на лоджию. - Смотри! - Толя убрал руки, и Ваню ослепило яркое утреннее августовское солнце. Он сначала не понял, на что ему надо смотреть (то ли на дом напротив, то ли на небо, то ли на детскую площадку), и что вообще от него хочет старший. - Вниз, вниз! - Толя прижался вплотную к тощей спине Вани, перевешиваясь вместе с ним через окно. На тротуарной дороге, прямо напротив его подъезда, большими буквами, немного кривым, толиным подчерком было написано:

"Ваня, Я люблю тебя

Толик"

Ванины щеки вспыхнули красным, он толкнул Толю в грудь, закусывая губы, и отвёл взгляд. - Да ну тебя! - Нравится? - не без гордости спросил Толя, как бы невзначай зачем-то уложив руку на талию мальчику. - Все же увидят! - Ну и пусть видят, я ж не матом кого-то покрыл. - "Толик", - хихикнул мальчик, пародируя надпись на асфальте, - Боже, ты невыносимый. - Ваня цокнул языком и, вывернувшись из цепких лап Толи, направился в выходу. Старший проводил Ваню взглядом и услышал, как снизу кто-то крикнул: "Что за безобразие! Развелось гомиков!" - видимо тоже увидел надпись. Толя стоял как вкопанный, не понимая, что делать дальше. Вся несообразность и неловкость ситуации поставили парня в тупик. Он не понимал, прощён он или нет. Что за реакция вообще такая у Вани? Над чем он смеялся? Теперь всё выглядело так, как будто он посмеялся над ним, над Толей, и над его стараниями. И самое главное, вот сейчас старший выйдет и что дальше? Что он скажет? "Не понравилось?" - и так понятно, что не понравилось. "Почему не понравилось?" - боже, что за глупый вопрос, Ваня же и так сказал. "Ты простил меня?" - да мальчик уже вроде и простил, обнял даже, но ходит с такой миной, как будто его просто в детстве не научили улыбаться и он еле-еле натягивает на лицо эту дурацкую улыбочку. Толя представлял себе совсем другой исход. Он думал, что сейчас покажет сие творение Ване, он обрадуется, бросится ему на шею со словами типо "За это я прощу тебе всё на свете!", даже может быть поцелует, на что кстати Толя рассчитывал в десяти из десяти возможных случаях, ведь всю последнюю неделю Ваня не позволял себя целовать и только воротил от старшего лицо. Так бы они и были рядом, плечом к плечу и всё стало бы на круги своя. Но в конце концов волшебства не случилось, и Толя не знал, что делать, ведь ситуация была не по его хорошо разработанному сценарию. Парень уже собирался возвращаться в квартиру, как его чуть ли не пришиб дверью Ваня, который впопыхах вернулся на балкон. - Ты чего? - посторонился Толя, удивляясь, что она лице мальчика не осталось и тени обиды. - Хочу сфотографирую на память! - Ваня перевесился через оконную раму и принялся делать снимки на телефон, за которым видимо он и бегал только что, - Маме отправляю, пусть посмотрит, какой у ее сына остроумный и преданный парень! - он произнёс это без капли иронии, очень искренне, как мог только Ваня. Что-то внутри старшего опрокинулось. Да, это он самый "остроумный", самый "преданный". Ему было до одури приятно слышать это именно от Вани, видеть как он улыбается, глядя вниз, на письменное доказательство его любви. Старший за плечи повернул к себе Ваню, отчего тот чуть не выронил телефон в окно, улыбнулся во все тридцать два и мягко клюнул мальчика в губы. Ваня чуть-чуть даже испугался, покраснел весь, тронул краешек губы зачем-то и кротко улыбнулся. Сколько бы времени ни прошло, а он всё ещё стесняется целоваться с Толей, каждый раз как первый. Толю, глядя на такую реакцию мальчика, всего прошибло током, и улыбаться захотелось, и больше не ссориться. - Да ну те... - Не нукай мне тут! - Толю всего трясло от счастья, как пса, который так долго ждал своего хозяина и наконец его встретил. Казалось, если бы у него бы собачий хвост, то он вилял бы им с такой силой, что и предоставить сложно. Ему хотелось Ваню всего обнять, потрогать всего, вообще сделать всё на свете, что можно было бы с ним сделать, но он крепился, чтобы не разозлить мальчика каким-нибудь неловким движением или слишком большим проявлением тактильности. Эти странное чувство, похожее не то, когда он впервые понял, что влюбился, замерло в его теле и заставляло бабочек в животе щекотать всё внутри. Сейчас он, двухметровый взрослый 21-летний парень, был похож на трепещущую от влюбленности девчонку начальной школы. Но он старался не выражать этого на лице, чтобы не выглядеть при Ване размазнёй, растаявшим от слов любви мороженым, чтобы младший почувствовал себя под защитой. Оглядываясь сейчас на прошедшую неделю, Толя и представить не мог, что будет так переживать из-за всего этого, что будет так реагировать на их примирение. - Пошли, а то ветрено... - Ваня аккуратно обошёл старшего, потянул его за руку и вышел. Толя тут же выбежал за мальчиком, окрылённый от любви к нему. Началось августовское летнее утро. Солнце уже встало. Наступал зной.