Залив колченогих рыб

      Мне показалось, будто я падаю – неизвестно откуда к себе на кровать. Точно неведомая сила, подобно коршуну, подняла меня и сбросила вниз, или невероятных размеров кулак всей своей мощью стукнул по пружинистому матрасу. Так бывает при переходе в фазу быстрого сна, когда случайно активизируется отдел головного мозга, отвечающий за ориентацию в пространстве.       Мозг вообще странная штука. Благодаря достижениям современной науки, мы знаем о нём так много и одновременно так мало, что иногда бороздки коры видятся мне рябью на поверхности Мирового океана, который, к слову, изучен не более, чем на пять процентов. Там, на глубине тысячи метров обитают удивительные создания – слепые морские черти, никогда не видевшие дневного света. Сколько таких чертей водится у нас в мозгах? Сколько в них есть подводных водопадов, рек и глубоких впадин, куда не под силу пробраться науке?       Шею и плечи свело непривычно сильной судорогой, – какое всё-таки дерьмовое пробуждение. Я сел на кровати и, пытаясь размяться, стал вспоминать свой сон, когда в комнате вдруг показалась жена.       Она была чем-то похожа на Сонни, такая же плоская и черноглазая, но с длинными волосами, немного пониже пояса. Вертясь в лаборатории, она обычно собирала их в большую шишку, а здесь, в усадьбе, давала волю всему: и волосам, и ногам, и телу. Плоскую грудь сейчас закрывало только банное полотенце, голые ступни шлёпали по полу, оставляя мокрые следы. Мне даже подумалось, что образ мальчика из сна был еë отражением. В таком случае, вовсе не удивительно, что находиться с ним рядом мне было приятно. Иногда даже слишком приятно для незнакомца из дурного сна.       Жена принесла на подносе завтрак: по комнате разлился аромат яичницы и кофе. А за окном, – что заставило меня улыбнуться, – шумел тропический ливень.       – Не подскажешь, который час?       Она рассмеялась.       – Сильно послеобеденный!.. Как ты себя чувствуешь?       – Мне снился какой-то бред. А потом я упал.       – Куда упал?       – К себе на кровать.       Она отставила поднос и села рядом. Сначала расцеловала, обняв меня со спины, а потом принялась разминать мне плечи.       – Генри Думсдэй, тебе срочно нужно в отпуск. Куда-нибудь к морю.       Я от ужаса отскочил:       – Нет-нет-нет, только не к морю…       – Что с тобой? Успокойся. – Она притянула меня назад, продолжая приятно двигать руками. Ещë минута в таком же духе, и я действительно успокоился.       Вся прелесть ночных кошмаров заключается в том, что, просыпаясь, ты вдруг находишь свою жизнь чудесной и восхитительной. По крайней мере от того, что можешь свободно дышать и спать в своей мягкой кровати, и что рядом с тобой живëт милейшая женщина, а не говорящая рыбина с костлявыми ногами, – уж как бы я ни любил во сне дорогого Леви…       – Мы и так у моря, – сказал я, кивнув на окно. То, где в ясную погоду виднелся голубоватый клочок залива.       – Но здесь ведь даже не искупаешься из-за этой твоей трубы.       – Трубы?.. – У меня в голове словно промелькнула яркая молния. Крохотный бредовый разряд. – Моей сковородки?       – О чëм ты, Думсдэй? Не надо меня пугать! – Заметив мою растерянность, жена засуетилась и поднялась. – Ты вчера так стукнулся головой, наверное, нужно вызвать сюда врача…       Я поймал её за руку:       – Нет, не нужно. Правда, всë хорошо. «Сковородка» – это мне приснилось. – Я усадил её обратно на кровать: – Дурацкий сон… Знаешь, я в нëм жарил на трубе яйца рыбы-пилы.       – Ну ещë бы, после вчерашнего! Не мудрено, что твоë подсознание отрастило этой чëртовой рыбе яйца! – Она нахмурилась: – Странно, конечно, что ты их жарил…       – Да нет. Не такие яйца.       – Ой! – Жена захихикала.       – А что случилось вчера?       Она возмутилась:       – Генри! Ну всë, я звоню на Большую Землю, пусть пришлют кого-нибудь…       – Ладно, ладно, может и стоит… – Мне стало как-то неуютно от этой неожиданной амнезии, но я улыбнулся, стараясь раньше времени не пугать ни её, ни себя. – Но, подожди, сначала скажи, что было.       Жена вздохнула раздражëнно и взволнованно.       – Ты позвал меня в рощу баньяна, а там была эта рыбина... Рыба-пила! Неужели не помнишь?!       – Ну рыба и рыба, а дальше что?       – А как, по-твоему, она туда приползла?       У меня по спине поползли мурашки. Жена продолжила:       – Мы нашли у неë руковидные отростки. Недоразвитые, торчали под плавниками. Эта тварь исцарапала носом ствол, а потом, наверное, задохнулась. – Она с надеждой взглянула на меня, мол, теперь-то вспомнил, трудно такое забыть?!       Но я промолчал.       – Ты здорово испугался, сказал, что труба может быть виновата. А потом… Ты правда не помнишь, Генри?..       Я покачал головой.       – Потом на тебя свалилась вторая, прямо с дерева! Я думала, она тебе шею свернула, но ты очнулся! Всë, вроде, было в порядке…       Я видел, что она не на шутку разволновалась и потому заверил:       – Так и есть. Но доктора всё-таки позови.

***

      Доктор был очень смуглый, с загнутым книзу кончиком носа. Такая внешность была обычна для жителей главного острова, – как мы его называли, Большой Земли.       Осмотрев меня, он сказал:       – Лëгкое сотрясение.       Я поначалу перепугался, но, прислушавшись к себе, не почувствовал ни головокружения, ни боли. Я мог бы запросто съесть пирожок с печёнкой – или даже морского жучка из сна, полного хрящей, – и при этом запросто удержать его в желудке.       Но на всякий случай решил уточнить:       – Будет тошнить?       – Больше суток прошло? – доктор взглянул на жену, и она кивнула. Потом обернулся ко мне: – Сейчас ощущаете тошноту?       – Нет.       – Тогда не переживайте. – Он опять взглянул на жену, словно сам я не в состоянии был запомнить его рекомендации: – Постельный режим – два дня, не меньше.       Затем перевёл взгляд на кружку, стоящую на прикроватной тумбе.       – Откажитесь на это время от кофеина. Уж лучше чай. У нас тут прекрасный чай! – Он улыбнулся своей ослепительно белой улыбкой, – мне подумалось даже, что сам он явно избегает и чай, и кофе, и вообще питается одним только чистым эфиром, не способным окрасить зубы.       Доктор стал собираться, но жена прервала его:       – А посмотрите ещë его шею! Там какие-то полоски, вроде сыпи. Не проходят уже неделю.       Он с готовностью вернулся к осмотру. Такой невозмутимый и дружелюбный, словно не трясся два часа на военном катере, чтобы изучить чью-то сыпь, а весь день строил замки из песка на побережье. Эта особенность очень нравилась мне в местных людях и одновременно до крайности раздражала. Наверное, потому, что сам я редко бывал настолько невозмутим и весел, особенно в моменты, которые касались моей работы.       – Похоже на аллергию. – Доктор снял очки и лица его впервые коснулась лёгкая озабоченность. – Живëте прямо возле выбросов.       Я пожал плечами:       – Такая работа.       Он вздохнул.       – Не доведут до добра все эти ваши испытания, помяните моë слово.       – А это, доктор, – отрезал я, – мы с вами обсудим, когда Серое Содружество вдруг встанет и пойдëт на нас войной.       – Оружие, войны... Что создано для защиты всегда несëт не меньшие разрушения. Вот ваша аллергия. Вы, наверняка, знаете, как это всё работает, Америку я не открою: иммунная система атакует антиген – вещество, которое только кажется ей опасным, и тем самым разрушает вполне здоровые клетки вашего же собственного организма.       – А вы что предлагаете? Распахнуть нападающему объятия? Мир и любовь тебе, захватчик?!       Доктор примирительно улыбнулся:       – Я предлагаю вам мазаться этой мазью. Два раза в день, примерно неделю.

***

      Вполне ожидаемо, что я поднялся на ноги, стоило только доктору скрыться за дверью усадьбы. Я вспомнил вчерашний день, – а быть может, только убедил себя в этом, – и мне не терпелось скорее спуститься в лабораторию, чтобы изучить едва не прибившую меня рыбину.       Жена, хоть и повозмущалась, но всё-таки убрала волосы в шишку и, накинув рабочий халат, спустилась следом за мной.       Атмосфера была, в каком-то смысле, даже романтической: направленный свет, доносящийся издалека стук дождя, разделяющий нас стол, полный морепродуктов. Одна беда, это были не жареные кальмары и не мои любимые мускатные осьминоги, тушеные в вине, а два здоровенных пилорылых ската, полностью готовых к вскрытию.       Я уже занёс скальпель над брюшком того из них, который пытался распилить носом кору баньяна, как вдруг жена испуганно охнула. Ей на руку уселся огромный шершень. Кажется, в этих краях их называли «дикими».       Я прошептал:       – Не двигайся. Сейчас уберу.       Жена улыбнулась:       – Не нужно, Думсдэй, занимайся своей рыбиной. – Она отошла к шкафу, не опуская руку, и потянулась к стоящим на полках скляночкам. Насекомое, как ни странно, даже не думало улетать, словно приклеилось к коже. – В последнии дни они всюду за мной летают… – Шершень одним ловким движением был транспортирован в стеклянный сосуд. – Как ты думаешь, эти отходы могут влиять ещё и на насекомых?       – Не знаю. Думаю, нет… – Отвлёкшись от рыбы, я поиграл бровями: – Просто ты у меня слишком сладкая. Вот и летят.       Она закатила глаза, направляясь к лестнице.       – Пойду отпущу его.       Жены долго не было и, препарируя рыбину, я размышлял о том, не утащил ли её в своё логово дикий шершень. Рыба-пила глядела неодобрительно, мол, пошёл бы ты посмотрел, всё ли с ней в порядке, тоже мне, нашёлся мужчина! Впрочем, другого выражения лица у этого подвида быть не могло: вечно опущенные уголки губ и сощуренные глаза, которые на самом деле были совсем не глазами, а жаберными щелями.       Мне показалось, лицо у рыбины стало ещё более недовольным, стоило мне добраться до еë утробы.       Там обнаружилось яйцо: большое и чёрное, с четырьмя длинными усиками по краям. Такие яйца вынашивают акулы и скаты – в народе их называют «кошельком русалки». Эти яйца частенько выносит на берег, и люди, нашедшие их, никак не могут взять в толк, что это за усатая дрянь оказалась у них под ногами, вот и выдумывают сказки про русалок или внеземной разум.       При мыслях о рыбьем яйце, я вдруг понял, что страшно проголодался. И более того, один только вид чёрной капсулы, заставил мой рот мгновенно наполниться слюной.       Всё это было мучительно нездорово. Точно неожиданно обнаружить, что тебя начало возбуждать ежемесячное подрезание кустов у себя во дворе... Как звонко щёлкают садовые ножницы, как медленно капли древесного сока выделяются на свежих срезах веток. Влажные и аппетитные, как недожаренный желток...       Вот же чёрт! Я ошарашенно распрямился, и в пояснице у меня что-то переломилось – так, что из глаз едва не брызнули слëзы.       Боль была такая, словно позвонки неестественно провернулись и теперь изо всей силы пытались прорезать кожу своими отростками. Я знал, что это физически невозможно, но чего только не придумает захваченное болью сознание.       – Ай... Ой... Ай… – заохал я, точно Леви, добираясь до ближайшего табурета. Я бы от боли ещё запрыгал. Но с болью в спине это было весьма затруднительно.       Пыхтя и стеная на табурете, я не сразу заметил, что в подвал вернулась жена. Она возникла рядом, как приведение. И вид у неё был соответствующе растрёпанный: пучок распался, халат перемазан в грязи.       Мы одновременно раскрыли рты, но я успел выпалить первым:       – Что с тобой?             Жена надула щёки и резко выдохнула.       – Я запуталась в баньяне. – Она развела руками, словно комик на сцене, слушая несуществующий смех из зала. Потом продолжила: – Чёрт, думала, волосы придётся отрезать! Ей богу, эти корни, как будто хотят всё вокруг оплести – и нашу усадьбу, и меня! Будет тут болтаться этакий Билл Прихлоп! – Жена изменила голос, сделав его скрипучим: – Часть корабля, часть команды!.. Но ты же придёшь за мной, Уильям?       Она взяла меня за плечо, и я натянуто улыбнулся.       – А что с тобой?       Я пожаловался на спину.       – О, боже, Генри! Может, вернуть врача?       Воспоминание о белозубом докторе и его спокойном лице снова вызвало во мне приступ раздражения. Если его второй раз за день повезут с конвоем и под дождём на далёкий остров, он, вероятно, и тогда не растеряет своего невозмутимого дружелюбия.       – Не нужно. Мне лучше.       Жена опять волновалась и суетилась.       – Ну ещё бы, ты вчера натаскался этих рыбин. Они же весят каждая, как взрослый мужик на третьей стадии ожирения! Бросай их, к чёрту, и иди в кровать!       – Просто нужно заняться спортом.       Она сочувственно улыбнулась:       – Ты раньше бегал.       – Да, бегал. – Я потëр красные пятна у себя на шее. – Но с некоторых пор мне не хватает воздуха.

***

      Как тяжело дышать. Лёгкие словно слиплись, отказываясь впускать в себя ядовитый утренний воздух: это туман из рощи баньяна растёкся по пляжу, пока ещё тёмному в этот предутренний час.       Сонни закашлял, но не проснулся. Похоже, вчерашний день измотал его до беспробудно крепкого сна. Впрочем, как и меня: среди ночи я не заметил, как парень, совершенно окоченев у потухшего костра, заполз ко мне на плечо.       Туман очень скоро рассеялся, оставив знакомую сдавленность в районе груди. Я хотел и никак не мог вернуться к прерванному сну. Он запомнился смутно, но отрывистые образы мучительно скреблись в черепную коробку. По душе расползлась совершенно необъяснимая тоска, будто случилось что-то непоправимое; точно кто-то или что-то близкое мне умерло, а я и не помню, что.       Не будь со мной рядом Сонни, я бы нырнул в залив, и спрятался от этого ужаса среди жемчужных скал. А, быть может, не будь со мной рядом Сонни, я бы не чувствовал ужаса?.. Всё же намного легче жить одному в этом странном огромном мире. Когда рядом нет ни единого человека, нет и страха остаться в нём одному.       Небо за морем едва заметно посветлело. Я смотрел, дожидаясь рассвета, в надежде, что с ним уйдут и ночные кошмары. Но рассвет всё не начинался. Как будто солнце и правда умерло, как в той сказке, рассказанной Сонни. Вероятно, я всё-таки задремал: далеко, у самого горизонта, среди чёрных волн, мне померещилась спина чудовищного змея. Такого непомерно огромного, что один его виток походил на целый скалистый остров, вдруг выросший посреди океана и снова ушедший под воду.       Пару минут спустя солнце всё-таки показалось. Оно явилось, как и всегда, добела раскалённым угольком и разожгло большой небесный пожар. Он всё горел и горел, и от этого огня мне и правда стало немного легче.       На берег выбрался Леви. Он дохромал до нас и, весь мокрый, плюхнулся рядом, глядя на небо.       – Где ты был, Леви? – спросил я, пытаясь отвлечь себя от тоски.       Он помолчал.       – Нигде. Просто ловил жучков.       – А я уж думал, ты разжигал рассвет…       Колченогий рыб усмехнулся. Потом пощёлкал зубами – тихо, чтобы не разбудить Сонни, – в них и правда застряли ножки морских жучков. И сказал своим самым коварным голосом:       – Трепещи, Думсдэй, перед тобою Левиафан!