Невесты неба

      1. ТАМОЖЕННЫЙ ПРИЧАЛ НОМЕР ВОСЕМЬ       Ночь спустилась над Нижним городом, принеся из Открытого неба свежий бриз и ясную погоду. Со стороны торгового порта и реки доносился гулкий шум, в который с такого расстояния сливались не затихающие звуки погрузки-разгрузки, перекликивания рабочих, постоянный стук баржевых крючьев по стенке набережной вдоль пакгаузов и тоскливое мычание тягловых ежеобразов. Но у таможенных причалов стояла тишина. Лишь иногда темноту рассекала птицекрыса с донесением, привязанным к лапе.       Со стороны Санктафракса донёсся удар башенного колокола: минула полночь.       Большинство патрульных лодок давно вернулось в порт. Идти над Топями в темноте, особенно в пасмурные или безлунные ночи, слишком рискованно, и купцы предпочитали пересекать опасную зону днём. После заката вполне достаточно было контролировать подступы к Нижнему городу, подстерегая самых отчаянных лихачей и пиратов, а для этого по нынешним временам много лодок не требовалось. Основная часть экипажей выходила на патрулирование за час до рассвета и возвращалась после захода солнца. Однако старая патрульная лодка с восьмого причала уже две недели не покидала порт.       С близкого расстояния даже в темноте можно было разглядеть свежие лафовые доски в правом борту и новенькую мачту. Очевидно, «Разящая» — так называлась лодка, если верить витиеватой надписи на корме, — только что вышла из ремонта. В этом не было ничего удивительного: мало кто из капитанов, возивших незаконные грузы, жаждал досмотра, и ни один пират не позволил бы патрулю Лиг приблизиться к своему кораблю. Поэтому таможня нередко ввязывалась в воздушные бои.       Маяковые факелы на границе порта горели ярко, но недостаточно, чтобы как следует освещать Выселки. В смутном красноватом сиянии можно было только различить, что на лодке не спят: несмотря на поднятый трап, у борта стоял часовой. На корме тускло светилось окно капитанской каюты.       Звонко хлопнула дверь надстройки.       — Что тут, Булка? — спросил высокий голос. Казалось, он принадлежал подростку или совсем юной девушке, но хрипотца, свойственная тому, кто не щадит связки, и резкий тон выдавали человека, привыкшего командовать.       Часовой слегка шевельнулся: это был молодой и долговязый молотоголовый гоблин в форме Патрульной Лиги.       — Всё тихо, старшина, — доложил он.       — Капитан?       — Это… Пока не возвращался.       Застучали каблуки. На палубе появилась ещё одна фигура. Маленький рост, тяжёлый узел волос на затылке и хрупкие плечи без сомнений выдавали женщину, даже несмотря на мужскую одежду, полукирасу и плохое освещение.       Старшина остановилась у самого фальшборта, оглядела причал и силуэты соседних кораблей, шумно принюхалась.       — Гарью тянет. Не нашей, не портовой. И не заводской. Тряпьё и… бумага?.. Горит бумага.       Часовой потянул носом:       — Да вроде не пахнет…       Женщина раздражённо отмахнулась, сняла с пояса что-то, поднесла к лицу — это оказалась раздвижная подзорная труба, — медленно осмотрела город, раскинувшийся к востоку, потом направила трубу выше, на гигантскую летучую скалу. Шёпотом она принялась считать маяки Санктафракса.       — Двенадцать… Семнадцать… Ах, дуб-кровосос. Понятно. — Труба сложилась с сухим щелчком, женщина прицепила её обратно на пояс. — Пожар в Санктафраксе. Нас не касается. Булка, придёт капитан — крикни.       Она развернулась и направилась обратно в надстройку, но тут снизу долетел звук шагов — кто-то со всех ног бежал к «Разящей».       — Эй, на борту! — донёсся приглушённый крик. — Кидай трап, не спи!       — Это Шнырь, — сказала женщина. — Что-то он рано.       Часовой, как все молодые и не слишком расторопные матросы, чересчур долго соображал, что же от него требуется, поэтому старшина сама вернулась и сильным ударом свалила за борт катушку шторм-трапа. Потом перевесилась вниз и крикнула:       — Шнырь, что случилось?       В ответ донеслось только пыхтение. Через половину минуты показалась взъерошенная голова, а следом через фальшборт перевалил тощий четверлинг с испуганным лицом.       — Короче, — выдохнул он. — Капитан…       — Что — капитан?!       Шнырь, пытаясь отдышаться, согнулся и прижал ладонь к груди.       — От самого «Шкипера» бежал… Короче… Портовая стража в таверне. Сказали… Только что обнаружили нашего старика. С пробоиной в борту.       — Что?! — женщина прихватила Шныря за грудки и как следует встряхнула. — Докладывай толком!       — От штаба шёл… Вдоль верфей. И его кто-то… со спины напал. Резанул по горлу. Стража убийцу спугнула… Нож выронил, даже не забрал, не успел. Сказали, по виду пиратский, но их контора с этим ещё будет разбираться. Когда подбежали, старик уже всё, не дышал, — Шныря трясло.       Женщина медленно разжала руки.       — Пираты, — с холодной обречённостью сказала она. И глухо повторила: — Пираты.       С минуту все трое молчали.       — Остальным скажем с утра, — наконец объявила старшина. — Не стоит их тревожить, пусть выспятся. Завтра будет, — она запнулась, — трудный день. Шнырь, меняешься вахтой с Бухлом. На рассвете сгоняешь к сестре в Палату Лиг, узнаешь все сплетни касательно нас, и быстро назад. А я… Меня всё равно вызовут в штаб, как старшую по званию.       Она развернулась и тяжёлыми шагами ушла в кормовую надстройку.       — Это чего? А? — медленно протянул молотоголовый.       — Чего, чего… Капитана нашего убили, — горько ответил Шнырь. — Теперь хана «Разящей», всех разгонят по разным бортам или поставят какого-нибудь взяточника. Ладно, паря, ты дежурь. А я, короче… Спать я пошёл. Нюхачка права, завтра будет тот ещё денёк.       Он со злостью впечатал кулак в поручень, затряс отбитой рукой и, невнятно бормоча, убрался с палубы. Булка флегматично втянул шторм-трап, смотал его в бухту и снова замер, как статуя.       Над причалом номер восемь воцарилась злая тишина.       2. ТАВЕРНА «ДУБ-КРОВОСОС»       Придерживая подол свободной лапой и грузно переваливаясь, мамаша Твердопух спускалась в погреб. Только что пробило полночь, гулянка в таверне в самом разгаре — вино рекой, песни на весь квартал, пьяные танцы до упаду… И множество развязавшихся языков.       Впрочем, нынче ей развешивать уши незачем. Полгода назад «Дубу-кровососу» повезло наконец обзавестись маленьким сокровищем, молчаливым и робким Форфикюлем. Прячась от чужих взглядов под стойкой или под крылышком мамаши, ночной вэйф вслушивался в мысли посетителей и старательно передавал их хозяйке.       Это не подлость, это необходимость. «Дуб-кровосос» считался пиратской таверной и стоял слишком близко к «чёрным» докам, но эль, вино и кухня здесь были слишком хороши для того, чтобы лиговские его игнорировали. Обыкновенно обходилось без драк, но в такие разгульные вечера не миновать стычек на идейной почве, грозящих вылиться в поножовщину. Скажите-ка, на кого в этом случае ляжет весь ущерб и умасливание городской стражи? Разумеется, на плечи старой бедной шрайки, которой давно пора бы на покой. И попробуй не дай властям на лапу, враз прикроют лавочку, да так, что мало не покажется. Своими глазами видела, как это бывает. Ещё не хватало, чтобы «Дуб-Кровосос» повторил печальную судьбу «Смоляной Лозы»: ах, милая таверна её молодости, и так мило горела…       Твердопух со злостью сжала юбки. Вот на такие случаи и нужен малыш Форфи — короткое предупреждение, не менее короткий взмах хозяйских когтей, и… Если свой, то отделается разорванной рукой и конфискацией оружия, если случайно забредший чужак, не знающий здешних правил — ну, прости. На то погреб и глубок, чтобы потайной люк вёл из него прямиком в канализацию города.       Мамаша, пыхтя, отвалила тяжеленную крышку из свинцового дерева. Тело глыботрога, которое она решительно волокла за собой, полетело вниз, в темноту. Где-то в глубине раздался тихий всплеск, и Твердопух сплюнула в колодец: вот тебе, чтоб не всплыл. Крич, помощник, уберёт кровь с кишками, кто-нибудь из подавальщиц принесёт свежий фартук, а посетители сделают вид, что ничего не случилось. Только маникюр пострадал, поломала коготь о пряжку этого урода… Грехи наши тяжкие.       По ступеням застучали тяжёлые сабо.       — Матушка, передник, — раздался голосок Матти. Хорошая девчонка с ясной головой, Твердопух ни на миг не пожалела, что взяла её под крылышко два года назад. Да что там, она даже разок повысила ей жалование! А это о чём-то да говорит, и прежде всего о том, что на Матильду Брык можно положиться. Вот и сейчас девчонка, не спрашивая, пристроила свежий фартук на бочонок с сортовым элем, слила ей на лапы из принесённого кувшина и помогла поставить крышку на место, мимоходом доложив:       — Там Рябой пришёл, вас спрашивает. Я его в задние комнаты провела.       Мамаша кивнула и бросила ей на руки залитый кровью передник. Всё правильно соображает девчонка, связного от Лиги Отребья не следует принимать в общем зале. Пыхтя и отдуваясь, она поднялась из погреба, поправила сбившийся чепец и толкнула первую же дверь в коридоре направо.       Рябой — угловатый и неряшливый заморыш шестнадцати лет — скромно сидел на стуле, опустив лохматую голову, и гладил пристроившуюся на коленке ручную птицекрысу. Едва мамаша переступила порог полутёмной комнаты, он немедленно встал, пересадил питомицу на плечо и поклонился.       — Добрый вечер, госпожа Твердопух, — голос его был тих и вежлив. — Мастер Горлопан шлёт вам привет и пожелание всех благ.       Одновременно с этими словами его правая ладонь на миг разжалась, и в свете огарка блеснул медью небольшой треугольник.       Знак Лиги Отребья, треугольный щит со свитком, пронзённым кинжалом. Объединение нищих, воров, убийц, шлюх и прочей нечисти Нижнего города. Нравится, не нравится, но только по их каналам и можно сбыть контрабанду, не пираты же контролируют чёрный рынок города. Коли хочешь толкнуть что-то мимо Лиг, будь готова и бандитов принимать, как родных. Конкретно вот этот птенчик — карманник, уличный шпион и связной. И если Твердопух, со всеми своими связями и сбережениями, в случае чего отделается закрытием таверны, штрафом в половину состояния и высылкой из города, то этот ещё в девятилетнем возрасте заработал отрубание рук, четвертование и виселицу, хоть по нему и не скажешь.       Да и мальчишка он по сути неплохой. Наивный только.       — Рябушка, деточка, — проворковала мамаша. — Никак, до медного щита дослужился, теперь старший подмастерье? Поздравляю.       — Было дело, — смутился Рябой. — Разрешите?       Твердопух благосклонно кивнула, и под недовольное чириканье птицекрысы он вытащил из-за пазухи толстый пакет:       — Это для Шайки Шраек, — следом появился конверт поменьше, — а это — для вас, с хрумхрымсова насеста. — Мальчишка, скривившись, указал большим пальцем в потолок. Без жестов понятно, откуда известия, но у него свои причины не любить Санктафракс и отзываться о нём нелестно, уж Твердопух-то знала. Да она вообще этого птенчика знала с тех пор, как он пешком под стол ходил. Всё-таки на соседних улицах жили. — Если позволите, есть ли какие-то известия для мастера Горлопана?       Твердопух оценивающе взглянула на Рябого, покручивая в когтях пакеты.       Сказать? Не сказать?       Пожалуй, сказать.       — Да. Одно. Что он очень скоро лишится своего чрезвычайно любопытного подмастерья.       Шумно вздохнув, она проковыляла к креслу у стола и грузно в него опустилась. Старость не радость. Где-то в ящике бумага лежала… Ах, нет, не в этом.       — Ты зачем, паршивец, про родителей в городе выспрашивал?       Рябой вспыхнул и низко опустил голову, спрятав лицо за отросшими чёрными лохмами. Твердопух бросила лист бумаги на стол.       — Я тебе что говорила? Меньше знаешь — крепче спишь! Поздравляю, теперь Высочайший Академик в курсе, что у Ретициусов есть сын, которого они были вынуждены бросить в Нижнем городе.       Мальчишка нервно стиснул кулаки, даже костяшки побелели. Твердопух напустила в голос строгости:       — Так что на тебя вот-вот выйдет тайная полиция Санктафракса. Хочешь погостить в Зале Знаний у Высочайшего Академика, деточка? Подлиниусу не докажешь, что родители-еретики ни разу не поинтересовались судьбой своей кровинушки. Так что пакуй вещички и рви когти, если не хочешь работать пособием для подмастерьев-допросчиков. Ну-ка, гляди, — она взяла перо грифозуба из чернильницы и быстро нацарапала записку, — передашь мастеру. Пусть отправляет тебя хоть к Хрумхрымсу на рога, хоть в канализацию головоногов кормить. Ты, деточка, слишком много знаешь такого, чего не надо знать ни Палате Лиг, ни Санктафраксу. Чтоб минимум полгода ноги твоей в городе не было! Всё понял?!       — Да, госпожа Твердопух, — еле слышно пробормотал мальчишка.       — Ну так иди. Передавай пожелания всех благ и здоровья мастеру Горлопану. Уж он бы тебе рассказал, что такое Зал Знаний, будь у него язык по-прежнему на месте, — она весело заклекотала от собственной шутки. — Ты мне теперь должен за предупреждение, деточка. Не забывай об этом.       — Не забуду, госпожа Твердопух. — Мальчишка припрятал записку во внутренний карман куртки, спешно поклонился и растворился за дверью. Мамаша заклекотала громче, трясясь всем телом от смеха.       Нет. Не так уж много он и знает, этот желторотик, и невелика ценность его лохматой головы. Но альянс Палаты Лиг и Высочайшего Академика слишком давит на Нижний город. Бесконечная ковка цепей, удерживающих на месте летучую скалу, бесконечные взрывы на улицах обоих городов, бесконечно загаженная речная вода, которую уже никак не очистить для питья по старинке, тряпками с углём — только невозможно дорогим пылефраксом.       Скажите-ка, сколько питьевой воды требуется в трактирном деле?       И сделать хотя бы маленькую подлянку Высочайшему Академику Вилниксу Подлиниусу и главе Палаты Лиг Сименону Зинтаксу — это неплохой способ потешить самолюбие для старой шрайки, крышующей добрую половину пиратов Края.       Съешьте, ублюдки.       3. ПРИЧАЛЫ ФРАХТЕРОВ       — Да не полетит это корыто. В жизни не полетит, — грузчик-брогтролль сидел на старом бочонке и ковырял в зубах, философски разглядывая корабль у старого воздушного причала. — Ну где ты такие видел? Сплюснутое какое-то, будто свиноморд на корму сел. Мачты вона какие здоровые, и ни одного противовеса. Перевернёт за здорово живёшь первым же шквалом.       — Есть у него противовесы, только не такие, — его приятель, крепкий плоскоголовый гоблин, медленно пережёвывал пирог с ливером. Остатки позднего ужина — три большие луковицы и кусок подсохшего сыра — лежали между приятелями на замызганном платке. — Сам видал, как подвозили чушки такие с дырками, свинцовые, и сразу в корпус убирали.       — С дырками!.. — брогтролль взял луковицу и смачно откусил. — Скажешь тоже, Тупорыл. Как оно от причала оторвётся-то, коли брюхо свинцом набито? А рулевой диск где? — он ткнул пальцем в клубок тёмных трубок, опутывающих летучую скалу. — А с камнем чего понакручено? Такое не летает, такое даже не ползает. Только порт смешить!       — А я слыхал, — всё так же медленно продолжил Тупорыл, — что хозяин чуть ли не рыцарь-академик в отставке. Посовестись, Пузан, уж эти-то получше тебя знают, как в небо ходить!       — Слыхал он!.. Лодд здесь хозяин. Тот прощелыга, сынок покойника Фелана. Вот, наскрёб откуда-то бабла и отгрохал страшилину. Ишь ты, «Принцесса ветра». Самое что ни на есть подходящее названьице. Добрый люд пугать такой принцессой, — луковица брызнула едким соком на два шага вперёд.       Предмет спора, новенький двухмачтовик, привлекал внимание не только странной конструкцией. Судно, едва сошедшее со стапелей, у старых причалов на границе Могильника само по себе бросалось в глаза. Как правило, корабли оказывались здесь, изрядно поработав на других владельцев и лишь под конец жизни перепав за бесценок какому-нибудь нищему фрахтеру. На фоне догнивающих развалюх «Принцесса ветра» выделялась, как василёк в навозной куче.       — Ну ты сам башкой-то вари, — продолжал распинаться Пузан, — корпус длинный какой-то, узкий… Мачты не как у людей поставлены. А конфорки он куда запрятал? Не-е, я всегда знал, что у этих Лоддов треуголка набекрень, но Фергус — это что-то с чем-то. В жизни не полетел бы с таким капитаном.       — А тебя никто и не приглашает, — трезво заметил Тупорыл и вытряхнул с ладони в рот последние крошки пирога.       — Он ещё штурманом на «Везунчике» был, так я от про него наслушался матросских баек!..       — То-то уже двое с «Везунчика» к нему перебежали. Сам видал. И не абы кто, а каменный пилот и корабельный плотник. Небось к ненормальному б не попросились. И санктафраксовские крутятся. И ещё ребята с «Тихохода» в команду набиваются.       Пузан насмешливо фыркнул, заворачивая остатки ужина в платок:       — Да парням с «Тихохода» всё равно, куда бежать. Брагус третий месяц не просыхает, посудинка чахнет на приколе, а со свободными местами по нашим временам швах. Или на поклон к Лигам иди, или к пиратам. Кому оно надо? — он помолчал, разглядывая странный корабль. — Вроде Лодд на днях собрался испытывать свою лохань, выгулять в Топях. Вот посмотрим, как он на весь порт опозорится.       — Посмотрим, — хладнокровно согласился Тупорыл. — Только если он благополучно вернётся с пробного полёта, ты мне будешь пиво выставлять неделю. За завтраком, обедом и ужином. Ясно?       — Ясно, как чистое небо. Готовься выставлять пиво мне.       И грузчики по-дружески пихнули друг друга кулаками.       4. ПЕРЕУЛКИ САНКТАФРАКСА       Он всё-таки опоздал, подъёмные корзины уже не работали.       Ремешок горько вздохнул и поправил лютню на плече. Значит, не дойти сегодня ни до «Колыбельного дерева», ни до «Старого шкипера», и не подзаработать лишний грошен. Хрумхрымс побери Шерстинку! Вот был же уверен, что видел в толпе именно её, одетую под местную. И волосы-то ухитрилась зачесать, словно не душегубец вовсе, и осаночку держала, что твоя дочка профессора, только его не обманешь. И зачем она в Санктафракс пролезла, тоже понятно. Но это его вина, что недоследил за младшей сестрой.       Судьба занесла их в Нижний прошлой осенью и тут же вышвырнула на улицу без единой монетки в кармане. Спасла добытая лютня и умение сочинять на ходу политические частушки, от которых надрывал животики весь рынок. Но Шерстинке быстро надоело надсаживать глотку и дрыгать ногами на потеху толпе, и она решила поправить их жизнь другим способом.       Гибкая, ловкая, быстрая, храбрая — и совершенно безбашенная. Пока она тырила дубояблоки и пироги на рынке, Ремешок молчал: жрать-то хотелось. Но потом она сняла с какого-то члена Лиги дорогущий перстень. Потом свистнула жемчужное ожерелье у зазевавшейся матроны. Потом приволокла золотой браслет, да так и не призналась, откуда. И пошло дело. Ремешок не выдержал и сказал всё, что об этом думает — на свою голову. Сестра молча покивала и в тот же день бесследно растаяла на улицах Нижнего города, а вскоре поползли слухи о неуловимой воровке по прозвищу Рыжая Бестия, помешанной на драгоценностях и презирающей все правила Нижнего города. Местное организованное ворьё очень хотело её голову, но найти Шерстинку — это ловить блоху у перепуганного тильдера, совершенно безнадёжно. Если уж родной брат не может… Артистизм она использовала на всю катушку, прикидывалась кем угодно, а соображалка у неё наследственная — не на пустом месте их семейство получило фамилию Хват. Так что воры скрежетали зубами и утирались после каждой громкой выходки, а Ремешок только за голову хватался и не знал, как поймать негодяйку и вбить в неё немножечко ума.       Сегодня почти повезло её перехватить. В Санктафракс он поднялся, потому что появился лишний грошен на оплату корзины-подъёмника и потому что здешние улицы, что ни говори, вдохновляют на творчество. Просторные, залитые игрой света и тени, падающей от высоких башен, наполненные музыкой ветра… Здесь и дышится намного легче, чем внизу, под пологом фабричного смога, и по вечерам видно звёзды. А на ступенях Виадука — так, между прочим, — можно половить свежие слухи и подзаработать у местных студентов на пиво, сбацав вполголоса десяток-другой похабных куплетов про их милость Высочайшего Академика. Словом, уличный музыкант найдёт себе занятие в Санктафраксе. Но, когда на площади мелькнуло знакомое лицо, Ремешок чуть глаза не протёр и попытался выследить, куда несёт Шерстинку. В небесном городе она вроде ещё не отметилась — неужели задумала и тут кого-то ограбить? Небо и Земля, только не Печать. Только не Великую Печать Санктафракса. Самонадеянная нахалка! Это точно плохо кончится! И он, бросив всё, кинулся за сестрой.       То ли Шерстинка почуяла слежку, то ли просто везение кончилось, но она как в воду канула, оставив Ремешка метаться по закоулкам в безнадёжных поисках. В результате он не успел вовремя спуститься в Нижний. Переночевать-то найдётся где, достаточно поскрестись на Вахту Штормов и перепеть с ними все модные нынче куплеты. Даже накормят и напоят. Но Шерстинка, Шерстинка… Рыжая Бестия, надо же придумать настолько нелепое прозвище. Подростки вечно хотят себя чувствовать круче, чем есть, и быстро зазнаются, если безобразия сходят с рук. Рано или поздно она своё получит — и хорошо, если жива останется…       Размышления прервал запах гари. Нет, не подпалённое жаркое на чьей-то кухне и не ядовитая окалина, долетевшая от литейных мастерских — это был кисло-горький, едкий до слёз запах пожарища. Что-то случилось. Где-то горит дом. Слева вдалеке раздались возбуждённые голоса, тревожные крики. Помочь, что ли? Или пора отсюда драпать на другой конец города? Он уже видел пожар в Нижнем, по горло сыт: дома там стоят вплотную, крыты в основном тёсом, и пламя моментально перекидывается с крыши на крышу. Влипнешь — не выберешься. В Санктафраксе здания разнесены далеко, зато высокие, а пожар есть пожар. То ли кому поможешь, то ли сам пропадёшь.       Пока он стоял на перекрёстке, как заблудившийся ежеобраз, и размышлял в сомнениях, из проулка вылетел пацан-четверлинг лет четырнадцати на вид. Судя по одежде и возрасту, это был чей-то подмастерье или служка. В форме местных школ и кафедр Ремешок не очень разбирался, поэтому навскидку не определил, к какой из них относится мальчуган. Зато было совершенно ясно, откуда он бежит: перепуганные глаза, запах гари от волос и копоть на одежде говорили сами за себя. Но куда интереснее выглядела двойная прореха, отчётливо заметная на его накидке, прямо под левой рукой. И её происхождение Ремешок угадал сразу.       Арбалетный болт.       В мальчишку кто-то стрелял, да ещё с близкого расстояния.       Подмастерье пронёсся мимо, даже не заметив Ремешка, и скрылся за поворотом. Буквально сразу послышался топот и лязг, и из того же проулка вылетело трое в форме стражи Санктафракса:       — Эй, тут щенок из Школы Слякоти не пробегал?       Ремешок поднял спокойный взгляд:       — Это каковский?       — Дер-ревня, — с чувством махнул рукой самый крупный стражник. — Так, Страшила, ты туда, Мордоворот — туда, а я вот сюда. А ты, деревня, не шляйся, а то под горячую руку попадёшь, — закончил он на ходу, не оборачиваясь.       Стражники разбежались по разным улицам. Крики о пожаре стали громче, но теперь Ремешок совершенно передумал туда идти. Ноги сами потопали к штормовикам.       Даже если поджог учинила сестрица, соваться туда, где стреляют из арбалетов по малолетним соплякам — чистое самоубийство.       А Ремешку ещё не надоело жить.       5. БОЛЬШАЯ БИБЛИОТЕКА       Небо медленно серело, померк чистый блеск Восточной звезды, в воздухе потянуло сыростью. Близился рассвет.       Старый слуга легко толкнул двери Большой Библиотеки, и те, скрипнув, приоткрылись.       Непроницаемый мрак окутывал заброшенное книгохранилище, лишь посверкивали в глубине пугливые огоньки глистеров. Слуга оглянулся, прислушался — никого. Тогда он нырнул в здание, плотно закрыл за собой дверь и снял шторку с потайного фонаря.       Бледного луча едва хватило, чтобы высветить ближайшие «деревья знаний» — столбы, уносящиеся под самый потолок, где, в паутине из старых верёвок, на недоступной для сырости высоте, словно настоящие древесные кроны, шелестели бесконечные связки старинных рукописей. Многие свитки выпали из футляров и теперь гнили на полу. Порядок наводить было некому — ведь никого в Санктафраксе не интересовала заброшенная библиотека землеведов.       Разумеется, кроме тех, кому надо обсудить дела с глазу на глаз.       — Это вы? — раздался тихий голос из темноты. — Наконец-то.       — Да, сэр, — отозвался слуга и прошёл вперёд. — За вами не следили?       — Не беспокойтесь, — из тени «стволов» выступила долговязая фигура, закутанная в плащ. Из-под капюшона блеснули очки с толстыми стёклами. — С тех пор, как не стало Востилликса, Библиотека — лучшее место, чтобы поговорить без свидетелей. Один её вид отбивает желание выслеживать и подслушивать. Сами знаете, с каким уважением здесь относятся к трудам землеведов — благодаря ему здание, похоже, скоро рухнет, и никто не заметит… Зачем вы хотели меня видеть?       — У меня неутешительные новости, господин декан, — хмуро доложил слуга. Долговязый шикнул, и он досадливо покачал головой. — Это не просто пожар. Высочайший Академик узнал о существовании «Молнии» и разнюхал, у кого хранилась та самая тетрадь. Профессор Молиус мёртв.       — Спаси нас небо, — охнул долговязый.       — Координаты Академик не получил, — продолжил старый слуга. — Когда полиция пришла арестовать Молиуса, тот принял яд и поджёг лабораторию. Но… Слишком много народу видело, как через крышу улизнул его простачок-подмастерье. Помните, должно быть — такой забавный мальчик, но туп, как пробка, вечно витал в облаках и всё путал… — долговязый угрюмо кивнул. — Высочайший Академик предполагает, что тетрадь Равеникса может быть у него. За мальчиком начнётся охота. Собственно, уже началась.       — Понятно. И мы должны успеть первыми, — закончил долговязый. — Кто он хоть?       — Какой-то дурачок из Нижнего города. Молиус нанял его специально и терпел все выходки. В Санктафраксе сложно найти слугу, ни с кем не знакомого, ни с кем не состоящего в родстве, никого не способного узнать и назвать по имени и титулу. Кажется, мальчика зовут Милтикс, если это только его настоящее имя, а не причуда старика. К сожалению, бо́льшей информацией я не располагаю, но, как только она появится, сообщу.       — Сразу и непременно, — велел долговязый.       — И это ещё не всё из плохих новостей, — помявшись, добавил слуга.       — Не всё?! Что может быть хуже?       — Помните скандал шестнадцатилетней давности? Виктор Ретициус и его супруга?       — Кажется, какой-то научный фрик из Школы Света и Темноты? — долговязый снял очки и принялся их протирать шёлковым платком. Теперь его лицо совершенно потерялось под капюшоном.       — Именно.       Долговязый нацепил очки обратно, потёр подбородок:       — Он, если не ошибаюсь, изучал свойства небесных кристаллов Линиуса Паллитакса и пытался изобрести на их основе нечто новое…       — …искусственный грозофракс, — прямо сказал слуга. — Чтобы разрешить проблему, нависшую над нашим несчастным городом. И, по слухам, у него что-то начало получаться после свадьбы… Потому что на поверку жена оказалась землеведом и помогала ему с исследованиями. Когда это всплыло, Ретициусов обвинили в ереси и шпионаже, им пришлось бежать в Дремучие леса…       — И? Высочайший Академик на них вышел, или что? — спросил долговязый, не скрывая нетерпения.       — Нет. Оказывается, Амалия Ретициус была, гм, на последних днях и родила, едва выбравшись из Санктафракса. Малютку пришлось оставить в Нижнем городе на попечении родственников. Вы же знаете, как суеверные воздухоплаватели относятся к… этому вопросу. Они в жизни не взяли бы на борт рожаницу с младенцем.       — У Ретициусов дитя?! — охнул долговязый.       — Идеальный заложник. И он, как выяснилось, жив и здравствует в Нижнем городе. Виктор дважды пытался вернуться за сыном, но его едва не схватили. В результате мальчик бродяжничает с нищими и бандитами, а у господина Высочайшего Академика пока не хватает власти, чтобы сразу до него дотянуться. Впрочем… Круговая порука у отребья сильна, но большие деньги сильнее. Так что это вопрос пары дней, а потом Высочайший Академик получит козырь в руки и попытается достать Ретициусов даже в Дремучих лесах. Ради секрета создания грозофракса он пойдёт на всё.       Долговязый тяжело привалился плечом к «стволу».       — Сначала Долгая зима, потом Подлиниус. А теперь вот сын учёного из элиты Санктафракса вырос на самом дне Нижнего города, — тихо сказал он. — До чего мы докатились с этим грозофраксовым безумием. Минулис, — тут старый слуга выразительно кашлянул, — кгхм, да, прошу прощения. Так вот, узнавайте и сообщайте мне всё. К сожалению, с «Молнией» мы ничего не сможем сделать, даже если вернём тетрадь Равеникса — по крайней мере, пока в Нижнем не появится единственный капитан, которому я рискнул бы довериться в столь щекотливом вопросе. К тому же, в моих лабораториях вычислили сроки, после которых корабль станет действительно безопасен — они ещё не вышли. Поэтому мы ничего до сих пор и не предприняли…       — Если тетрадь попадёт к Высочайшему Академику, ему будет всё равно, сколько народу погибнет, чтобы извлечь этот груз, — горько перебил слуга. — Я молю небо, чтобы она сгорела в пожаре, а тот подмастерье, Милтикс, сбежал просто от испуга.       — Всё ещё хуже, друг мой, — в голосе долговязого зазвенел металл. — Об экспедиции сэра Равеникса знали немногие, и мы сделали всё, чтобы они считали — «Молния» сгинула вместе с экипажем. О том, что до Санктафракса всё-таки добрался выживший матрос, были в курсе единицы. Тех, кто знал о существовании тетради, можно пересчитать по пальцам. Нас выдал кто-то свой.       — Если только сам Молиус по старости не проболтался, — еле слышно проворчал слуга. — Вокруг каждого из нас хватает сомнительных личностей и любопытных ушей, а в последнее время он начал туго соображать.       — Нельзя исключать и такой вариант, — согласился долговязый и подвёл итог: — Вот что, друг мой. Начинает светать, Санктафракс просыпается. А вам и вовсе не стоит надолго отлучаться со своего места. Пора расходиться. Я искренне благодарю вас за помощь и информацию. В свою очередь, сделаю что смогу.       Слуга безмолвно поклонился, закрыл фонарь шторкой и выскользнул из Библиотеки. В приоткрытую дверь просочились бледно-серый рассвет и прохлада.       Долговязый тяжело вздохнул и скинул с головы капюшон. Дела в небесном городе с каждым днём шли всё хуже. Скала всё заметнее теряла вес, и никакие цепи уже не могли исправить ситуацию. Единственный способ…       Он тяжело вздохнул. Священный грозофракс, окаменевшая молния, щепотка которой в полной темноте весит, как тысяча брёвен железного дерева. И ни одной экспедиции за ним со времён Долгой Зимы, спасибо Высочайшему Академику. Кто бы мог подумать ещё четырнадцать лет назад, что такой значительный пост займёт негодяй Вилникс, когда-то с треском вышвырнутый из Рыцарской Академии…       Однако пора было идти. Светало с каждой минутой, улицы вот-вот заполонят армии преподавателей и учеников. Со стороны Портальной башни как раз донёсся сигнал к побудке, скоро начнутся занятия. Опаздывать нельзя, чтобы не вызвать лишних вопросов и ненужного любопытства.       Раффикс Эмилиус, декан кафедры Всех Облаков, глубоко вдохнул холодный утренний воздух и шагнул наружу.       И ни он, ни Минулис не заметили юную душегубку, притаившуюся на верхней площадке ближайшего «дерева»…